Читать книгу Сансара загнанной белки, или 22 жизни одной маленькой меня - Регина Мягкова - Страница 4

В городе мама устраивается с папиной помощью на работу уборщицей в мебельный магазин. Я часто хожу с ней на работу. Она в синем халате наматывает на пружинную швабру квадраты ветоши и моет бесконечные пространства бетонного пола. Мокрая тряпка звонко шмякается на бетон.

Брожу среди мебельных джунглей, качаюсь на кресле-раскачалке в торговом зале, общаюсь с грузчиками, разговариваю с пожилой продавщицей фотоальбомов и фототабличек на памятники. Живу полной взрослой жизнью. Разглядываю лица на похоронных табличках. В голове что-то свербит. Мне всегда интересно – на табличках правда изображены лица умерших людей? А если это живые люди? Каково им тогда? Это сейчас принято изображать на фототабличках Киркорова в майорской форме или Мадонну в белой офисной рубашке, а там были лица настоящих людей. Какого им на мертвой табличке, если вдруг они живы?

Хожу кругами вокруг бархатного альбома. У меня есть детские фотографии,они собраны кучей в коробке. Альбом бархатный и ярко розового цвета. Я хожу трогаю его, мечтаю о нем. Не помню, прошу ли я его купить у мамы или это продавец расскажет маме о предмете моей страсти. Наступает день, когда мама берет меня за руку и мы идем покупать альбом. Торжественно и празднично! Ликование, восторг, счастье. С мамой через достаточно долгий промежуток времени мы сидим и оформляем альбом – вклеиваем фото, добавляем вырезанные картинки из открыток и журналов. Альбом до сих пор со мной, он все такой же пушистый, ярко-розовый и теплый. Его греют воспоминания и я, маленькая довольная я.

Мамина коллега вяжет разноцветные коврики из обрезков ткани крючком, рассказывает про внуков, приносит баурсаки. Мы часто варим картошку в электрическом чайнике на обед, иногда ходим в киоск за весовым мороженым на весь коллектив магазина, редко обедаем с ними за общим столом. Иногда меня отпускают самостоятельно в киоск за печеньем или мороженым с дочерью одной из продавщиц – она старше, и вместе мы бежим через пешеходный подземный переход как взрослые.

Помню товароведа с высокой светлой прической – тот самый дом на голове. Миядзаки, мне кажется, оценил бы. Ощущение, что отношение к маме как будто бы сверху, несколько покровительственное. Мама смотрит на них снизу вверх. Я это считываю на уровне тонов, полунаклонов – подсознательно на автомате. Я просто чувствую это.

Я бегу между гор чего-то деревянного на складе, прячусь сама от себя, сама себя нахожу. Нет, шизофрении нет, раздвоения личности нет, друзей тоже нет. С детства учусь закрывать свои потребности самостоятельно от безвыходности и безвходности. В закоулке с дверьми на полу мелькает ярким бликом что-то. Я наклоняюсь и в самом углу вижу серебряный крестик, дико радуюсь. Ключевое – нашла, почти сокровище.

Я самостоятельно передвигаюсь по магазину. Меня знают все сборщики, грузчики, водители, продавцы, директор, товаровед и, мне кажется, уже даже покупатели. Спрашиваю у сборщика, кто потерял – не известно. Забираю себе, прячу будто украдкой как неразрешенное. Позже рассказываю маме, мама не одобряет. Радостемер роняет стрелку и все как будто отваливается. Мама говорит, что не нужно было поднимать, потому что это крестик. Блестит на словах налет чего-то нематериального. Крестик я забираю домой и он долго еще болтается в баночке с пуговичками, кнопочками и прочим барахлом.

***

Поздняя весна. Деревья зеленеют первыми еще даже не листиками, а намеком на них. Витринные окна раскрыты нараспашку, мама и другие сотрудники моют окна. Окон много и они высокие. Маленькая я бегаю туда-сюда. Чувствую движение пола под ногами, поднимаю голову – вижу, как качается люстра на головой. Все кричат. Я не слышу ничего, вокруг слов выкрутили звук на минималку. Выбегаю на улицу. Землетрясение. Подбегаю к маме на улице и выдыхаю, что нашла ее. Мама выдыхает в ответ. Мама искала меня.

***

Кафе “Сказка”. Там попугайчики в углу и веет чем-то удивительным. Мама зовет туда не частно. Мама любит там мороженое с малиной. Я честно делаю вид, что тоже люблю. Все по-честному: мама любит мороженое с ягодами малины, я просто мороженое. Свои ягоды я отдаю ей – ну а что, на мороженом они кислят. А мама от них в восторге. У нас разное мнение – кислое или сладкое. Я не спорю и даже не пытаюсь доказывать. Внутри меня простое согласие разводит ладошками, – “Возможно, я просто что-то не понимаю”.

Я восторгаюсь атмосферой и названием. Названием возмозможно даже больше. Моя память никак не может определиться с интерьером – то ли золотые вензеля, живые растения и чириканье попугайчиков в углу, то ли деревянные панели штакетничком в советском стиле. Мороженое точно подают в металлических креманках.

Недавно пред моим взором мелькнули металлические креманки в интернете. Я, конечно, их заказала. Теперь у меня дома самое вкусное мороженое! Чесслово! То самое, из детства!

Однажды в парк идет погулять с подругой моя тетя и берет меня с собой. В парке на улице заказываем мороженое с ягодами. Нам приносят пломбир с вишней из варенья. Тете возмущена, я счастлива. Вот это ягодки как ягодки, сладкие же. Странные эти взрослые! С тетей я всегда чувствую себя увереннее и принятее. Даже без мороженого. Даже когда она на меня злится или ругает. Интересно, почему? С тетей мы катаемся на карусели-цепочке. Цепочка большая – я маленькая. Чтобы мне не было страшно, тетя придумывает сцепиться креслами и держит меня крепко, пока мы катаемся. Так нельзя по технике безопасности. Наверное, можно по технике эмоциональной опоры.

Для меня это про поддержку и ощущение плеча рядом. До сих пор именно от тети я ее чувствую, хотя мы давно живем в разных странах и городах и видимся раз в пять лет. Удивляюсь, как оно так закладывается в голову? Возможно тетя с подругой просто хотела покататься и не могла оставить меня одну внизу. Поэтому нарушала осознанно технику безопасности. А в голову сложилось вот так. Забавное и непознанное.

***

С мамой после маминой работы мы идем к бабушке Томе. Маленькими ножками мы топаем достаточно далеко. Устаю. Мама меня всегда подбадривает трубочками с белковым кремом и молочным коктейлем. Оба два должны быть в кафетерии неподалеку. Невероятный восхитительный коктейль с пенкой-пузырьками сверху. У него удивительный специфический советский вкус. Если кафетерий оказывается закрытым на переучет (коктейльных трубочек и пузырьков от пенки), у меня траур, грусть, тоска, тлен, ыжлость и все такое. Разочарование бьет ключом и иногда слезами.

Я очень не люблю ходить к бабушке Томе. Ей дали квартиру, она сейчас живет одна и у нее всегда идеальный порядок. Порядок, в котором ничего нельзя трогать, нельзя бегать, и шуметь тоже нельзя. Поэтому единственная мотивация – коктейль. И иногда трубочки.

У бабушки Томы дома есть пушка. Классная деревянная пушка. То ли сувенирная то ли игрушечная. Невероятная в своей крутости. Пушка рабочая – стреляет свернутыми бумажками. Однажды мы с папой играем с ней. Словно тихонечко так, чтобы бабушка сильно не возмущалась, что мы ее взяли. Вдруг сломаем. Мама как будто на стороне бабушки, боится ее разозлить.

На комоде у бабушки стоит черный чертенок Каслинского литья. Спустя 35 лет он переедет на мой питерский комод. Я люблю его нежно. Долгие 35 лет.

***

Тихий семейный вечер. Таких должно было бы быть много наверное, но в памяти стоит именно этот, один. Мама готовит что-то на кухне и моя память подкидывает идею, что это торт. Папа смотрит телевизор на полу. Он всегда сидит на полу, подогнув одну ногу под себя и вторую согнув в колене. Мама всегда ругается, говоря о наличии дивана – там же удобнее!

Прошло много лет. Мамины старания не прошли даром – папа смотрит телевизор с дивана или кресла. Интересно, а может на полу ему все-таки удобнее? И диваном-креслом он начинает пользоваться только для маминых не-замечаний. Может? Интересно, помнит ли он об этом?

Вероятно мама и папа поссорились, мама немного надута. Мне кажется, как будто она злится не очень сильно, не очень серьезно – что-то на напускном и шуточном. Мама отправляет меня что-то сказать папе, папа – маме. Сначала что-то бытовое, потом про "скажи маме, что я ее люблю". Этакий Печкин на короткие дистанции. Без велосипед, но добрый. Я бегаю, мне нравится. Затем и куда, не имеет особого смысла.

Важен процесс! Нужность, сопричастность и любовь. Тот редкий момент, что я помню, когда я была в правильной иерархии – родители вместе и я как их продолжение. И тут же диссонанс начала дисбалансировки – когда мама и папа общаются между собой через меня. Вроде бы в шутку, но в каждой шутке обычно шутки лишь малая доля.

Я прибегаю к родителям по стопятисотому разу. Они тушуются, не зная, что сказать. Выдают: “Ну хватит уже”. Папа хватает меня в охапку, начинает обнимать-щекотать-дурачиться. Родители не умеют в глубину – каждый раз, когда есть возможность уходить в близость и глубину, я слышу очередное “ну хватит уже”. Не умели. Долгие годы и с детьми и с мужчинами я делаю тоже самое.

***

Иногда с работы маму и меня отвозит домой симпатичный коллега-водитель. Он рулит грузовой машиной с будкой. Усы у него ровные, густые, шелковистые и реально идеальные. Когда машина проезжает мимо гаи, мне говорят пригнуться – детей в кабине возить нельзя. Но нам можно. Водитель питает явную симпатию к маме. Мама строго-настрого велит не говорить папе, с кем мы добирались домой.

***

Мама постоянно что-то “достает”. Мы с ней часто ходим постоять в очереди. Стоим часами за сосисками – в каждые руки только по полтора килограмма. Маленькие ручки – тоже руки. И поэтому я выстаиваю с ней часами в ароматах потных пальто и вытянутых гамаш. Внизу концентрация ароматов значительно гуще. Если зазеваешься, можно получить в курносый нос коленкой или набитой консервами авоськой по затылку. Иногда мне везет и меня сажают куда-то повыше на прилавок. Там смердит меньше.

Часто мы приходим в магазин, где мамой уже все договорено и нам втихую суют из-под прилавка десяток яиц или палку колбасы. Благодаря маме я знаю, как выглядит трехлитровая банка сгущенки и вкус еще той тянуче-настоящей сырокопченой колбасы. Вкуснотища! Ящики мармелада под кроватью, тяжелая железяка с селедкой. Мама постоянно что-то тащит, что-то кому-то достает, где-то крутится. Завидую и восхищаюсь, я выросла и я так не умею.

Вечер-ночер. После работы мы с мамой едем куда-то далеко на автобусе, автобус уже пустой. Мы едем за сухим заграничным молоком, которое где-то кому-то достал и перепродал, только тсс! Я очень люблю его, и постоянно ем в сухом виде, запивая водой. Мама просит быть осторожнее, сухим порошком можно легко подавиться. Я еду очень уставшая. На месте подпольной выдачи молока вижу двух больших мягких игрушечных пингвинов. Смотрю на них завидущими глазами, обнимаю весь вечер. Того, что поменьше, мне дарят. Того, что побольше, сказали, оставят внуку. Непомерное счастье, еду обратно с ним в обнимку. Пингвин заботливо упакован в наволочку. Он будет долгие годы жить у нас в коридоре.

Я вспоминаю эту историю и покупаю себя банку детского питания – молочной смеси. Вкусовой оттенок похож и все также хорош, как ни удивительно. Не отступая от проверенного рецепта – наливаю стакан чистой воды и ем всухую, зачерпывая ложкой. И, знаете, кайфую нереально – можно вот так заскочить в супермаркет и выйти оттуда с баночкой детства в руке. До чего техника дошла.

***

Мы идем с мамой на работу. Подходим утром к мебельному магазину, видим где-то пожар. Мне интересно. Мы стоим и смотрим, как красная машина тушит черный дым и красные языки. Пожарный поднимается куда-то ввысь на своей чудо-лестнице. Благодарна маме и удивлена – обычно нет времени и мы бежим куда-то по делам. Сейчас стоим и смотрим столько, сколько мне хочется. Мама говорит, успеваем.

***

Любимую тетю кладут в больницу с аппендицитом. Она приехала учиться в тот же город и часто ночует у нас. Мы с ней по-настоящему близки. Если честно, мне кажется до сих пор. Мы нечасто общается, но именно ее мнение мне порой важно услышать. Она теплая и очень своя. Мы приезжаем ее навестить, она качающаяся спускается в коридор. Я обнимаю ее и боюсь сделать больно. Я так скучаю по ней. Дома с ней теплее.

***

Мама договаривается, сватает меня в садик – только сегодня только для вас по акции “садик для одного ребенка всего за один спальный гарнитур”, ну или что-то вроде того. Садик хороший и я хорошая. Так они говорили. У меня это первый садик, а я у садика не первая – до меня у него было много детей. Он встречает меня острым углом и бьет по лбу.

На прогулке я сижу одна в углу – я не знаю, как играть, а дети с собой не берут. Со мной общается дочка воспитательницы, но далеко не всегда. Иногда она убегает в общую компанию детей и тогда мне обидно, одиноко и непонятно. Мама регулярно общается с воспитательницей и с нянечкой – всячески налаживает отношения, чтобы ко мне лучше относились.

Нянечка кормит меня хлебом с медом вместо масла и досыпает сахар в кефир. Я та еще привереда. Воспитательница иногда забирает меня с собой вместо обеденного сна и мы идем в магазин. А дети… дети меня не то чтобы не принимают, они меня не видят. Мам, детям не нужны гарнитуры и колбаса. Детям нужны горки, синяки и равенство. Мне всегда вкладывают в голову, что я лучше. Если со мной не общаются, значит это они все дураки, а я кисонька. Мяу. Нельзя заставить детей дружить.

На мартовском девочковом празднике мальчик Игорь дарит мне в подарок носовой платочек, цветочек и что-то еще. Его мама рассказывает, что он волновался – готовился заранее. Взрослые умиляются. А я горда собой, счастлива от полученного внимания и полна взрослого женского превосходства. Больше никому ничего не подарили.

Все детство я расту отдельной. Меня так воспитывают и я не умею иначе. Осознаю это после просмотра спектакля, где говорят русским по белому: “Ты отдельная”. Меня взрывает, накрывает чувством горечи и процессом горевания от размера утраченного и потерянного. Можно же было иначе. Оказывается. Кто-нибудь знает, как?

***

В садике я ем очень плохо. Мне везёт и со мной за одним столом обедает очень толстый мальчик. Он ест все. За себя и за меня тоже. Я и дома-то очень избирательна. С детства не ем овощи, фыркаю от зеленого цвета на тарелке, часто большую часть еды отдаю соседу по столовке. Могу весь день ходить голодной – то, что не нравится, есть все-равно не буду.

С воспитательницей идем куда-то в тихий час, она поддерживает беседу:

– А что ты обычно ешь? Что любишь?

– Мясо большими кусочками или курочку.

– Ну у тебя губа не дура!

Это в окончание 80-х. Вечером рассказываю маме. У меня ощущение хорошей шутки, от мамы веет самоудовлетворением. В нашей семье сильно важно материальное, оно не то чтобы важнее морального, но к нему стремятся, тянутся и стараются.

***

Приезжает из Москвы папина старшая сестра, она с мужем и дочерью у нас в гостях. Взрослые сидят на кухне, нас-детей кладут спать днем на моем диванчике. Вот, во-первых, это мой диванчик, а эту девочку я первый раз вижу. И нужно забежать вперед и отметить, что и последний тоже. Я никогда не сплю, а вот она да, она младше меня на пару лет.

Я как взрослая читаю ей книжку по слогам. Тетя заглядывает в комнату проверить, как мы, и хвалит, что я читаю ей вслух. Тетю я также вижу в первый и последний раз, только слышу о ней периодически от папы или бабушки. Для бабушки она – свет в оконце. Папа всегда удобный и на вторых ролях. Маме за него как будто обидно, а я сильно в параллели с мамиными чувствами.

Бабушка Тома возвращается из Москвы, привозит мне гостинцем дубовые просроченные ириски. Мама делает на этом акцент.

И часики – золотистые с синими сердечками, которые вскоре перестают идти. От ненадежности часиков становится грустно. Мама делает на этом акцент.

Бабушка планирует поход в цирк с дочкой и другой любимой внучкой. Мама предлагает взять и меня. Мне предлагают – я сомневаюсь, соглашаюсь. Происходит что-то странное с билетами, я не иду. Обидно, да. Мама делает на этом акцент.

Бабушка предлагает взять меня с собой на лето в Москву, мама почти соглашается, бабушка просит тогда оплатить и ее билет тоже. В гости к златоглавой первопрестольной я заявлюсь только лет через тридцать. Сама. Тут можно и без акцента.

***

От бабушки Нади на электричке мы едем домой. В большой коричневой сумке везем картошку, соленья. Я стою маленькими ножками на сиденье, высовываясь в форточку. Ловлю пальцами ветер, рассматриваю пролетающие мимо ветки деревьев. Когда железная дорога идет вдоль шоссе, я играю с машинами в перегонки.

У бабушки и дедушки большой огород, там выращивают волшебной вкусноты овощи и ягоды. Прошло много лет. Давно нет ни дедушки, ни бабушки, ни огорода, и я до сих пор редко встречаю такой вкусный картофель и такой же сладости клубнику. Нет, не время и не небо. Скорее, любовь.

Пока растет огород и бабушка-дедушка в силах его обрабатывать, мы всегда приезжаем сажать-копать картофель, везем домой продукты. Бабушка-дедушка всегда рады давать – они растят не столько для себя, сколько для всех своих. Все самые лучшие советские супермаркеты располагались у бабушек и дедушек.

***

Мы всей семьей идем в цирк. Папина старшая тетя Наталья любит папу и работает в модном ЦУМе. Она часто "достает" ему джинсы-кроссовки, мне игрушки, ну и билеты в цирк. Обычно на хорошие места. Музыка, огни, красный шатер. Выступает дрессировщик с пантерой. Хорошо помню и оформление арены и само выступление.

Мама рассказывает, что дрессировщик на нее обращал внимание, пристально смотрел, и папа разозлился. На мамином языке это обычно звучит как "психанул". Она добавляет: "Ну ты же знаешь папу". Встал и ушел. Он часто так делает. Выбираю ли я во взрослом возрасте надежных мужчин? Или неосознанно предпочитаю внезапно исчезающих? Мне кажется, несложно догадаться. Привет, пап! Ничего личного, но мне было очень сложно из этого выйти. Я пока даже не уверена, удалось ли вообще.

Мы с родителями идем домой. Я посерединке – в правой руке у мамы и в левой руке у папы. Недавно прошел дождик и асфальт весь в мокрых проплешинах луж. Папа подает маме импульс через взгляд, она кивает и они одновременно приподнимают меня. Я лечу как Алиса в стране внутренних чудес, перепрыгивая через зеркальца воды. Я чувствую, как меня надежно держат, и ни за что, вот ни за что – ни за что не отпустят.

***

Утро. Опоздатое утро. С мамой собираюсь на работу. Мы торопимся, я одеваюсь самостоятельно.

– Регин, точно оденешься сама?

– Ну конечно, я же взрослая.

Бежим на автобус, едем. В дороге мелькают неладные мысли. Что-то похоже пошло не так. Только вот что именно? Выходим из автобуса, я спрыгиваю со ступеньки и чувствую свежий порыв ветра по голой попе. Прошу маму наклониться, громким шепотом рассказываю маме, что забыла надеть трусы, пока торопилась. Шепот эхом раздается по хвосту автобуса. Чувствую смесь укора, вины и неоправданных надежд. Ну я же взрослая!

Мама ведет меня к открытию в детский мир за покупкой важной недостающей детали. Детский мир рядом, но смесь укора и чувства вины клубятся во мне и закатываются в подкорочку. Мама, конечно, расскажет причину и знакомой продавщице в детском мире и на работе. Вот что Регина учудила.

***

Редчайший момент. Мы гуляем с мамой во дворе. Обычно я сижу с мамой на лавочке, расправив платьице. Уже на взрослую мама рассказывает, что я ну очень хорошая девочка и никуда не хотела – сама боялась испачкаться. Скажу по секрету, мне жутко хотелось гонять с детьми в грязи и пыли. Только тсс! Маме не говорите, пожалуйста.

Сегодня кто-то из детей приносит во двор настоящие! билеты для каруселей. Во дворе дичайшая туса и абырвалг. Но! Абырвалг контролируемый и упорядоченный. Играем в парк аттракционов во дворе, мне очень весело. И меня… Знаете, это самое главное, меня принимают в игру, я играю со всеми на равных. Мама зовет – пора домой. Всячески отказывается оставить меня одну. Я в это время на горке, в самом активном процессе покупки билета. Настоящего! Закатываюсь ревом. Мама “договаривается” со мной – прокатиться еще дважды и уходить.

Обидно до жути – редкий момент, когда я гуляю с детьми, меня приняли (!!!), а мама тащит домой. Говорит, нужно готовить папе ужин. Где я, а где папа. Одну меня во двор не отпускают, не оставляют, не разрешают. Мама за меня панически боится.

Иногда, или даже скорее часто, даже будучи взрослыми, мы не позволяем себе жить свою взрослую жизнь – новенькую оригинальную, еще с бирочками и этикетками, крафтово-авторскую ручной (своей!) работы. Брендовую такую, которой нет даже у Майкла Джексона – только потому что мы подсознательно коллаборируемся с мамой. Чтобы не предавать маму, побыть с ней ментально еще немного, мы надеваем ее туфли и идем весело шагать по натоптанным граблям (однокоренное слово “блин”. если что). Или сидеть на лавочке с расправленным платьицем.

***

Когда приезжаем в деревню к бабушке, я часто бываю у прабабушки – мамы маминой мамы. Прабабушка Аня живет в очень аутентичной землянке напротив. Классическая мазанка с побеленными стенами и крышей – на крыше растут травы. В доме у нее половички, выкрашенный синей краской шкаф со стеклами, печь и лавки-табуретки. Всегда очень чисто и аккуратно. Мечтаю попасть туда сейчас и подышать ее жизнью, хотя бы пару вдохов бы, эх.

У нее в комнате висит зеркало. Оно под самым потолком под наклоном – я иногда встаю под-перед ним. Поднимаю голову. Смотрю в него. Вижу маленькую себя сверху. Жуткое ощущение. Будто кто-то смотрит на меня из меня.

У прабабушки дома жутковато и как будто витает разное. Воздух тяжелый и вязкий, словно связанный рябыми бордово-белыми шерстяными нитями как верхушка от носка. Как будто там собрано и закатано время в бочки – лежит намотанными клубочками где-то под огурцами. Я еще маленькая задаю взрослые вопросы:

– Мам, а почему дедушка никогда к прабабушке никогда не заходит?

– Они поругались много лет назад и теперь не общаются.

Я маленькая и не понимаю этих больших взрослых. Странные.

***

Грызу ногти. До мяска. По классике. Мама ругает меня за это сильно. Кричит громко, я боюсь, падаю на кровать навзничь, мама что-то выговаривает, ругает:

– Разве это красиво?

Красиво будет для меня важной частью жизни. Одной из жизней. Красивых любят. Мне так мама говорила.

Сейчас моя младшая дочь грызет ногти. До мяска. По классике. По все той же классике я кричала на нее, объясняла, орала. Сейчас мне стыдно и виновато за эти действия. Сейчас не ругаю. Она для меня самая красивая в любом виде.

Переживаю за ее тревожность и внутреннее состояние. Знаю, что способ рявкнуть свое мамское “не грызи ногти” не рабочий. Понимаю, что это про хорошего бережного детского психолога. И да, самые красивые люди те, которые счастливые. И те, кого мы любим. Красота в глазах смотрящего.

***

Мама с папой уходят в кино. Редкий момент – меня оставляют с папиной мамой у нее на работе. Бабушка – еще молодая и красивая – работает секретаршей в каком-то госучреждении. В большом кабинете стоят разные приборы. Трогать, конечно, ничего нельзя. Мне скучно и грустно, а бабушка не знает, что со мной делать. Веду себя отвратительно. Я не знаю ее толком, я никогда с ней не остаюсь. Что уж там, мы толком не знакомы. Так, представлены были друг другу при моем рождении да виделись пару раз на общих тусовках. Бабушка слишком моложава, чтобы внучиться со мной.

И вообще, чё это они ушли, а я должна здесь сидеть непонятно где и с кем. Обидковость, капризновость и ненужность. Вот. И губки надутые.

***

Дома у меня свой низкий столик на кухне. Это закуток между стеной у окна и холодильником. Папа сделал из чего-то попавшего под руку основание, положил сверху фанеру, постелил клеенку и торжественно нарек конструкцию столом. Задумываюсь, копаясь в банке памяти – похоже, я часто ем здесь одна. Я роняю оттуда чашку – молоко-вода-чай-компот льются рекой-реченькой.

Мама злится, говорит, что так "каждый раз". История была одно время любима к рассказам со смехом. А может быть я просто не хотела быть одна, мам?

Маме важно, чтобы у меня было что-то “свое”. Предполагается, что там мне удобнее – маленький стол, маленький стул, маленькая я. Для меня это каждый раз про отдельность-отделяемость от системы. Я еще слишком маленькая, чтобы быть отдельной, мам. Для меня это пока небезопасно.

***

Я у бабушке в деревне. Смеркается вовсю. Я бегаю во дворе. Двор огорожен забором, железные ворота. Ворота и резные украшения все сделаны дедушкой. Он раскрашивает их регулярно – тонкими разноцветными кисточками и золотинками от конфет. Он собирает фольгу из серединок, тщательно разглаживает, бережно хранит и наклеивает аккуратно на элементы подрамников. На калитке солнышко, на воротах вензеля и узоры – я подхожу и вожу по ним маленьким пальчиком.

Мама настойчиво зовет меня заходить в дом, я отказываюсь, брызгаю водой. Бунтую. Хулиганствую вовсю. Мама уходит раздраженная в дом. У коров в это время заканчивается рабочий неофисный день. Их загоняют из стада на пастбище по домам. Медленно словно большой серьезный босс-тяжеловес мимо идет белый огромный бык, тычет рогами в ворота. Ворота гремят, бык серьезен. Я пугаюсь и стремглав бегу домой. В голове склеиваются новый нейрончики – стойкое ощущение, будто меня проучил кто-то очень большой и всевидящий. Му.

***

Лето. Солнце. Я у бабушки в деревне с мамой. Мама помогает бабушке по хозяйству. Мамина старшая сестра, моя старшая тетя, лежит загорает на железной кровати во дворе у прабабушки и делает ничего, пока все делают все остальное. Я не подхожу – знаю, что она не хочет мной заниматься.

Где-то зудит скука. Тетушка жмурится от солнца, потягиваясь в купальнике на кровати на улице. Шило в моей пока еще маленькой пятой точке подхватывает волну скуки. Я набираю в шприц из детского докторского набора воду, подкрадываюсь.

Я точно знаю, что я делаю. Я точно знаю, какая реакция за этим последует. Я заранее ее предвкушаю. Я внезапно брызгаю водой тете на спину, тете вскакивает, страшно ругается. Позже она рассказывает об этом возмущенно: "Нет, я ничего, она ребенок, но…!" Она говорит это то ли бабушке, то ли скорее маме. Я потираю ментальные ладошки: “А вот потому что нечего! Моя мама, понимаешь ли работает, бабушке помогает, а она тут лежит, отдыхает.”

***

Я часто хожу с мамой на работу. Сотрудники шутят, что меня пора оформлять в штат как “Мисс магазин”. Так меня и называют. Мне льстит и в то же время смущает. Ощущение, что надо мной будто посмеиваются. Особенно обидно в моих ушах это звучит от мужчин. Я не знаю, как правильно реагировать и поэтому улыбаюсь. На работе мама часто обсуждает с кем-то что-то, мама везде и ее много. Она всему учится, всем помогает. Иногда она замещает кассира, и я часто сижу на кассе с ней или с кассиром, ее подругой.

Мама постоянно договаривается с кем-то. Касса находится чуть выше – я поднимаю маленькую ножку, поднимаюсь по высокой ступеньке и через крохотное окошко могу видеть очередь из толпящихся людей. Они занимают очередность, пишут списки и ругаются, ругаются, ругаются. Очередь важно соблюдать и приходить отмечаться, чтобы не дай бог никого не перепутать. Мама иногда лавирует среди них и кого-то продвигает вперед.

За зарплатой сотрудники тоже приходят сюда, обычно после официального закрытия магазина или в обед. За окошком почти всегда толпа людей. Мама часто обсуждает с разными людьми то или се. За мебелью длинная очередь – ее тоже “достают” в это время. У мамы есть доступ к мебели – у меня есть доступ к колбасе, мармеладу и сгущенке. После закрытия мама помогает считать деньги в кассе, иногда даже остается за кассира.

Мама везде. Мама не чурается никакой работы. Она готова смотреть, пробовать, делать за других их работу, чтобы научиться.

В гости приходит мамина парикмахер с мужем. Они дружат. Я вырезаю фото тигра из старого календаря, коряво проковыриваю отверстия под глаза. Тигр должен видеть, куда он направляется. Выползаю из-за кресла с рыком. Ну как, с рыком. Мне правда нужно, чтобы он-муж испугался. Чем-то пришелся не к моему двору. Все смеются. Сначала теряюсь от не той реакции, на которую я рассчитывала, потом смеюсь со всеми. Фоновым шлейфом догоняет неловкость и стыдливость. Смеются ведь надо мной. Не могу подобрать правильную реакцию, и потому смеюсь за компанию.

При каждой следующей встрече буду слышать от ее мужа "историю про Тигру", он похоже от нее в восторге. Меня называет отныне только так – Тигра. С восторгом и пиететом.

Последние встречи с ними у них дома буду помнить гораздо позже. Их сын умрет от рака – поймал облучение в лесу, отвозил начальника, был за рулем и не пил. Все начальники будут в хлам, поэтому их не зацепит. Сгорит очень быстро. Мы будет у них дома в годовщину или что-то вроде того.

Всплывает это в моей памяти, когда мой муж будет просыпаться и собирать россыпь ресниц по утрам после очередной химиотерапии.

Однажды на работе у мамы что-то режу ножом, сама. Сама!, – это важно. Мне кажется, я доказываю это свое “сама”, ругаясь с мамой. Ой-боль-кровища. Сильно порезала руку, отрезав кусок мяса вдоль пальца. Он болтается, крепясь только у основания. Мамина коллега предлагает ехать в травму, чтобы зашить. Я боюсь. Мама тоже не рвется уходить с работы в больницу. Мама тщательно перематывает бинтом палец. Я чувствую ее волнение и укор. Палец без швов заживет сам. Только что проверяла – шрама нет. Зажил качественно.

***

В течение рабочего дня прыгаю по горам матрацев. Матрацы наложены один на один горкой. Горами под самый потолок. Между ними есть ряды, где гора меньше. С высокой горы на маленькую горку очень забавно прыгать. Потом забираться наверх по этажам из матрацев, цепляясь за них, обратно на самую вершину. Иногда ты перевешиваешь и летишь вниз вместе матрацами, которые тебя под собой погребают. Мастер-класс по матрацелазанию мне давали младший и старший внуки маминой коллеги.

Однажды, осваивая это спортивное искусство в одиночку, я падаю с высокой горы головой на бетон. Сие действо наблюдает проходящая мимо заведующая и забирает к себе. Пью чай как взрослая с самой заведующей, в кабинет приходит мама, ей позвонили. Заведующая говорит, что наблюдает, не кружится ли у меня голова. Рекомендует в больницу, мы не едем.

На мебельном складе стоят тележки для перевозки мебели. Иногда я разгоняюсь и катаюсь на них сама. Иногда меня катают грузчики. Редко катает мама. Она как будто не хочет, чтобы ее застали за нарушением правил, но когда не видят, то как бы можно.

Это мое самое любимое развлечение здесь. Иногда катаемся с кем-то из детей – другие сотрудники порой тоже приходят на работу “с хвостиками”. Помню, как, если не притормозить заранее, тележка влетает в складскую дверь с грохотом и тряской двери.

С опаской каждый раз врезаюсь – чтобы не отругали и не сделали замечание. Да и шумно – тоже не люблю.