Читать книгу Две жизни Пинхаса Рутенберга - Пётр Азарэль - Страница 56

1

На своё письмо, переданное Егору Егоровичу Лазаревым Центральному Комитету, ответа он так и не получил. Как и записки, запрещающей ему публиковать дело Гапона до того времени, когда ЦК найдёт его своевременным. Из-за мытарств в Женеве по этому вопросу он тогда потерял работу. Но сейчас он устроился в компании, где его авторитет высок, где его ценят и уважают итальянские инженеры. У него, наконец, появилась материальная основа довести дело до конца. Неожиданно, обстоятельства стали ему благоприятствовать. Из местных газет Рутенберг узнал, что ЦК объявил Азефа провокатором. Он не без труда нашёл в киосках газету «Знамя труда», центральный орган партии, от 26 декабря 1908 года, с заявлением:

«Центральный Комитет партии с.-р. доводит до сведения партийных товарищей, что инженер Евгений Филиппович Азеф, 38 лет (партийнные клички: «Толстый», «Иван Николаевич», «Валентин Кузьмич»), состоявший членом партии с.-р. с самого основания, неоднократно избиравшийся в центральные учреждения партии, состоявший членом БО и ЦК, уличен в сношениях с русской политической полицией и объявляется провокатором. Скрывшись до окончания следствия над ним, Азеф, ввиду своих личных качеств, является человеком крайне опасным и вредным для партии. Подробные сведения о провокаторской деятельности Азефа и ее разоблачении будут напечатаны в ближайшем времени».

Предательство Азефа не укладывалось в его сознании, и даже личная неприязнь не могла изменить его неприятия этого утверждения. Он продолжал непоколебимо верить в невиновность Азефа, руководившего всем революционным террором в России. Невозможно, думал Рутенберг, что провокатором является человек, который организовал десятки терактов, осуществил убийства видных представителей государственного аппарата, в том числе своего начальника министра внутренних дел и шефа корпуса жандармов Плеве. И генерал-губернатора Москвы великого князя Сергея Александровича. Он готовил убийство царя Николая II и его премьера Столыпина, который чудом выжил во время взрыва в его особняке на Аптекарском острове. Ведь он сам вместе с ним руководил подготовкой покушения на министра внутренних дел Дурново.

Рутенберг знал, что в начале 1907 года Азеф находился в Генуе и в её предместье, городке Алассио. Он избегал встречи с ним, считал её нежелательной, не забывал разговора с ним в Гейдельберге, когда отверг указание Азефа отправиться в Россию, где он был бы, конечно, схвачен. Даже теперь, после его разоблачения и бегства Рутенберг опасался подосланных им агентов охранки.

Погруженный в размышления о происшедшем, Рутенберг вернулся домой и написал письмо Савинкову. Он не желает мириться с заявлением ЦК, считает кампанию против Азефа большой ошибкой и просит Бориса прислать ему дополнительные материалы по этому делу, находящиеся в распоряжении руководства.

Закончив письмо, Рутенберг поднялся со стула и прошёлся по комнате. Разоблачение Азефа предоставило теперь доказательства и доводы, которых всё время не хватало прежде. Сейчас всё сошлось и стало ясным и очевидным. Он вдруг почувствовал себя свободным от связывавших его прежде обязательств. В его голове возникла мысль исповедоваться перед эсерами, вынужденными эмигрировать и продолжавшими скрываться в России, многие из которых разделяли официальную точку зрения ЦК о нём и деле Гапона. Он осознал, что представилась возможность, которую нельзя упустить. Он сел писать статью, ещё не представляя, где он сможет её напечатать. Он недолго думал о названии. Оно пришло практически сразу, и на первом листе он написал: «Почему я убил Гапона». Он изложил всю историю в самой лаконичной форме. Писалось легко, потому что три года, прошедшие с того времени, как в дачном посёлке Озерки собранные им люди совершили казнь, она жила в его памяти, ожидая момента, когда выплеснется оттуда потоком горячей лавы и освободит его мысли, тело и душу. К ночи он закончил статью, переписал её начисто и устало откинулся на спинку стула.

2

На следующий день после работы он пошёл на центральную городскую почту и отослал письмо Савинкову и после некоторого раздумья, поместил статью в большой конверт и послал его в Париж в «Le Matin», популярную в Европе буржуазную газету, которая однажды предлагала ему напечатать какую-либо заметку. В сопроводительном письме он напомнил об этом и просил сделать перевод и выполнить необходимое редактирование.

Рутенберг вспомнил просьбу Максима Горького оповещать его обо всём, что связано с делом Гапона. Теперь к этому добавилась потрясшая Россию новость о провокаторе Азефе. Он написал на Капри и стал ждать ответа из Парижа.

Газета «Le Matin» отреагировала немедленно, и редактор прислал отзыв, подтверждающий его намерение опубликовать статью. Владельцы газеты поняли, что имеют на руках сенсационный материал, и сразу же приступили к его подготовке. 10 марта статья «Pourquoi jai tue Gapone» вышла в свет.

Рутенберг вознамерился обнародовать все имеющиеся у него материалы. Он направил Савинкову текст заявления ЦК для внесения им возможных корректив и попросил его вернуть с пометками заказным экспрессом. Савинков ознакомился с текстом и в ответном письме принялся вновь отговаривать его от публикации «в такой тяжкий для партии момент». Рутенберг понимал, что Борис, приближённый к ЦК партиец, фактически заменивший Азефа на посту главы Боевой организации, выражает мнение руководства и хочет свести на нет усилия приятеля открыть нежелательный для ЦК ящик Пандоры. Но новую возможность нужно использовать, решил он, и отправил текст жене Ольге Николаевне, проживавшей тогда в Париже, для передачи его Владимиру Львовичу Бурцеву, известному в это время своими разоблачениями секретных сотрудников Департамента полиции.

В 1905 году Рутенберг встречался с Бурцевым на партийных совещаниях, но общего дела у них не было. Сейчас он как раз расследовал и раскрыл провокатора Азефа, получая информацию и помощь бывших сотрудников царского сыска Леонида Меньщикова и Михаила Бакая и даже бывшего директора Департамента полиции, действительного статского советника Алексея Александровича Лопухина. Он жил в Париже, где возобновил издание своего журнала «Былое». Ольга Николаевна дома Бурцева не застала и заявление не передала, о чём сразу же сообщила мужу телеграммой. Рутенберг узнал из газет, что Владимир Львович вернулся, взял на работе неделю отпуска и сам отправился в Париж. Он хотел повидаться с ним лично, передать ему весь материал и попросить взять на себя ведение всех дел и переговоров. Увы, Бурцева опять не застал: он уехал по каким-то делам. Тогда он решил обратиться к Герману Лопатину, революционеру и литератору, с которым познакомился в Италии, но и его тоже не застал в Париже.

Но случай представился: на следующий день должно было состояться заседание ЦК. Появление Рутенберга вызвало некоторое удивление среди членов ЦК. Они подходили и здоровались с ним, но он чувствовал их неловкость и напряжение.

– Марк Андреевич, я хотел бы выступить, – обратился он к Натансону.

– До меня дошли слухи, что ты намерен всё-таки публиковать свои материалы.

– Да, но только после согласования текста с ЦК, – ответил Рутенберг.

– Конечно, я предоставлю тебе слово, – после некоторого раздумья сказал Натансон. – Только учти, что партия находится сейчас после разоблачения Азефа в тяжёлом кризисе.

– Я это знаю и хочу миром закрыть вопрос о Гапоне.

Рутенберг сел возле Савинкова. После выступления Владимира Михайловича Зензинова ему предоставили слово.

– В прошлом я несколько раз обращался к ЦК по делу о ликвидации Гапона, но не получал от него ожидаемого отношения. Я понимаю, что этому препятствовал Азеф. Теперь же, после его разоблачения, ситуация прояснилась. Поэтому из уважения к переживаемому партией несчастью и партийной дисциплине довожу до сведения ЦК, что я намерен опубликовать заявление, и прошу дать свои замечания и дополнения сегодня.

– Хорошо, Василий Фёдорович, – произнёс Натансон. – Текст у нас. Мы ещё раз его рассмотрим. Я предлагаю уполномочить Чернова и Савинкова выполнить совместную проработку текста заявления.

Его предложение приняли единогласно. После заседания, когда все разошлись, Виктор Михайлович и Борис Викторович сели за работу. Они внесли в текст ряд изменений, с которыми Рутенберг согласился.

– Мы сделаем перевод и опубликуем заявление во французских газетах, – заверил его Чернов.

– Спасибо, Виктор Михайлович. Спасибо, Борис, – с удовлетворением произнёс Рутенберг. – Сегодня я должен вернуться в Геную. Надеюсь, скоро мы забудем это дело.

Прошла неделя, в течение которой он следил за прессой, но его заявление в газетах так и не появилось. Рутенберг снова послал письмо в ЦК. «Если во вторник в утренних газетах не появится моё заявление, – написал он, – я в тот же день сам сдам его в печать». Во вторник вечером пришла телеграмма из газеты "L'Humanité"– его сообщение находится у них в редакции. А в письме представителя ЦК, последовавшем за телеграммой, его ошарашили, переслав ему текст дополнения ЦК. Он был совершенно другим. Написанное Черновым ЦК посчитал неприемлемым.

3

Это письмо, в котором ЦК вновь не желал взять на себя ответственность за совершённую по его указанию ликвидацию Гапона и продолжал вести себя бесчеловечно и жестоко по отношению к нему, стало причиной окончательного разрыва отношений с ЦК партии эсеров. Рутенберг почувствовал себя, наконец, свободным и от этой продолжающейся годы зависимости. Он послал заявление в редакцию газеты «Знамя труда» с указанием опубликовать. В феврале оно было напечатано.

Получив ответ ЦК, Рутенберг вновь написал Савинкову, которого продолжал считать верным товарищем. Он признался ему, что решил опубликовать рукопись у Бурцева. Савинков попытался его отговорить от этого, но Рутенберг был непреклонен. Он написал Бурцеву о своём намерении и разрыве с руководством партии. Передать Владимиру Львовичу рукопись он попросил жену Ольгу Николаевну.

Бурцев немедленно дал согласие. Его готовность основывалась на желании ответить за обиды, недоверие и разочарование, накопившиеся к ЦК в период его тяжбы по делу Азефа. Даже после разоблачения провокатора и признания правоты Бурцева, некоторые члены ЦК продолжали находиться в оппозиции к нему и не поддерживали его деятельность.

В тот погожий осенний день Рутенберг попрощался с сотрудниками и вышел из офиса компании. Ему захотелось пройтись после напряжённой работы над большим проектом. По пути домой находились два газетных киоска, где он обычно покупал свежие газеты. Недели две назад товарищ, работавший в издательстве, сообщил ему, что его материал передан в набор, и он с нетерпением ожидал появления его в печати. Он остановился у раскладки второго киоска и увидел журнал. Обложка с помещённым на ней именем «Гапон» сразу бросилась ему в глаза. Наконец, подумал он, произошло то, к чему он стремился почти три года. Он заплатил за журнал и газету «Знамя труда», также сообщавшую о его публикации. В кафе возле киоска он сел за столик на тротуаре и подставил лицо тёплому заходящему солнцу. Потом открыл журнал и пролистал объёмистую статью «Дело Гапона», предваряемую именем автора «Пинхас Рутенберг». Он успокоился, позвал официанта и заказал ризотто с сыром и капучино с пирожным. Он имел все основания вкусно поесть и таким образом отпраздновать свою личную давшуюся с таким трудом победу. Сергей и Фёдор наверняка предложат выпить вина и широко по-русски отметить. Скрытному и не склонному к открытому проявлению эмоций, ему хотелось побыть наедине со своими мыслями и чувствами.

Находясь в Генуе, Рутенберг все последние месяцы издалека наблюдал за событиями вокруг центрального органа партии. Он знал, что через некоторое время после признания Азефа провокатором, Центральный Комитет почти в полном составе подал в отставку, так и не признав несправедливость обвинения его в нарушении партийной дисциплины и пренебрежении решением руководства и не выразив покаяния. Во главе ЦК стал Феликс Вадимович Волховский, революционер, поэт и журналист, редактор и издатель газеты «Знамя труда». Ему он был благодарен за поддержку и содействие этой публикации.

Дома после короткого отдыха Рутенберг сел за стол, чтобы поставить в этом деле последнюю точку. Человек властный и непокладистый, он обладал благородством и совестливостью и сейчас желал возвратить моральные и материальные долги. С Бурцевым он договорился, что печатный лист стоит шестьдесят рублей. Он поблагодарил Владимира Львовича за статью и попросил его заплатить 375 франков Волховскому, а остальные деньги переслать вдове Георгия Гапона Уздалевой, которая, он слышал, очень нуждалась. «Вы меня сильно обяжете, – написал он, – если сделаете последнее как можно скорее и сделаете это так, чтоб ни она, ни кто другой не могли заподозрить источника денег».

Себе он не взял ни цента, хотя всё ещё нуждался в деньгах. Закончилась длившаяся много лет борьба за честное имя революционера и человека. Правда пробила себе дорогу и справедливость восторжествовала.