Читать книгу Сансара загнанной белки, или 22 жизни одной маленькой меня - Регина Мягкова - Страница 2

Я родилась в далеком оруэлловском 1984-ом. Ну что, Большой брат, ты все еще следишь за мной со своего высокого облака? Надеюсь, тебе нравится. Я стараюсь. Правда. Как минимум, тебе наверняка не скучно.

Я родилась в день пионерии, когда красные галстуки поднимались, время светлых годов близилось, а синие ночи взвивались кострами. Именно поэтому я хронически всегда готова. Ко всему! Заводские пионерские настройки помогают держать кукуху на привязи.

Я родилась быстро, трижды перевязанная пуповиной вокруг шеи как подарочной ленточкой, сильно не причинив маме проблем. Так говорит мама. Подарок миру раскрыл рот и орал следующие года три. Судя по всему, все по тому же Оруэллу. В переводе на взрослый человековый это вероятно означало: "Положь где взял!! Там тепло и кормят сразу в кровати!" Мама говорит, что в первые пару лет после чуда моего явления иногда ей удавалось даже поспать.

Я родилась и меня сразу забрали от мамы – так было положено. Трижды в день меня приносят кормить. По вечерам к маме приходит папа – тоже кормить, маму. Папа пишет маме и мне милые записочки – и до моего рождения и после. Меня ждут. Возможно неосознанно, но ждут. К сожалению, до моего взрослого записочки не дожили. Мама практически не пеленает меня – мое рвение к свободе и воле уже тогда не путается даже в распашонках. Мама не хочет стеснять моих движений – закручивает меня колбаской только на улицу или перед сном..

Я родилась.

***

Мне три месяца. Родители живут в двухкомнатной городской квартире у папы. Папа живет у своей мамы. А папина мама с папиной сестрой живет у своей мамы. Еще на условно бескрайней концентрированной жилплощади живет младшая папина тетя с мужем и сыном, а также средняя тетя – тетя с сыном, сын с ДЦП. Итого метрах на пятидесяти в двух комнатах с крошечной кухней размещаются одиннадцать душ в разрезе пяти семей.

На кухне можно есть только по очереди. Кухонька крохотулечная и все квартиронаселение не может там совместно не только сидеть, но и даже стоять. Все детство и значительную часть взрослой жизни я несла мамину обиду к папиным родственникам за то, что нас не приняли и не любили. Мне так мама говорила. Она часто рассказывала о том, как ее шпыняли все кроме младшей папиной тети – с ней у них было полное взаимопонимание.

Вглядываясь в ситуацию из сейчасья, я улыбаюсь. Сложно было радоваться новым соседям в таких условиях. Это даже сложно назвать коммуналкой. Это что-то на шпротно-селедковом. Учитывая все вышеописанное, я вообще откровенно удивляюсь факту своего зачатия.

– Мамуль, а как вы жили?

– Спали в одной комнате с бабушкой и папиной сестрой. У нас была своя кровать.

– А как вы меня вообще сделать умудрились?

– Как-то находили возможности.

– Какие у вас были отношения с папой?

– Хорошие.

– Любовь была?

– Вообще нормально все было, пока не испортилось.

Мама родилась и жила в деревне, на маленькой железнодорожной станции. Пока не встретила папу. Сайты знакомств тогда существовали на бумаге – они познакомились по переписке. Мама говорит, папа хорошо писал. А еще мама говорит, что всегда мечтала уехать в город. Из детства я хорошо помню стук поездов и непонятный жующий голос, объявляющий поезда, которые всегда приходят на разные пути.

Интересно, нравится ли поездам их путь? Или они хотели бы приходить на пути теплого французского Биота? Или сделать карьеру и доставлять жутко важных пассажиров с жутко серьезными щами и модными пальто на московский Ленинградский вокзал или питерский Московский? Или уйти на фриланс и ездить, только когда хочется махнуть мазута в пятничный вечер? Или выбрать удаленку и ….

На бабушкиной кухне хорошо слышно железнодорожную жизнь. А ночью еще и на моей кровати. Эти звуки успокаивают меня до сих пор. На них говорило мое детство первые четыре года моей жизни. В этой местности все крутится вокруг железной дороги – на ней работают, с нее покупают, на ней ездят. Туда уходят бабушка с дедушкой и пропадают на сутки. Возвращаются такие красивые – у бабушки яркая оранжевая жилетка. Она мне ну очень нравится. Когда бабушка заходит во двор через калитку, ее сразу видно, и становится светлее. А у дедушки крутой тяжелый фонарь с ручкой и, когда возвращается он, тоже становится светлее. Иногда я беру у дедушки поносить фонарь. По дому. Или даже по двору.

***

Нынешнее поколение вряд ли знает, что квартиры можно получать. СССР славился многим, не всегда славным, но на долгую память оставил некоторым своим гражданам квадратные метры своей жилплощади. Неплохой сувенир. Можно, конечно, по этому же поводу вспомнить 30-е годы с обратным процессом напинывания со своей жилплощади. Это я сейчас о раскулаченных. Оно у меня болит – ветви маминого генеалогического древа растут все без исключения в том направлении. Кирпичный завод, хозяйство, имение с мельницей – где вы все? Готова поменяться – я вам обратно двушку в степных дребенях, а вы мне обратно имение в Подмосковье. Вроде бы все честно.

Папа меняет работу, чтобы получить квартиру. Уходит в геологию работать небородатым геологом. Он у меня красивый. Людская молва говорит, что там быстро дают квадратные метры для жизни. Работа подразумевает постоянные командировки, и мама забирает меня, уезжая в деревню к своим родителям. Там я живу еще три, но уже года. В нормальной классической советской семье, где меня воспитывает мама, бабушка и дедушка. Папа приезжает на выходные. Наверное, я ему радуюсь. Я не помню.

Детство я не помню практически совсем – так, пара-тройка вырванных из контекста кусочков. Единственное воспоминание того времени воссоздано по фотографии. Я начинаю ходить, пинаю мяч, мама держит меня сверху за две ручки. Фотография не цветная, и на ней только я, мяч и руки, что меня держат. Я, честное слово, точно знаю, что на диване сидит бабушка. Я помню, как она смотрит на меня. Помню, как она говорит мне, как смотрит на меня, помню ее интонации. Что-то на забавном, но глядя на черно-белые фотографии того времени, моя память дорисовывает события вокруг. Озвучивает их, наполняет эмоциями и раскрашивает. Мяч был красный. А бабушка добрая.

Это версия мамы. Версию папы я пока не знаю, но спрошу… теперь точно спрошу.

***

Мне года 2. Преддверие нового года, стоит наряженная ёлка. Я маленькая, а красная звездочка светится под самым потолком. В бабушкином доме пара сквозных комнат. Дедушка присаживается и катит по полу в мою сторону апельсин сквозь несколько дверных проемов-переходов. Я хохочу. Плохо стою на ногах. Бегу куда-то счастливая и довольная. Мама любит рассказывать, как дедушка раньше развешивал яблоки и апельсины на нитках на уличных деревьях для нее и сестер. Каждый раз, когда я начинаю говорить что-то про папу или дедушку в разрезе моих воспоминаний, мама делится своими. Будто хвастается. Взрослая я думает, правда, что делится.

Маму кладут в больницу с аппендицитом, и я остаюсь с бабушкой. Мама кормит меня грудным молоком лет до двух. А еще мама говорит, что примерно до этого же возраста я была ручной и очень крикливой. Ей очень помогали справляться со мной бабушка и дедушка. Дедушка часто приходил на обед и играл со мной на полу пока мама успевала что-то приготовить, пообедать или выдохнуть.

Мне около 3. В гости к бабушке приходят соседки. Я местная звезда популярного жанра. Соседок я встречаю, сидя в дверном проходе на шпагате. Говорят, что мои габариты идеально совпадали с дверными: "Как раз ровнехонько в дверной проем помещалась". Я много болтаю и читаю стихи наизусть – они приходят "на концерт". Соседки называют это именно так, и в моих ушах это звучит безмерно гордо. Они долго усаживаются на диван, я выношу небольшой стульчик. Все табуреты сделаны дедушкиными руками. Беру книжку тормашками вверх, и, глядя в нее, "читаю стихи". Все хлопают, хвалят, обещают прийти еще.