Читать книгу Сансара загнанной белки, или 22 жизни одной маленькой меня - Регина Мягкова - Страница 7

Веерные отключения 90-х. Регулярно отключают электричество. По графику. Иногда никому неведомому. Иногда мы предполагаем периодичность и тогда оказываемся готовы, запасясь едой и горячим чаем. Когда становится особенно туго, люди выходят во дворы жечь костры и готовить еду в дворово-полевых условиях. Я предлагаю родителям пойти тоже. Не идут. Предвкушаю движ и развлекуху. Мне хочется побыть в центре. Ну блин! Они говорят, не удобно. В смысле, не прилично.

Несколько вечеров подряд мы собираемся дома у соседей, варим макароны на сухом топливе и играем в нарды. Это МОЙ папа придумал и организовал. Я горда безмерно. Все вместе, две семьи. Мальчишки, те, которые соседкины дети, уже будучи большими парнями, любят вспоминать эти вечера как самые теплые.

Тепло было, правда, лампово. Недавно услышала фразу, что если к людям поближе, то теплее. Если быть с ними не в позиции сверху, а на равных. Если видеть и показывать не только себя. Если видеть в человеке человека, а не свою проекцию. Если смотреть к ним в глаза и сердце. За одним костром. За одним столом. На одних условиях. Вместе.

***

Утром в школу меня отводит папа или мама, домой возвращаюсь одна – и мама и папа в это время на работе. Школа недалеко, минут 10 пешком – мама часто рассказывает о том, как нам с этим повезло. Соседка знает мое расписание, соседка мониторит с балкона мою "красную курточку". Она любит рассказывать об этом, когда я вырасту.

После школы мы иногда задерживаемся поиграть с детьми в школьном дворе. Первое время после уроков меня встречает папа и тогда он недолго дает поиграть мне после уроков с детьми. В те редкие дни, когда встречает мама, поиграть не выходит – мама всегда куда-то торопится, даже если куда-то – это просто домой.

Папа перестает меня встречать, я обязуюсь приходить вовремя. Мобильников еще не придумали, проверить и найти меня сложно. Играем подолгу, часами на зимней улице во дворе у школы. Я хочу в туалет и не хочу идти домой. Становлюсь в уголок, писаю в штаны – там колготки, гамаши, штаны – снаружи вроде бы не видно. Внутри сначала тепло, потом холодно и мерзко.

Продолжаю игру как ни в чем ни бывало. В догонялках, маялках я всегда в аутсайдерах, но играю, играю, играю. Я будто пытаюсь заслужить внимание и всеобщий интерес из раза в раз – вот еще немножечко и получится. Нужно просто еще поднажать.

Меня не хотят брать – когда меня замаяли я долго бегаю на последнем издыхании и не могу никого догнать. Я никогда не занималась спортом или физкультурой, и физика у меня более чем посредственная. Иногда кто-то из детей сжаливается, озвучивает вслух желание встать на мое место, и тогда игра продолжается. После этого меня никто не мает, потому что иначе играть тогда становится неинтересно и я бегаю просто сама по себе. Снова ненужная.

Постепенно я перестаю оставаться на такие игрища. В играх, где не нужно быть самой быстрой и ловкой, мне тоже не особо рады. Мы играем в маляра и краски. Я называю цвета “индиго”, “фуксия” и “маджента” – сильно до того, как это становится мэйнстримом. Дети не знаю таких слов, дети – они просто дети. Дети знают синий, зеленый, красный и знать не знают, чего я от них хочу. Я смеюсь и чувствую превосходство. И вкусный щекочущий ноздри аромат мести – вы сильные, но тупые, а я слабая, но умная. Поровну.

Всегда мечтала поиграть в казаков-разбойников. Иногда смотрю на стрелки на асфальте и понимаю, что всегда хотела именно в них и ни разу так и срослось. Даже правил не знаю. Есть сейчас такие клубы для недоигравших взрослых?

Пару раз во дворе я играю в московские прятки с ребятами, но все игры рано или поздно сходят на нет. В любых компаниях я не попадаю в средний интервал по любым из параметров.

***

Я у бабушки Нади летом. Часто собираю ягоды. После обработки клубничных плантаций даже в мои 10 у меня болит и не разгибается спина. Почувствуй себя взрослой. Бабушка никогда не ограничивает ягоды вареньем и компотами – добрая часть ягод надежно прячется внутрь меня. Самые красивые и большие всегда мои: “Для вас же и выращиваем, ешь, сколько хочешь”.

Приезжает знакомый бабушкин водитель на камазе. У бабушки часто покупают ягоды, овощи – они у них волшебного качества вкуса. Они их удобряют добростью и душевной теплотой. Бабушка просит меня нарвать для него кружку ягод в благодарность, он помогал бабушке ранее. Клубнику собираю в эмалированный ковшик, высыпаю в ведро. Бабушка не заставляет, но мне неудобно не делать.

Когда собираем малину, мы надеваем железнодорожные безрукавки оранжевого цвета. В их карманы как раз помещаются две литровые банки справа и слева. В малине очень сильно царапаешься. Я боюсь насекомых, а из малины так быстро не выберешься. Поэтому я обычно ответственна за клубнику и неразгибающуюся спину. Малину предпочитаю собирать сразу в рот, но иногда помогаю бабушке.

К нашему приезду бабушка и дедушка ягоды не собирают. Оставляют нам наши любимые, чтобы "поесть с куста" – это особый кайф. Для мамы обычно черная душистая смородина. Для меня клубника и малина. Очень скучаю по этому. Меня там всегда ждали.

Дедушка, сколько помню, в самом начале сезона утром выходит в огород и приносит в ладошке только-только поспевшие ягодки, обычно маленькие клубничинки. Специально смотрит, чтобы принести первые, когда только начинают поспевать. Образ руки и красных ягодок в глубине ладони рисуется в воображении сам и на глаза наворачивается слеза.

***

Дома скандалы без конца. У мамы с папой обострения кризиса семейной совместной жизни – нарывает и болит. Папа часто психует, говорит "повешусь" и уходит в туалет. Папа любит резкие движение и слова. Папа не знает слово “конгруэнтность”, дальше обещаний дело не заходит. Я слушаю это из раза в раз. Я боюсь зайти в ванную и найти его висящим. Он закрывается надолго в туалете, курит там или курит дома. В квартире постоянно коромысла дыма.

Папа любит хлопнуть дверью и уйти в ночь. Мама сидит дома, ждет и волнуется. Однажды она укором сравнивает в сердцах папины уходы с поведением бабушки: “Ты как твоя мать, она всегда так делала”, и папа перестает уходить. Остается гасить свои чувства дома – внешне курить и внутренне умирать.

Сейчас я точно знаю, чью ненужность я бережно в себе храню. В каждом члене моей семьи ее тонны. На одном из тренингов я буквально "топлюсь" в этом ощущении – падаю в каменной колодец с высоты. Лечу. С хлюпом падаю на гранитный пол. Разбиваясь в кровь и клочья. И лежу, подыхая, никому не нужная. Я живу этот сценарий в своей голове из раза в раз каждый раз, когда меня накрывает в жизни это чувство. Постепенно отпускает.

***

На выпускном начальной школы проводят игру “Любовь с первого взгляда” по мотивам популярного в те годы телешоу. В 10 лет. Родители, вы серьезно? По итогам мероприятия все мальчики как один выбирают меня, все девочки выбирают Виталика. Того, который без хлястика. Ощущение мега идеальной пары – лучший и лучшая.

После игры я взвешиваю – кто из мальчиков чем лучше, кто чем хуже. А может, нужно было выбрать Илью? Он математику хорошо решает. А у Леши вон папа военный, шоколадки приносил в школу. Я всегда ищу лучше после уже сделанного выбора. После стольких лет? До сих пор. Быть выбранной – это важно.

Нам двоим дарят электронную игру. Она пролежит у дедушки под кроватью до самой смерти бабушки, когда я в последний раз буду в этом доме. Мне очень ценна эта игра, но мама и папа так и не удосуживаются поставить туда батарейки. Официальных причин масса: нужно разбираться, батареек нет, непонятно как работает. Спустя годы я нахожу ее под кроватью, и с грустью чувствую недоигранность. Так хотелось.

***

В деревне у дедушки есть своя "столярка". В ней кроме него никто не бывает. Он пилит там двери, режет по дереву, вытачивает детали-балясины. В столярку нечасто входишь. Дедушка словно бережет свои пространство и не любит видеть там иных людей. Я иногда захожу, мне очень нравится вдыхать свежепиленного дерева.

Я решаюсь однажды и прошу у него опилки – их рассыпаны горы на полу, все разного калибра. Спрашивает, зачем, рассказываю, что буду из них "готовить". Разрешает, играю с ними. Очень приятная текстура на ощупь и запах. Я дышу, дышу, дышу. Я чувствую запах опилкового дерева каждый раз в сочетании с видением дедушки. Обратно это тоже работает.

***

Резко падает зрение до -2. Все говорят, что наследственность – у мамы и у папы зрение откровенно так себе. Мне заказали очки, доктор рекомендует не носить их постоянно. С мамой ездим на занятия для зрения. Методика с чтением разных текстов в очках с разными диоптриями. Конечная цель – тренировка мышц. Зрение улучшается на 0,1 диоптрию.

Сходим на два курса по десять раз. Почему только на два? Мама решает, что это бестолковое занятие. Едем к бабушке в деревню. Я на подъеме, крепко сжимаю очки в руке в кармане – очень хочу надеть, похвастать. Чтобы мы такие зашли. Я такая в очках. И бабушка такая как удивится.

Мама против:

– Зачем тебе? Доктор сказал носить, когда читаешь или в школе на доску смотреть.

Окулист прописывает атропин. Я вижу размыто, мама пытается читать вслух и учить со мной уроки. Фокус не работает – я визуал и почти не воспринимаю на слух. В 38 я начну осознанно ловить себя за уши и учиться “читать” аудиокниги. Научилась это делать с любым жанром кроме художки. В порыве бессмысленности затеи мама перестает читать и я просто сижу дома, пиная балду и отбивая баклуши.

***

Лето провожу дома. Жаркие каникулы я просиживаю в бетонной коробке. Гулять выхожу только на балкон – на улицу одной нельзя, а все на работе. Мама с работы приносит почитать кучу детских книг – я их глотаю пачками и читаю все лето. Лежу, жую конфеты и читаю.

Чтобы не ела много сладкого, конфеты мама насыпает в вазочку, а пакет прячет в неожиданных местах – от духовки до антресолей. Я находчивая. Нахожу везде, а обертки бросаю в секретное место – за диван. Мама потом найдет, конечно. Она тоже находчивая. В школе в начале учебного года учитель по казахскому языку спросит – кто прочитал сколько книг за лето? Честно отвечаю: "128", или около того. Учитель с насмешкой резюмирует, не верит. Все смеются. Обида. Я прячу ее в себя, укутываю и несу в себе класса до 10. Там созреет и бомбанет.

***

Мама.заставляет.носить.шапку. Она синяя с цветочками и нифига не модная. А я между прочим уже в третьем классе. И шарф. Он бело-коричневый и не подходит ни под шапку ни под красный пуховик. Он просто шарф. С мамой спорить бесполезно. Я пытаюсь и не добиваюсь успеха. Когда выхожу в школу, я прячу шапку и шарф у соседей в кладовке в пустом ведре. Делаю так долго. В один непрекрасный день соседка приносит маме шарф и шапку. Нашла, говорит, в ведре.

Младшая дочь соглашается после моих хмурых бровей надеть теплые штаны в мороз. Складывает в рюкзак или снимает в парадной. Карма. Родительская карма.

***

Я карманного размера. Всегда. В школе меня дразнят и пристают. Это обидно. Во-первых, излишнее внимание, и это пугает. Во-вторых, да просто чё они… Жалуюсь дома маме. Мама жалуется папе. Мама с папой решают, что нужно сходить папе в школу. Папа ведет меня в школу, я маленьким перстом указующим тычу в обидчика. Я точно даже не уверена, он ли это. Вроде он, портфель похож. Обидчик катается с кучи снега как с горки.

Папа подходит и издалека при всех говорит что-то вроде "будешь ее обижать, я тебе уши надеру". Выглядит даже тогда по-детски на равных и несерьезно, но мне приятно, что папа заступился. Не разобравшись и не умеючи. Не будучи уверенным, за что и кого. Единственный раз, больше я не прошу. Я решаю сама. И самое ужасное, вырастаю и делаю то же самое со своими детьми – они тоже научились решать все самостоятельно. Где взять машину времени, чтобы исправить…

***

С огромным рюкзаком на спине я похожа на маленькую черепашку. Иногда кажется, что если случайно упаду на спину, я не смогу подняться – рюкзак перевесит. Иду в школу, сзади несколько ребят-одноклассников. Они дружат между собой. Они идут сзади и придумывают маленькой мне прозвище. Молекула. Обидно совсем не по-маленькому. По мне очень сильно бьет мой маленький рост.

На физкультуре я стою самая последняя. С физкультурой вообще как-то не задается, я не самый спортивный человек. Меня никогда не водили в спортивные секции и не выпускали во двор – я диванный житель. Мама сравнивает с собой:

– У меня только по физкультуре всегда четыре было. Остальные все пятерки.

Такое себе утешение. Мама научит, и позже я буду отбиваться афоризмами:

– Женщина должна быть статуэткой, а не Эйфелевой башней.

Из уст второклассницы это звучит забавно и неуместно. Мама подобные вещи говорит мне в утешение, я использую их в школе. Меня не понимают, я как будто из другой сказки. До сих пор примерно также и есть. В 38 я начинаю замечать вокруг себя похожих странных людей. Нас, похожих странностями, можно пересчитать по пальцам.

***

В школе объявляют конкурс на прочтение стихов на сцене наперегонки. Выбирают двух участниц, одна из них – я. Учу с мамой стихи. Мне хочется выучить побольше, подлиннее. Мама советует выбирать коротыши – считают же стихи поштучно, а коротких я смогу выучить большее количество. Мы соревнуемся с одноклассницей, сразу после которой я стою в физкультурной шеренге.

Я победила, не рассказав и половины. Рассказываем по очереди, пока одна из нас не замолчит. Я выучила около сотни стихотворений. Было даже как-то обидно, состояние недореализованности – я же еще не все рассказала: "Стоооой, я не договорила!" Кайф победы велик.

Очень ярко помню, как я стою на сцене и вижу зал сверху, и то, как я вижу сцену из зала. Такое ощущение, что в зале одна мама – она пришла, сидит где-то впереди, смотрит на меня. Я читаю стихи для мамы – каждый из них. Я же правда молодец, да, мам? У мамы еще нет обостренного чувства важности. Для меня критично важно быть обязательно первой, раз уж ввязалась. Если не победил, значит это не стоило затраченных усилий. Зачем вообще начинать?!

***

Мама или папа бьют ремнем за какую-то провинность. Ремень красивый, мама его часто носит с платьями. Он широкий черный лаковый с кнопками. Как говорит мама: "Прилипает хорошо, да, Регин?". Я не готова терпеливо ждать порки. Я рвусь и убегаю. Семейный паровозик – я впереди, за мной один родитель с ремнем, за первым второй. Забегаю за кровать. Там тупик, но оттуда можно убежать, перепрыгнув через две кровати и сиганув к выходу из комнаты. Прыжок через две кровати не всегда удается – поспевает второй замыкающий родитель и ловит.

Часто падаю сидя на пол – так нельзя ударить по попе. Тогда меня рывком поднимают за руку или оставляют в покое. Обычно это работает. Если бьет папа – защищает мама, если бьет мама – защищает папа. Говорят "хватит" или "не так сильно". Болеть это все в моей внутрянке начнет только тогда, когда я рожу первую дочь. Я буду остро высказывать это родителям: “Зато я детей не бью”, чаще маме. Она сильно ищет моего общества и разговариваем мы чаще, чем с папой.

***

Стаса привели в школу со сломанной ногой. Удивлена: он же болеет, ему сложно передвигаться, в школу зачем? В туалет его водит папа, ему удобно? Приходит так всего пару раз. Наверное, в этом была какая-то воспитательная ценность. Возможно, и для меня тоже, раз это запомнилось. Мне иногда разрешают поспать и пропустить школу просто потому, что я устала. Расслабляет, конечно, но каков кайф.

В школе новенький. Его папа устраивает для нас большую игру с призами по принципу телевизионной. Мальчик учится у нас совсем недолго. Игра вероятно должна была вписать мальчика в коллектив. Это удалось. Я смотрю на папу с раскрытыми глазами. Так ничей папа больше не делал! Мой тоже.

***

Когда я приезжаю в деревню летом, появляются подружки. Честно? Сейчас не помню ни одну. Они тусят из года в год разношерстными компаниями, и я попадаю в разные. Со временем вообще перестаем общаться, и я провожу время за стружками, духами и травой-штруделями. В этой компании мне сильно интереснее и комфортнее. Запахи, текстуры, творчество. У меня было медитативное детство. Мне было интересно с самой собой. С хорошим человеком можно и стружки помешать.

***

Когда я нервничаю, волнуюсь или у меня не получается – делаю домашнюю работу, и примеры по математике не решаются, например – я царапаю руки, обычно локтевую часть, иногда ноги тоже. Делаю это часто и много. Регулярно – там неровная кожа с мелкими прыщиками. Мне хотелось бы их выровнять и заидеальнить. Мама очень злится, что у меня красные руки: “Это некрасиво, как будто больная”. Когда другие дети видят мои красные плечи, они отшатываются.

В школе встречаю девочку с шелушащейся кожей на руках. Чувствую общность и симпатию – дети считают ее заразной и обходят стороной. Мне же с ней комфортно, она такая же чужая как и я. Мама злится и мажет мне руки одеколоном. Делает это с криком в наказание за мои действия. Я и так калечу себя, мам, зачем еще больше? Щипит ужасно.

Мама регулярно всегда да и до сих пор рассказывает, как она хорошо училась. Заработала красный диплом в школе и техникуме. Видимо "я не такая”? Я не люблю учиться тому, что рекомендовано. Тому, что интересно – обожаю. Высокоэффективность в офисе я тоже растеряла.

У меня неплохая память и сообразительность – я выруливаю на них в школе из года в год. Мама ставит мне это в укор:“Не стараешься!” При переезде внезапно обнаружу у себя аттестат с оценками 4 и 5, где примерно одинаковое соотношение с небольшим перевесом в пятерки. Удивлюсь, мама скажет: "Ну да, ты всегда хорошо училась". Серьезно? А раньше почему не сказали?

***

Папа перестал работать на заводе. Ищет себя в ремонтах квартир со свежеобразовавшимся кооперативом. 90-е шагают по стране вовсю, от них не прячешься. Едет челночить с соседом, привозят всякий ширпотреб – пакеты с красивыми картинками, куртки, заколки – продают с классической рыночной картонки.

Однажды папа привезет для меня блестящую заколку. Торговали такими же розовыми: "Блестящая была одна, привез тебе". Мама как будто обесценивает негласно. Торгуют из баулов на рынке. На рынке же встречают\пугают то ли бандиты то ли милиция, то ли бандиты в форме милиции. Папа сказал, что больше туда не пойдет и этим заниматься не будет.

Папа во многом начинает и во многом заканчивает. Этим очень сильно мне кого-то напоминает. Кого-то меня. Папа очень всегда любит рассказывать, как хорошо было в Бишкеке, куда они ездили за товаром – как их встречали, что они ели. Сейчас думаю, что возможно для него это было про свободу. Папа много лет проводит без работы, с деньгами очень плохо и надолго. Сколько помню, папа всегда кажется мне без работы – явно мамина проекция. В какой-то момент он выдохнет, примет ситуацию и будет висеть на маминой шее – мама сильная, она выкручивается и справляется. Иногда мне кажется, что ей это нравится.

***

Мне лет восемь, и у меня ни Карлсона ни собаки. Собака даст возможность выходить на прогулку, одну меня не отпускают. И собака даст возможность не быть совсем одной. Я прошу, прошу. Я мечтаю о собаке, представляю собаку. У меня шикарное воображение, богатый внутренний мир и бьющая через край фантазия.

Я натурально “гуляю” с ней по квартире. Исключительно, когда я одна и дома нет родителей. При родителях это делать неловко, будто засмеют. Я прошу у родителей пса. Сначала я мечтаю о сенбернаре, большом и теплом. Чтобы его обнять, зарыться в него и утонуть в складках кожи и шерсти. Слюнях тоже, я это понимаю, но меня это не пугает. Родители говорят, что:

– 

Он большой и сопливый. И большой. И мы его не прокормим.

Тогда я начинаю мечтать о спаниеле. Придумываю имя: Мэгги или Кэйси. Вижу, как мы гуляем во дворе. Она, это обязательно она, несется мне навстречу с развивающимися в такт бегу ушами. Я ловлю ее, хохочу заливисто и почти умираю счастья.

– 

У нас дома по всей квартире ковровое покрытие. Собака это шерсть.

Я мечтаю о далматине. Он статен, короткошестен и очень элегантен. На далматина мама почти соглашается. Папа изначально не очень против. Он будто бы даже готов подстраховать, если: “Она все-равно гулять не будет, это только сейчас говорит”.

После супер ужасной моей провинности, мама кричит, что они собирались вот-вот на днях ехать за щенком для меня. Но теперь, именно теперь, именно после вот этого моего то ли поведения то ли проступка, какая мне может быть собака.

Я теряюсь, я не была в курсе о грядущей счастливой радости. Я виновачу себя внутри себя и одновременно скорее не верю маминым словам. Я не помню сейчас, в чем я тогда накосячила. О собаке я мечтаю и дальше, но больше не прошу.

Собаки в моей жизни до сих пор не случилось. Пока. Правда случайно случились два кота. Один из них сам – пришел и случился. Кошачий и собачий носы мокры и нежны. Они, говорят, сродни пуговице, которой пристегивается нежность к миру. Сдается мне, это про одиночество и обезнеженность. И про попытки подстроиться под мир своими мечтами: “Мир, я готова мечтать по-другому – дай мне хоть что-нибудь из этого, мир. Мир, а о чем нужно мечтать, чтобы ты мне это дал?” Я до сих пор не знаю. Я вырастаю и учусь давать себе сама то, что мне нужно. Зачем просить – все равно не дают.

Я прошу о собаке, мне кажется, уже молча. В мои 11 папа с загадочным лицом, перешушукиваясь с мамой, уедет куда-то и привезет… попугая.

***

Виталик, тот самый с оторванным мной хлястиком, приносит в школу марионетку-страуса. Страус офигенен – он сделан собственными виталикиными руками и умеет танцевать с помощью все тех же его рук. На голове у страуса перышки, и они мило вздрагивают и колышутся, когда страус пританцовывает. О боги, я остаюсь в восторге и полна впечатлений. По телевизору в каких-то очумелых ручках показывают робота из сигаретных пачек. Я не успеваю записать схему, интернет еще не пришел в массы, и способ сделать робота можно найти только в своей голове.

Мой папа курит много. Пачка-две от мальборо или соверена ежедневно мне обеспечены. Собираю пачки, из пачек собираю робота. Я довольна результатом – он квадратно-гармоничен и правда классный. Сделан весь одной большой деталью, руки и ноги накрепко приклеены к туловищу. Крестовина, леска, и я все-таки ваяю из него марионетку.

Получается невероятная фигня – грациозная марионетка из робота откровенно так себе. Но! Если сделать покерфэйс и убедить в этом прежде всего саму себя, то можно продолжать делать вид, что результат классный. Я упрямо демонстрирую родителям, как робот “ходит”. Я дергаю крестообразным рулем вправо и влево, и робот уточкой переваливается из стороны в сторону.

Родители активно не хвалят. Они улыбаются, кивают, но как-то условно-социально-пофигистически. В этой похвале нет честности, я так чувствую. Я продолжаю делать вид, что все хорошо. Робот потихонечку мелкими механическими шажками перемещается на задворку моего внимания и в глубину шкафа. Переваливаясь из стороны в сторону. Уточкой.

***

Ночер. Мама у соседей. Мама качает соседкиного малыша на руках – помогает ей уложить его спать. Ходит легенда о том, что у мамы на руках он засыпает лучше. Мама проводит там практически все вечера за редким исключением. Я рыдаю у себя на диванчике, забившись в угол. У меня нет своей комнаты, (спойлер – и не будет никогда, пока не выйду замуж и не разведусь), я сплю в одной комнате с родителями на тахте в уголке спальни.

В соседней комнате папа смотрит телевизор. Сквозь бубнеж новостей или грохот боевиковой драки он слышит мои всхлипы и рыдания. Входит уточнить, что случилось. Заикающимся голосом прорываются слова: "А что мама чужих детей нянчит". Моя мама – чужих детей. Подтекст витает в голове и воздухе – как будто своих нет.

Папа уходит и возвращается с мамой. Мама придет, обнимет и будет что-то сбивчиво-невнятное: “Ну чего ты. Ну малыш же правда плохо спит. Я просто его качаю. Меня попросили.” Каждая буква режет еще глубже. А как же я, мам? А я, мам? А кто ко мне придет, мам? Мне важно, чтобы меня заметили. Мне очень обидно. Меня всегда не замечают, мне приходится прыгать выше головы – своей и всех окружающих – чтобы меня заметили и отметили.

Сейчас я задумываюсь, что папа даже не пробует меня утешить и дать мне дозу своей папиной любви, заботы и внимания. Он зовет маму, высказывает ей претензии по этому поводу. И все. Что изменилось после этого? Ничего. Просто я перестаю плакать. Потому что: “ А зачем? Что это меняет?”

***

В начальной школе меня засыпают бородавки. Щедро. Россыпью. Везде. Они сначала на руках, потом на лице. На носу торчит самая неприятная. Мама находит этому объяснение. Однажды мы были на базаре. Что-то покупали у бабушки, и бабушка сказала: "Какая чистая и ровная, красивая". После этого меня начинают осыпать бородавки. Щедро. Россыпью. Везде.

Дети никогда не отличались добротой. Мне указывают на мои руки и лицо. Надо мной смеются и смеются зло. У бабушки Нади в деревне соседка "лечит". Сейчас понимаю, что моего мнение никогда не спрашивали в детстве. Да и должны были? За меня всегда решают где-то за кадром и приносят готовый вариант по факту. Меня никто не предупреждает заранее.

Бабушка-ворожея приходит к нам. Присаживается на приступку сарая рядом со мной, и будет заговаривать мне бородавки. Я сижу подле, она в платочке рядом – вяжет узелки на суконной нитке, натирает мои бородавки свежесрезанным картофелем, и обещает закопать его где-то. Бородавки не проходят. Только увеличиваются, растут и множатся.

Мама берет меня за руку, и мы идем в косметологию. Предупреждали ли меня заранее? Честно, не помню. В любом случае я точно не знаю в подробностях, что меня ждет. Огромный металлический жбан. Доктор в белом халате и квадратной шапочке опускает длинную палку с намотанной ваткой на конце внутрь. Подносит к каждой бородавке, крепко прижимает. Я слышу громкое шипение.

Я чувствую жгучую боль. Мама меня держит. Снова, снова и снова, много раз. Точек шипения и боли на руках десятки. Мне прижигают бородавки жидким азотом. Руки раздувает от волдырей. Пальцы практически не двигаются, они превращаются в ласты с перепонками. Я не могу шевелить пальцами.

Мама дает добро не ходить в школу, и я сижу дома несколько недель. Мне неудобно даже читать – я задеваю волдыри уголками страниц, и они лопаются. Так нельзя. Смысл процедуры – не дать бородавке дышать. Если бородавка не дышит – она умирает. Совсем как человек. Когда\если волдыри лопаются, их нужно мазать раствором марганцовки. Руки становятся черным-черны. Дома нечем заняться – лежу, глядя в одну точку или читаю.

Пару немножков спустя, в эту же косметологию мы идем удалять бородавки на лице. Бородавку на носу я пробую варварски выщипывать, она опять и опять растет. Брови и губы сама не трогаю. На лице не удаляют азотом. Эсэсовская косметология пошла дальше – к лицу доктор подходит с электрическим током. Здесь еще больнее. Я ору, машу ногами, руками, плачу, скидываю подлокотники с кресла. Я кричу во все горло. Безмерно больно.

Меня держит медсестра, в помощь ей зовут из коридора маму. Мама тоже держит меня. Мне кажется, что ей чуть ли не больнее, чем мне при этом. Я выхожу в коридор и плачу. То ли от боли, то ли от страха, то ли от обиды маминого предательства. Мама обнимает, но у меня четкое ощущение того, что меня не защитили. Еще и держали.

Везде со мной ходит мама. Папа для меня очень далекий и призрачный – времени со мной он не проводит и заботу не проявляет. Папа не ходит со мной ни в больницу ни в школу ни в магазин. Моменты с теплом, когда я помню папу своего детства, я могу посчитать по пальцам. И, поверьте, мне хватит одной руки. Он как снежный человек – говорят, что он существует, но по факту никто не видел. А чем докажешь, а?

В школу он придет единожды на школьный выпускной начальной школы. Мама не смогла. Простоит нелюдимо в коридоре отдельно от всех, дергая меня “пошли домой” каждые 15 минут. Учительница и другие родители уговаривают его присоединиться ко всем за общим столом, он так и остается стоять в коридоре у окна.

Мне за него стыдно. Женский детский испанский стыд. Я рву розовые капроновые колготки под коленкой. Бегу к папе за помощью. Папа разводит руками, рекомендует не обращать внимания. Не помог.

***

А у меня дома живет ежик. Он самый настоящий. Он колючится, фырчит и жует яблоки. Мама говорит, что он дурно пахнет, топает по ночам и сыплет острыми иголками. Мне помнится, что мы поили из блюдечка точ-такого же молоком у бабушки во дворе в деревне и кормили яблоками. И папа сажал его в ведро, чтобы он не убежал. Наверное ненадолго, тому ежу повезло больше.

Мама говорит, что вот этого нашего колючего друга домой папа принес с завода. Он живет у нас в коробке с полгода. Периодически прогрызает в ней сквозную дыру и рвется на волю в дерзком побеге из коробочного Шоушенка. Гуляет по квартире, топая и разбрасывая иглы. Я тоже помню, как он пахнет – невкусно. И иголки у него колючие, да. Зимой он впадает в спячку и папа выносит его на балкон. В очередные сорокоградусные морозы мама-папа волнуются о еже:

– А вдруг он замерзнет?

Заносят домой. В теплую комнату. И ежа начинает ломать. Ломать, крючить, плакать. Мне говорят не смотреть и уводят в другую комнату. Позже родители пожалеют его и папа отнесет его обратно в широкие степи завода. Сейчас ни за что бы не забрала ежидзе с улицы.

Я живу, расту, ращу детей и все больше удивляюсь разнице поколений. Разнице жизни и ее восприятия у этих поколений. То, что нормально сейчас для нас – дико для родителей. То, что нормально было для них, поднимает брови домиком у нас. То, что нормально у нас, ярит и возмущает наших детей. Привет тебе, Базаров.

***

Это 90-е, когда каждый перебивается, как успел, каждый зарабатывает, как придумал, и каждый живет, как несет его теченье.

Кто-то плывет бревном с ожиданием: “А куда меня вынесет? А кем я стану – плотиной для бобра или домом дровосека?” Кто-то идет камнет на дно. Кто-то с силой гребет против теченья и присваивает корпорации и заводы. Кто-то гребет до ближайшего берега. Если задуматься о том, сколько сломано, перекрошено в хлам и разбито вдребезги человеческих, уверенных накрепко в каждом следующем завтра, судеб, калькулятор начинает сбоить и виснуть – не выдерживает.

Людей научили брать ответственность за себя и своих близких в свои руки. Больно, но действенно. Для тех, кто выжил и не потерял себя. Сильно похоже на то, как долгие 70 лет 286 миллионов людей играли в шашки. Знали правила. Обучались игре с детства. Октябренки-пионеры-комсомольцы-гроссмейстеры. Набирались опыта. Поддавались, прыгали в дамки, выигрывали партии, начинали заново.

В одну ночь кто-то оставил игровое поле доски на прежнем месте, но сменил фигуры и не рассказал правила. Людям пришлось учить разные фигуры и их повадки – как ходит слон, что умеет ферзь, что делают ладья с королем и при каких условиях. Людям приходится становиться на доску и ходить наобум в резко усложнившихся реалиях. Удивительный шанс для пешки допрыгать до конца доски и стать ферзем – дерзким и смелым, ловким, умелым. Если получится.

В телевизоре, рекламе, школе, везде мелькает чудесная гламурная кукла в шикарных нарядах. Я с детства взрослая, и я знаю, что денег в обрез. Знаю, что папа перебивается непостоянными заработками. Далеко не всегда успешными и оплачиваемыми. Знаю, что на куклу можно только смотреть. В телевизоре. Завидовать одноклассницам побогаче, которые приносят барби в школу то ли поиграть, то ли прихвастнуть, то ли и то и другое.

В один из стандартных вечеров, где ничего не предвещает ничего – ни печалей ни радостей, родители уходят в магазин (и стихийный базарчик рядом с ним) и возвращаются домой с коробкой. В коробке невероятная неописуемая барби в блестящем платье. Я не верю своим глазам. Я счастлива. Барби. Просто так. Барби самая красивая – у нее белые волосы и открытое почти бальное блестящее парчовое платье с оборками.

Папа отдает мне ее в руки. Они с мамой уходят на кухню, я чувствую всей собой флер их теплоты от того, как они смотрят на мою бьющую через край радость и неверие свои глазам. От счастья я кружусь в зале, держа куклу на вытянутых руках. Я кружусь, когда меня никто не видит – мне неловко выражать свои эмоции, особенно позитивные. Как будто установлен внутренний запрет на радость.

Каждое лето я уезжаю в деревню к бабушке на одну-две недели. В деревне общая тусовка из местных “девчат” и “понаехавших” на лето. Мы сидим в нашем дворе под елками. Разговор заходит о барби – девчонки мерятся платьями и прическами. О, я тоже в теме, я тоже могу принять участие! Встрепенувшись, что-то внутри меня ликует. Я говорю, что барби и у меня тоже есть! Даже с собой – здесь в деревне. Не только у меня – мы договариваемся встретиться с барби завтра.

Утро. Покрывало лежит на траве. Мы сидим каждая со своей куклой и гардеробом в коробках. Старшая девочка берет мою, рассматривает, фыркает. “Она не настоящая, у нее колени не гнутся”. Новость бьет больно. Как не настоящая? Вот же, такая же барби. Мне показывают свои куклы – они сделаны из другого материала, они на самом деле другие – более качественные, более красивые.

Я никогда не видела таких, я играю всегда одна, мне не с чем сравнивать. Внимательно рассматриваю. С горечью понимаю, что да, так и есть. Другая. Подделка. Я сгибаю пластмассовые колени своей куклы. Шучу: “Вот же, гнутся”. Перевожу в шутку, Они на полном серьезе продолжают доказывать, смотря как на дурочку. Я не хочу признавать, что я хуже, потому что у меня кукла хуже. Да и коза у меня дура. “Как с тобой играть”, – фонит в моей голове, – “ у нее же даже колени не гнутся.”

Всю жизнь я перевожу в шутку все моменты, где чувствую себя неловко, обидно, ущербно. Это шикарная ширма, за ней так удобно и безопасно прятаться. На одном из психологических тренингов мне на это укажут. Я отсмеюсь, но задумаюсь. Шутить стану меньше. Оказывается, это иногда ранит окружающих. Офигею от этого осознания. Ребят, ну вы чего, серьезно что ли?

***

Мама с работы звонит домой, мы разговариваем. Я сижу одна дома, и мама контролирует меня по телефону несколько раз за день. Маму срочно куда-то зовут, и трубку берет трубку ее коллега. Она беспрестанно шутит, постоянно валяет дурака. Дурочку. У нее даже фамилия такая же дуракавалятельная. Спрашивает, что я делаю. Отвечаю, что жарю яичницу. Она меня хвалит:

– А можешь картошки нажарить? Приеду в гости после работы.

Чищу картошку на полроты голодных солдат. Меня попросили! Так важно быть нужной. Режу на ломтики. Картофель масштабно разной толщины, прожарен соответственно местами. С работы возвращается мама, смеется:

– Она же пошутила.

Доделывает за меня. В кадре дополнением звучит похвала моему “я сама пожарила” с аккуратным указанием на неровность, чтобы в следующий раз порезала ровнее, обратила на это внимание.

История в семье носит категорию забавной. В детстве у меня каждый раз вызывает неловкость и ощущение дурочки – я же не поняла, что это была "шутки". Сейчас мне это кажется странным. Никогда об этом вслух не говорила. Вся похвала от мамы во все будущие мои детские, подростковые и даже взрослые годы строится по принципу "ты молодец, но…". Вот доделала бы, была бы еще молодечее.

А можно я просто молодец, а? Мам? Вероятно отсюда мое любимое самокритичное "недо". Я недописала, могла лучше. Я недосчитала, могла точнее. Я недожала, могла… Я молодец, но… И я до сих пор воспринимаю слова людей всерьез. А иначе зачем им быть?

***

Только-только появляются заграничные шоколадки. По телевизионному ящику день и ночь крутят рекламу. Ооо, этот толстый толстый слой шоколада в кадре так медленно и так текуче ложится на золотистую карамель. Слюноотделение повышено. Маркетологи знают толк в своем деле.

Мама уже не умеет доставать – доставать уже нечего. У семьи сильно другие ресурсы и возможности. Денег нет. Совсем нет. Знаю, что шоколадки дорогие и очень хочу попробовать. Я не помню, чтобы просила, но взгляд голодной собаки на сочную сосиску присутствовал наверняка.

Все как всегда ничего не предвещает. Родители уходят на рынок, возвращаются как заговорщики – то ли что-то задумали то ли натворили. Ставят в коридоре сумку. Сумка стоит, опираясь на гипсовую плитку на стене. Я прохожу мимо, удивляясь ее странному расположению – обычно мама сразу разбирает покупки. Краем глаза замечаю неладное. НЕ верю глазам.

Ныряю внутрь, обнаруживаю ровненько лежащий сверху сникерс. Прыгаю верещу, радуюсь, несусь обнимать. Родители часто в то время делают подарки именно так – оставляют что-то, чтобы я "сама нашла – сама обрадовалась", как будто им неловко отдавать и видеть радость в ответ. Сникерс режется на кусочки чуть ли не по линейке. Долгие годы самым огромным кайфом будет для меня прочтение интересной книги под целый сникерс.

Медленно и методично я мусолю батончик, вытаскивая зубами каждый орешек из липкой карамели и хрустя его передними зубами. Остатки сникерса уже подтаявшие от тепла руки к его окончанию. Если батончик один и мама меня просит поделиться маленьким ломтиком, удовольствия не получается – для полного удовольствия нужен только полный батончик. Одного батончика хватает надолго. Удовольствие не лопнет, если уметь его правильно растягивать.

31 декабря. Елка, оливье, гости, праздничность и настроение. Гостей не много. Они ходят, шутят и улыбаются мне. Атмосфера очень теплая и ламповая. Я бегаю мимо наряженной елки. Родители любят подкладывать мне что-нибудь вкусненькое на ветки, чтобы я случайно находила, удивлялась и радовалась. В этот раз на ветке среди мишуры и гирлянд мелькает манящая сине-бело-коричневая упаковка. Хваткой рукой цапаю обожаемый батончик, ликую, кайфую. Снова пробегаю мимо, снова сникерс.

Хвать. Снова мимо. Снова сникерс. Снова хвать. Снова мимо. Колесо новогодней сансары умеет удивлять. В бюджеты Деда Мороза я не верю – таюсь за креслом, сижу тихонько и не отсвечиваю. Жду терпеливо и долго, вижу папу, хватаю за оттопыривающийся карман рубашки. Там сникерс, конечно. Хватаю батончик. Визг, ликование, кайф. Родители выражают удовлетворение моей сообразительностью. Я пишу, переживаю заново и тащусь. Ей-богу, тащусь.

***

Чем я занимаюсь дома одна с утра до вечера? Играю, читаю, шью, мастерю, смотрю телевизор. Много разговариваю по телефону с той самой умницей-отличницей Юлей из класса. Все просто – с ней никто не дружит как и со мной тоже. В телевизионной программе мы с ней увидели конкурс. Нужно прислать рисунки-эскизы одежды для барби. Юля говорит, что рисует, а ее мама даже обещает отправить. Я вскользь проговариваю об этом своей маме, встречаю вагон неверия и тухну.

На маму рассчитывать не приходится, она на почту не пойдет. Мама в меня не верит. Мама уверена, что сама я без нее не справлюсь. Думаю, что до сих пор. На словах все звучит иначе – я молодец и я крутая – по факту при обсуждении подробностей, все выворачивается иначе. Впервые в жизни я забью на это неверие, когда начну против ее мнения заниматься тортами. Успешно. Но я все равно для нее недо – не дожала, не дошла до конца. Не шмогла я, не шмогла. Ну я же круто рисую, мам, я же всех кааак победю! Юля предлагает нарисовать и мне тоже, а ее мама отправит и мой конверт заодно.

Я рисую, отдаю, параноидально смотрю все программы без пропусков – там показывают рисунки, которые прислали. Моих нет, Юлины показывают. Юля говорит, что мама все отправила. Диссонансит между состоянием наебанности и чувством вины за него же. А вдруг мама просто не отправила или не отправила по просьбе Юли, или письмо потерялось, или просто в программе не показали, или я выпуск пропустила. Да мало ли.

***

Я хожу в школу. Я уже умею писать, читать. Я обожаю играть в школу. Дома со мной играть некому. С бабушкой мы играем в школу. Я, понятное дело, учительница. Бабушка сидит на низеньком стуле, отвечает на мои вопросы, я ставлю оценки. Ликую и балдею. Бабушка очень честно играет роль ученицы. Иногда она не готова к уроку, и тогда я ставлю ей двойки. Бабушка как будто сама получает удовольствие от нашей игры.

В шкафчике я нахожу вырезанные картинки и карточки – их привезла и убрала в тот самый шкаф моя любимая тетя. Она закончила пединститут на учителя младших классов, и то, что для меня прикольные карточки, для нее – дидактический материал. Тетя потом узнает и будет ругается, говорит: “Вдруг потом эти карточки пригодятся для работы, я столько времени их делала". Вечерами бабушка учит меня играть в карты. Мы играем с ней почти каждый вечер – я методично познаю азы игры в дурака и еще чего-то карточного..

Дедушка в деревне решает со мной кроссворды, играет в слова. Я крута и в том и другом. Я знаю много слов, я умею составлять из больших малые и из малых большие. Часто говорит: "Будешь переводчиком у президента". Переводчиком стала, дедуль. У президента – нет. Когда поступала в универ, даже не думала про дедушкино напутствие.

***

С утра до вечера я дома одна. И во время школьных занятий и на каникулах. Именно тогда я учусь обходиться сама с собой и развлекать себя самостоятельно. Когда окружающие удивляются тому, что мне никто не нужен,я улыбаюсь. А были другие варианты? Я могла вырасти в кого-то еще при данном раскладе? На ком я могла учиться взаимодействовать с людьми? Я не то чтобы их не люблю. Мне они не нужны и я в них не умею.

Я одна и мне скучно. Когда рядом родители, я все равно одна почти всегда, и мне тоже скучно. В какой-то момент эмоции выливаются в дикую агрессию. Агрессию при родителях выражать не можно, поэтому я ее выражаю, когда рядом никого нет, и никто не видит. Огромными буквами с неоновой мигающей вывеской за агрессией прячется НЕНУЖНОСТЬ.

Я хлопаю дверьми так, что трясутся стены и сыпется штукатурка. Я швыряю телефон так, что он разваливается на кусочки. Холодильник от хлопка дверцы вздрагивает и вместе с внушительной подставкой испуганно вжимается в стену. Я учусь вправлять на место вылетевшие ручки дверей, собирать по запчастям дисковый телефон обратно до рабочего состояния. Я ору порой диким драконом от бессилия и еще не знаю, от чего.

Родители купили новый угловой диван на кухню. Папа рад и мама рада. Мне откровенно пофиг, сидеть прекрасно можно было и на старом. Он отличается от предыдущего только внешним видом. Мама с папой бегут какую-то свою гонку по материальному благополучию и его очевидности. Иногда выигрывают. Мне кажется, сами у себя. Мама говорит, что знакомые говорят о том, как наша семья хорошо живет.

– Машенька, ты почему плачешь?

– Хочу в советский союз.

На столе лежит нож. Подо мной стоит диван. “Интересно, а как дерево режется ножом?”, – задает вопрос мой внутренний пытливый Дроздов. Я беру нож, пилю диван. “Гляди-ка, режется”,– восторгается Дроздов.

Вечером мне предстоит семейно-судебное разбирательство с папой во главе. Именно он посадит меня именно на этот угол дивана. Внимание, речь берет главный судья. Они, родители, все делают для квартиры и для того, чтобы мне жилось хорошо, а я врежУ, не ценю и порчу. Неблагодарная я ….кто? Подбираю слово и не могу подобрать.

Я виновато гну голову вниз. Я не хочу смотреть в глаза. Я хочу, чтобы все скорее закончилось и от меня отстали – ничего нового я все равно не услышу. Вот он, звучит так любимый родителями многосмысленный вопрос: “Кто это сделал, Регин?!” Без него не обходится ни одно публичное моральное распятие. Значит, скоро развязка и экзекуция. Сценарий всегда примерно одинаков. Разве что заканчивается по-разному: либо углом либо ремнем либо покачиванием угрожательно-указательно-назидательного пальца. Все участники шоу отлично знают все слова, текст выучен назубок.

***

На столе лежит нож. Подо мной стоит диван. На деревянной части дивана зазубрина. Я зла, закипаю, агрессия внутри ищет выход. “Слушай, а если с размаха ножом в то же место, а? Будет незаметно.” – снова Дроздов. “Не попала, да”, – Дроздов разочарован.

После работы мама показывает папе мои деяния. Взрыв, буря, эмоция. Папа в истерике с порывом и криком: "Я тебе покажу, как портить вещи", – хватает барби. Ту самую, первую, самую дорогую и ценную. Я плачу, кричу: “Нет, только не ее, возьми другую!” Папа намеренно берет именно эту. Ему важно взять то, что важно мне. Барби голая, конец застал ее между сменой нарядов.

Папа достает доску для резки, с перекошенным от ярости лицом то ли пилит то ли режет ножом голову куклы пополам. Выбрасывает удовлетворенно. Туда же в мусорку летят весь дизайнерский гардероб – папа швыряет коробки за плиту, где стоит мусорное ведро.

Французская гильотина может пойти дальше. Вполне доступен усовершенствованный вариант, что рассекает голову пополам – глаза отдельно ото рта. Да не расскажет он об увиденном. Порезанную вполовину голову помню зрительно до сих пор. Четко по уровню скальпа – лицо остается в целости, а вот думающую часть черепушки срезает начисто. Мама ждет, пока папа закончит, потом его тормозит своим: “Все, Игореш, хватит”. Кто и по каким параметрам определил уровень этого хватит? 7 килонервограмм можно, а 7,3 уже перебор, да?

Утро. Все ушли на работу. Мне жалко потерять кукольную одежду – вторая барби осталась жива. Коробки с одеждой стоят аккуратно сверху на ведре, не касаясь мусора. Боюсь, что мама заметит, что я забрала некоторые вещи. Выбираю буквально точечно несколько самых любимых. Блестящее платье, еще что-то и что-то; юбка, которую сшила мама остается в коробке – думаю, что она ее потом заметит на кукле и будет ругаться.

Как потом расскажет мама, она специально поставила коробки аккуратно поверх мусорного ведра, чтобы я могла забрать. Любовь ко всем барби на этом высохла как выключенные на холодный сезон фонтаны Петергофа.

***

Я маленькая. Я сажусь к папе на колени и утыкаюсь в его шею и подбородок. Мне тепло и уютно. Я словно обворачиваюсь им. Он пахнем табаком и сильным мужским чем-то. Я шевелю носом и чувствую колючесть бороды. Мне так хорошо.

***

Бабушка выносит из дедушкиной спальни полу-переминаясь полу-торжественно платье. Сколько себя помню, бабушка и дедушка спят в разных комнатах в разных концах дома. Дома, который построил Дед своими тогда-еще-не-дедовскими-руками. Что это? Отсутствие совместной жизни? Аристократические замашки? У дедушки-бабушки странные отношения между собой. Как будто все, что их сейчас связывает – это дети и внуки.

Мама говорит, дедушка гонял из города к бабушке в деревню на свидания, зацепившись за хвост поезда-товарняка. Сотня километров встречного ветра. Если поезд не останавливался на нужной станции, прыгал в щебень. Каждый день. На свидание.

Я узнаю это в только что лет. А вот мужчин, которые делают для меня целое ничего, не воспринимаю никогда. Генетическая память, да?

Много лет назад дедушка влюбился в бабушку и переехал из города к ней в деревню. Из деревни дедушка нет-нет выезжает в город, бабушку не вытащить в принципе. Дедушка принижает бабушку в содержании дома, бабушка дедушку в алкоголе, но не всегда напрямую. Дедушка пьет и не теряет внутренней свободы. У меня нет примера здоровых отношений вообще.

Розовое платье в белую полоску сделано из простой ткани, и носить я его готова только дома. Нужно отдать должное, платье очень удобное, и заношу я его практически до дыр. До сих пор моя память помогает представить его в подробностях – воротничок, прямой крой, две широких оборки внизу и белый кант. Бабушка оправдывается – в их местном деревенском магазине плохой выбор.

Из деревни они не выбираются никуда. Когда у мамы появляется возможность, мама зовет их на море.

– Да нет, куда нам уже.

Дедушка раньше был интересующимся человеком. До самого конца. Мама всегда сильно помогает бабушке и дедушке – уголь, мешки продуктов, лечение.

Розовое в полоску платье из простой ткани – последний подарок бабушки. После этого бабушка всегда поздравляет и меня, и мужа, и правнучек только деньгами. У них с дедушкой большой железнодорожный стаж и хорошая пенсия. А поскольку: “Да на что на тут тратить, а из еды мы себе все-все покупаем”, – деньги они собирают, складывают на похороны и немного дают внукам или детям. Кому-то больше, кому-то меньше, но всем так или иначе достается.

Сунутые в кулачок или карман деньги вызывают некую неловкость, будто чтобы никто не видел. Деньги = опасность. Фонит. Обычно добавляется фраза: "Только сразу убери", – и говорящий жест рукой наотмашь: “Да что говорить”.