Читать книгу Созвездие разбитых сердец - Ричард Брук - Страница 12

Нина вошла в кафе и сразу же увидела Бердянского – вопреки обыкновению, он сидел не за своим любимым столиком, а у окна, и с крайне хмурым и недовольным видом допивал кофе. Куда только делся тот счастливый принц с сияющими глазами, что пару часов назад на репетиции потрясал труппу и режиссера новыми гранями своего таланта… и выставленными напоказ отношениями с очередной любовницей, принцессой швабр.

Самой Швабры нигде не было видно, и грех было не воспользоваться ее отсутствием: в конце концов, чем раньше она поговорит с Павлом начистоту, тем лучше… и сперва имело смысл поступить, как российское правительство – начать переговоры с шахтерами о возможности проведения переговоров.

Нина натянула на губы беспечную улыбку и направилась к своему ветреному любовнику, чтобы подсесть за столик, но маневр не удался. Едва она подошла и положила руку на спинку стула, Бердянский вскочил, и вовсе не затем, чтобы отодвинуть для нее этот самый стул… просто решил сбежать.

Она все-таки не сдалась сразу и сделала еще одну попытку:

– Павлуш, постой! Хочу потрещать кое о чем…

– Мне некогда, трещотка, опаздываю на съемки. Пока! – скомканно попрощался Бердянский – и был таков! Нину только ветерком обдуло…

«Съемки у него… реклама трусов… тоже мне, Брэд Питт нашелся…»

Тогда она подошла к Илоне, сосредоточенно засыпавшей кофе в кофемашину, и без обиняков спросила:

– Что это с нашей примадонной? Сэндвич был с душком… или опять с твоей новенькой поцапались?

Илона неохотно подняла глаза и пожала плечами:

– Мне-то откуда знать? За Бердянским я не слежу, а Машка сегодня опять отгул взяла, коза ленивая. Эдик сказал, что ее сам «примадонна» у него отпрашивал.

– Да ладно притворяться – знаешь ты все… – вдруг подала голос Алла Мерцалова, белокурая и синеглазая эротическая греза доброй половины мужской части труппы. Она сидела не за столиком, а у барной стойки, на высоком стуле, позволяя всем желающим любоваться своими стройными ногами и бедром, мелькавшем в разрезе длинной юбки. Перед ней стояли чашка с кофе, стакан с минеральной водой и тарелка с салатом «Цезарь».

– Илонка же хитрая, вечно делает вид, что ее хата с краю. – пояснила она как будто специально для Муравьевой.

Когда Нина, выдержав положенную паузу, удостоила Аллу взглядом, та показала в улыбке белые и острые зубы и пригласила по-свойски:

– Присаживайся, Ниночка, потрещи со мной, раз Павел и тебя тоже уже отфутболил. Илона, сделай ведущей актрисе кофейку со сливками… Или ты опять на диете?

Удар был ожидаем, и Муравьева не растерялась:

– Нет, что ты, мне никаких диет не надо; я ж не так легко вес набираю, как ты, и сгоняется все за пару недель… да еще столько танцев в спектаклях, лучше тренажерки.

– Хмммм… да, танцев у тебя много… пока… но скоро, думаю, станет поменьше.

– Это почему?

– Потому что кое-кто тоже очень хорошо танцует… и вертикально, и горизонтально. Как выяснилось на сегодняшнем прогоне.

– Аааа, вот ты о чем… – Нина не подала виду, что Алла ткнула прямо в больное, и снова попала. Она все же села на стул рядом с ней и огляделась в поисках второй официантки, раз уж первая примагнитилась к кофеварке…

– А Файка-то где? Тоже в отгуле? Я смотрю, персонал кафе не особо напрягается.

Илона вздохнула:

– Давай я заказ приму. Что будешь?

– Да как обычно… Впрочем, что-то я не голодная сегодня. Кофе латте мне приготовь, с корицей.

– У Файки-Фуфайки глаза второй день на мокром месте… рыдает, как неисправный кран, – доверительно сообщила Алла на ушко Нине. Она глубоко затянулась, держа в длинных ухоженных пальцах мундштук из черного дерева с золотым ободком, и с явным удовольствием продолжила:

– Похоже, Павлин вас обеих бортанул, как я и предполагала. Фая-то ладно, мотылек-однодневка, про ее шансы и так все было ясно, а вот ты, Ниночка, марьяжные планы имела. Жаль, я не сделала тогда ставку, что ты рядом с Бердянским и года не продержишься… сегодня бы кучу денег выиграла.

Алла снова глубоко затянулась и победно выпустила струю дыма вверх.

Нина скривила губы и косо посмотрела в сторону Мерцаловой… в свое время она увела у нее Бердянского самым наглым образом. Украла, если правду сказать. Теперь Аллочка, конечно, позлорадствует, вот только у Нины не было никакого желания оставаться в положении очередной безответной брошенки…

– Не стоит увлекаться тотализатором, так и по миру пойти недолго. И Бердянский – явно не тот приз, ради которого стоит идти ва-банк.

– Да-да, конечно, зелен виноград… это все мы уже проходили… ах, никакой интриги, даже скучно как-то. Нет, нет, что это я: интрига есть! Из Пашкиной постели эта ушлая дамочка тебя уже подвинула, теперь вопрос – как скоро она подвинет тебя в распределении ролей на «Кровавую свадьбу»?

– Чего?.. Алл, ты вообще думаешь, что несешь, или у тебя от радости мозги заклинило?

– Думаю-думаю… ты же сама все видела. И слышала месье Войновского: хорошо, чудесно, вот этого я и хотел, это мне и нужно, дуэнде-шмуэнде… а после репетиции он нашу новую приму по зимнему саду водил туда-сюда, и чуть не ручки ей целовал, все пел, что в роли Невесты видит только ее… ха-ха, Бердос от ревности из штанов выпрыгивал, ты бы видела это зрелище!.. Жаль, что Антон тебя выгнал с половины репетиции, ты все самое вкусное и не застала.

Нина все-таки пропустила новую шпильку, да что там – целый точный и безжалостный удар в спину – и нервно забарабанила идеально отполированными коготками по столешнице:

– Илон, ну где мой кофе? Сколько можно латте варить?

– Сейчас… уже почти готово, корицу ищу… – проворчала официантка из-за кофемашины, а когда подала ей высокий бокал, Нине стала кристально ясна причина задержки – на поверхности молочной пенки эта бесстыжая сука издевательски нарисовала корицей разбитое сердце.

Схватив длинную ложечку, Муравьева спешно перемешала напиток, но пить его ей совершенно расхотелось – с Илонки, мерзавки этакой, станется еще и плюнуть в пенку, она-то, похоже, за Швабру выступает горой! Покрывает всячески, выгораживает уже не в первый раз и вообще… и все потому, что ей самой Бердос даром не нужен, никогда она по нему не сохла. Файке вот только сочувствовала, а теперь, выходит, рада, что Пашечка себе новую пассию завел и отстал от бедной овечки? Лесба проклятая!..

– Ну так что, Нин, поведать тебе, с чего это Бердянский такой смурной был и до светских бесед с твоей персоной не снизошел? – осведомилась Алла, и по тону было ясно – у нее в запасе еще какая-то гадость.

Нина с грустью признала, что и в самом деле много пропустила: надо было на репетиции придержать свой злой язычок, да и после конфликта с Антоном не рыдать от обиды, запершись в гримерке, а пойти в кафе, взять кофейку, смотреть, слушать, обдумывать… но теперь-то уж поздно жалеть.

Она пожала плечами, старательно делая вид, что ей безразлично, чем там теперь огорчается ее донжуанистый любовник, но отказываться от предложения не стала:

– Ну поведай, всегда ведь приятно послушать, как кто-то кого-то обломал, да?

– А то! – легко согласилась Алла и зажгла новую сигарету. – Слушай, это и правда была умора… Я Пашку знаю четыре года, но никогда таким не видела.

– Его никто таким раньше не видел… – вставила Илона на правах Аллочкиной фаворитки. – По крайней мере, в нашем кафе – точно.

– Вот – глас народа, Ниночка! Но сперва скажи: ты к Петренко в больницу ездила, хоть разок навещала нашего Маленького принца, ты, его прекрасная Роза?..

– Нет, но я собиралась как раз… завтра… – Нина покраснела, неловко оправдываясь за свою черствость, но Алла прервала ее:

– Ты-то все собираешься, а кое-кто уже добрался! И не один раз… и вот сегодня тоже.

«Сука, она и сюда влезла!.. От Андрея-то ей что надо?.. Запасной вариант, когда Пашка наиграется?.. Нет, ну какая ж дрянь хитрая!..» – она неосторожно глотнула все еще горячий кофе, поперхнулась, закашлялась и с трудом выговорила:

– Допустим… потащилась она в больницу к Андрею… и что? Мой-то Бердянский тут причем?

– Твой? Оптимистка, – хмыкнула Алла.

– А чей же? Твой, что ли?

– Давно уже не мой… твоими стараниями, но теперь уже и не твой, милочка, так что мы теперь вроде как квиты, Муравьева.

– Господи, Алла! – Нина потеряла терпение. – Не вынимай ты душу, толком расскажи – что было?

– Рассказываю, не ори… в общем, эта фифочка, после прогулки с Антоном, сюда прицокала, и такая – на кухню… Я грешным делом подумала, у нашей Золушки совесть проснулась, пошла сразу после бала горшки мыть… но нет! Она к нашей Ромовой бабе пришла за «диетическими блюдами», Софочка, добрая душа, для Андрея какие-то желе-суфле наготовила… и эта такая: «Я все равно еду, отвезу». А тут Пашка явился, и к ней такой: «Я на съемки, на Кутузовский, поехали со мной, познакомлю с Юдашкиным, то-се…» Ой, Нин, ты бы его видела…

– Ты так говоришь, будто я с человеком-невидимкой встречалась десять месяцев! – Нина все больше злилась на неторопливую манеру Аллы выдавать информацию мелкими порциями и смаковать каждую лишнюю подробность… – Ну что он такого тут выдал, чего я за это время ни разу не видела? На голове стоял? Стриптиз на стойке делал?

– Ой, да кого бы он стриптизом удивил?.. Но ты слушай, не перебивай. Короче, он ей – поедем, ну, что у него ширинка дымилась, я скромно молчу…

– Эка невидаль…

Илона, прячась за стойкой, не сдержалась и хрюкнула – именно так зло подумала Нина, а Мерцалова царственно махнула рукой:

– Тише, там, на галёрке! Так вот… а эта фифа на него смотрит зайчиком Степашкой и выдает: «Мне нужно к Андрею в больницу, а потом я с подружками договорилась в кафе пойти». Нет, ну молодец, а? Знает, чем Бердоса зацепить…

– А Павел?..

– А Пааавел вместо того, чтобы усмехнуться и в своей царственной манере отправить Золушку на кухню, форменную истерику ей закатил. Отелло отдыхает, Нин! Мол, какого хрена ты снова к Дрону тащишься, как будто больше некому? Да что еще за подружки? Да где ты с ними будешь? Да я за тобой заеду тогда-то и туда-то, и вообще, «тебе котов надо кормить!». Котов кормить, слышали? Это Бердос, который кота не мог отличить от морской свинки… и которому всегда на всех похеру, кроме себя, любимого! А тут – ну просто муженёк ревнивый, папочка озабоченный! Как тебе это нравится, а?

Нина, нервно гремя ложкой по дну опустевшего кофейного бокала, обдумывала услышанное. Нет, конечно, и у них с Павлом были моменты, когда он ревновал или изображал, что ревнует, особенно если она сама давала повод, заигрывая при нем с другими мужчинами. Но никогда на ее памяти Бердянский не становился таким настойчивым и никогда не пытался контролировать ее свободное время (хотя в глубине души она всегда хотела от него такого контроля). С ним же всегда все было с точностью до наоборот – он ненавидел, если она пыталась ему что-то навязать, и вел себя, как форменный эгоист, игнорируя просьбы, слезы и даже попытки шантажа.

– Алка, скажи честно, ты пиздишь? Разыгрываешь меня?.. – жалобно спросила Муравьева, уже готовая даже на то, чтобы стать жертвой жестокого розыгрыша, только бы не слышать больше ничего про внезапные перемены в привычках Бердянского.

– Яяя? И в мыслях не было, вот те крест! – Алла истово перекрестилась, став похожей на одну из своих сценических героинь. – И я тебе еще не все рассказала. Нин, он ей потом сумку собирал… собственными царскими ручками. Все эти баночки, судочки… так все бережно собрал, проверил – не тяжело ли, не надорвется ли его Машенька… Машенька, Нин! Я не знаю, как у вас с ним было, свечку не держала, но меня он Аллочкой величал только когда поиздеваться хотел, когда ссорились сильно… Этой же фифе он на полном серьезе: «Машенька, тебе будет тяжело, давай я тебя отвезу!» – она же, не будь дурочка: «Нет, Пашенька, ты на съемки опоздаешь, я справлюсь, я на троллейбусе доеду», а он не отстает: «Какой троллейбус?! Давай такси тебе вызову или вот, денег дам!». Ну тут она уже ломаться не стала, хотела отвязаться от него поскорее, а то он к ней так лип, что я уж решила – прямо на стойку ее завалит… Но нет, Машенька-то у нас умненькая, не то, что Фуфайка, которая сама подстелиться под него готова, эта стервоза знает, как мужика правильно за яйца держать… Взяла у него бабосики и выпорхнула прочь… Тут он, понимаешь, и посмурнел, точно его мамочка в детском саду забыла.

– И сколько он ей дал? – машинально спросила Нина: Павел никогда не был скупым, наоборот, слыл транжирой, а на совместных кутежах швырял деньги по-гусарски, не считая… однако она не помнила, чтобы он хоть раз предлагал заплатить за такси в подобных обстоятельствах – когда ей нужно было днем куда-то добраться по городу…

– Достаточно, Нин, чтобы она себе лимузин заказала. И с подружками своими на нем всю ночь по Садовому каталась… Так эта дрянь вместо того, чтоб взять и поблагодарить, ему большую часть вернула, сказала, что на такси так много не надо!

– Сука… Алл, слушай, это уже ни в какие рамки… и дело не только в Бердосе… хотя и в нем, конечно… но что она вообще себе позволяет?.. И кто она вообще, блядь, такая? Точно ведь не кулинарный техникум заканчивала! Месяца еще не прошло, как она сюда пришла, а Войновский ее уже собрался в постановку брать! Вот бы узнать, может, она и ему дала, что он за ней бегает тоже, как в жопу ужаленный?

– Вот и я про то же.

– То есть ты согласна, что надо что-то делать?

– Согласна.

Нина понизила голос и наклонилась к Алле, как к близкой подруге:

– Тогда… может, поедем ко мне сегодня? Выпьем, посидим вдали от посторонних глаз… и все обсудим. А?

– Давай, Нин, я сама хотела предложить, только не к тебе, а ко мне… в твоей коммуналке дети сопливые в трех комнатах и коты вонючие, так что давай лучше у меня.

– Ну, в твоей однушке на окраине, само собой, лучше, – усмехнулась Нина. – Только потом я у тебя останусь… или ты мне дашь денег на такси!

– Само собой останешься, куда тебя пьяную в такси сажать? Ты же этой своей… сразу не хозяйка становишься, – не осталась в долгу Алла.

На том и порешили.

***

Съемки рекламного ролика для новой коллекции мужского нижнего белья быстро измотали Павла. Муха – Надька Мухина – снимавшаяся вместе с ним, в перекурах приставала с разговорами и жалобами на нелегкую долюшку топ-модели, и намекала на совместное продолжение вечера. Разумеется, с распитием и последующим соитием.

Сценарий ролика был претенциозный и тупой, но зато у Бердянского была роль со словами. Ему следовало низко и сексуально произнести: «Посмотри мне в глаза!» – в то время как Муха, «летая» вокруг, принимала соблазнительные позы, изображала вожделение и жадно пялилась на его плавки…

Они сделали на двоих бессчетное число дублей, и режиссер долго ругал Бердянского за отсутствующее выражение лица и витание в облаках вместо того, чтобы «искрить», глядя на полуобнаженную партнершу и ее роскошные формы, подчеркнутые кусочками кружев и шелка.

Во всем этом утомительном и скучном времяпрепровождении было только два плюса. Во-первых, неплохой гонорар в «зелени», в несколько раз превышающий театральный заработок Павла. Во-вторых, ему удалось уболтать Надьку насчет приглашения на шоу «от кутюр» для Эдички и заодно заполучить для него же телефон красавчика-Дениса.

– Бердянский, а ты тоже поголубел, что ли? – спросила она напоследок, когда Павел в третий раз – и довольно резко – отказался составить ей компанию в ночном клубе.

– Нет, просто устал и хочу домой, выспаться… – вполне искренне ответил он, утаив лишь одну пикантную деталь – что домой хочет попасть сегодня не один, а вместе с Машкой. И ради этого сейчас поедет в клуб «Беллз» на Полянку, вытаскивать ее с девичника, и даже согласится заехать к ней домой, покормить чертовых котов… но потом… потом им уже ничто не помешает отправиться к нему на Большую Грузинскую.

При одной мысли о первой совместной ночи на его территории, в надежной берлоге, куда никто не вломится против воли хозяина, и о том, как он жадно возьмет Машку на собственной кровати, а потом еще и на диване, и на полу, и в ванной под душем, да везде!.. – вся кровь Бердянского вскипала, и член твердел, как камень.

***

В «Беллз» как всегда грохотала поп-музыка, и подвыпившие гости клуба бестолково дергались на танцполе, как в припадках болезни Паркинсона. Павлу стоило немалых усилий пробиваться сквозь толпу разного рода «менеджеров» и «мерчендайзеров», бурно отдыхавших после напряженной рабочей недели, отклонять заигрывания ночных бабочек, всегда безошибочно определявших мужика не только с яйцами, но и с баблом, и одновременно высматривать во всем этом человеческом муравейнике Машку и ее подруг. Поначалу он вообще ничего не мог разглядеть в густом полумраке и клубах табачного дыма, расцвеченных вспышками цветных софитов, но мало-помалу глаза его привыкли, и он стал различать не только силуэты, но и лица.

Машка обнаружилась совсем не там, где он планировал ее застать – вместо того, чтобы скромно сидеть за столиком с подругами и пить сок, или в крайнем случае светлое пиво, она отжигала в самом центре танцпола, в компании какого-то чувака в черном костюме, гибкого, как змея, и с длинными кудрявыми волосами. Вдвоем они показывали окружающим блестящее исполнение самбы, а зрители бешено свистели и аплодировали, но увлекал их явно не танец… Чувак в черном крутил Машу в вИсках и вольтах, тискал за бедра и – совсем уже нагло – пристраивался к ней сзади и волнообразно двигал телом, имитируя страстное соитие.

При виде этой чудесной сцены, Бердянский так сжал челюсти, что зубы захрустели, и, ни секунды больше не медля, ринулся вперед. Вылетев на танцпол, он отшвырнул в сторону местного прилипалу, сам обхватил Машку за спину и стиснул изо всех сил… Она испуганно охнула: то ли от неожиданности, то ли от некоторой грубости нового партнера, но в следующую секунду опознала Бердянского… Развернулась по-кошачьи, сама обвила его руками, потерлась бедрами и прижалась всем телом:

– Паша!.. Пашка!… Что, разве я опоздала?.. Уже время?…

– Ага, время уводить тебя отсюда, пока я кое-кому зубы не пересчитал… – он огляделся со свирепым видом – прилипалы и след простыл, остальные отвернулись от греха подальше. Тогда Павел наклонился к губам Марии и, уловив легкий флёр крепкого алкоголя, строго спросил:

– А где подружки твои? С кем ты тут на самом деле?

– С… с подружками!.. П-пойдем, я тебя познакомлю… мы… только о тебе и говорили… ой! – только и говорили о тебе весь вечер…

– Да ты же пьяная, Машка! – Бердянский теперь уже ясно видел знакомые признаки состояния, далекого от трезвости: по десятибалльной шкале его можно было оценить где-то на шесть.

– Паш, я не… не п-пьяная… я слегка под-вы-пив-шая, вот и все. Две… ну хорошо… три текилы…

– Так… пойдем отсюда, пока тебя еще ноги держат! – он буквально взвалил ее на себя с правой стороны, и, расталкивая публику, направился туда, где в тусклом мраке светилась зеленая табличка «выход».

– Паша, Паша, подожди! – слабо отбивалась она. – Во-первых, мои де-воч-ки… я не могу их бросить… они у меня ночуют… во-вторых, мне нужно в туалет… Паш! Правда нужно…

Бердянский вздохнул и, развернувшись, поволок ее в прямо противоположном направлении. Его собственная трезвость сыграла с ним злую шутку – обычно он сам (и частенько, что уж скрывать…) оказывался в роли тела, которое друзья-приятели выносили на себе из бара или клуба и грузили в такси. Теперь, благодаря Марии, он вдруг понял, что во всех этих случаях выглядел не лучшим образом, и ему почему-то стало стыдно за нее и за себя тоже…

– Эй, ты! – вдруг окликнул его резкий и решительный женский голос. – А ну-ка быстро отпустил ее, мудак! Я охрану позову!

– Лееенчик, все в порядке! – пролепетала Маша, цепляясь за своего кавалера, и кое-как утвердилась на собственных ногах. – Это же Пааааша… Пааааша, знакомься: моя п-подруга… Леееена…

При ближайшем рассмотрении Лена оказалась высокой и тонкой брюнеткой лет тридцати, в очках, с очень белой кожей и надменным лицом. Поняв свою ошибку, она ни капли не смутилась и не стала приносить извинения, просто кивнула с таким видом, точно индульгенцию выписала:

– Значит, это вы Павел?

– Да, я Павел, – сухо ответил он: эта дамочка – классическая «офисная стерва» – не внушила ему ни малейшей приязни, тем более, что напоила Машку, или по крайней мере позволила ей напиться. – Где женский туалет?

– Там, где и положено: рядом с мужским, – хмыкнула Лена. – И Маняша прекрасно дойдет туда сама, незачем ее волочить, как куль.

– Маняша? – эхом повторил Бердянский, удивленный таким неблагозвучным прозвищем для Марии, но она и глазом не моргнула.

– Да, Паш, правда, я сама справлюсь… – Машка выкрутилась из-под его руки и сделала шаг в сторону. – Я быстренько. А ты… ты присядь пока за наш столик, хорошо? Заодно и с Аней познакомишься.

Она быстро переглянулась с Леной, и та сейчас же приняла на себя командование:

– Мы сидим вон там. Пойдемте, Павел.

Бердянский медлил отпустить Марию, хотя это и было полной дурью – ну куда она денется из туалетной кабинки, в канализацию утечет, что ли?.. Над нелепой мыслью впору было усмехнуться, но Павел вдруг понял, что в отношении Маши не уверен ни в чем, и каждую секунду боится, что она куда-то денется, исчезнет и больше не вернется.

– Пашка, я сейчас описаюсь. – понизив голос, призналась она с детским простодушием, и он все-таки выпустил ее руку и сказал вслед:

– Только давай там, по-быстрому, и потом сразу уезжаем!

– Павел, а может, вы не будете диктовать Маняше, что и как ей делать? – возмущенно проговорила Лена. – Она давно уже взрослая, и в няньке не нуждается!

– А может, вы не будете вмешиваться, куда вас не просят? – резко ответил он ей в тон.

– А может, вы уже отойдете с прохода, и мы наконец-то сядем за столик? – она проигнорировала его досаду и махнула рукой в нужном направлении: – Вон туда!

Лавируя между креслами и стульями, расставленными абы как вокруг столиков, тоже размещенных хаотически, они наконец добрались до нужной точки, и Бердянский узрел вторую Машкину подругу – Аню. При взгляде на нее он едва не прыснул: ему вдруг вспомнилась сказка, которую он смотрел в детстве, где, кроме Василисы Прекрасной, были еще две невесты: дочь боярина, высокая и худая, как жердь, и низенькая пухлая купеческая дочка… «Купчиха» оказалась куда приветливей «боярышни» – сразу заулыбалась, от чего на ее щечках заиграли премилые ямочки, и протянула Павлу мягкую ладошку:

– Здравствуйте, Павел! А я Аня… очень рада с вами познакомиться! Маняша столько о вас рассказывала!..

– Да? Ну и… что же она про меня такого рассказывала? – усмехнулся Бердянский и, запоздало подумав, что ради Машки стоило бы проявить побольше такта к ее подругам, присел на диванчик рядом с Аней. Ленчик устроилась напротив и воззрилась на Павла, как мент на карманника; казалась, она хочет просканировать его полностью, узнать сразу все – вкусы, привычки, группу крови, размер члена, записи в медкарте и состояние банковского счета.

– Рассказывала, что вы гениальный артист, и что спектакль, где вы играете главную роль, «Золотую маску» получил… и что машину водите как гонщик на «Формуле-1»…

– Ага. Как безответственный идиот, – вставила Ленчик – похоже, она невзлюбила Павла с первого взгляда, в отличие от Ани, которая смотрела на него с нескрываемым восхищением.

Женщины в жизни Бердянского делились на две неравные части: большая – те, кому он нравился сразу и безоговорочно, просто в разной степени, и меньшая – из тех, на кого его чары не действовали. Эта меньшая часть, в свою очередь, делилась на три категории – любящие и верные жёны других мужчин, женщины, которые любили других женщин, и разнообразные грымзы, чудачки и синие чулки, ненавидящие мужчин как вид. Знакомство с подругами Машки лишь подтвердили правило: Аня уверенно вошла в команду его поклонниц, Ленчик – в противоположную, а вот насчет категории Павел еще не определился.

Проигнорировав выпад «боярышни», он благосклонно продолжил выслушивать комплименты из уст «купчихи», тем более, что она в своем простодушии могла выболтать все, что думает о нем Машка…

Все шло хорошо, и Бердянский даже немного расслабился и пожалел, что не может прямо сейчас позволить себе махнуть текиловый сет. Ничего, вот доберутся, наконец, до дома, и они с Машкой, раз уж она оказалась такой плохой девочкой, совместно проинспектируют его бар… Эта игривая мысль окончательно привела его в хорошее расположение духа, и тут Аня, глубоко вздохнув, прижала руки к груди и выдала:

– Ах, Павел!.. Какой же вы удивительно красивый мужчина, Маняша ни капли не преувеличила! Почти такой же красивый, как Хулио!..

– Аня! – одернула подругу Ленчик, но было уже поздно.

«Блядь! Снова этот Хулио…» – напоминание о знойном испанском танцоре, да еще в ключе сравнения явно не в его, Бердянского, пользу – «почти такой же красивый»! – случилось, как ушат ледной воды на голову, и заставило Павла помрачнеть еще больше прежнего.

– А давайте закажем кофе! – предложила Аня, не понявшая и не заметившая, что сказала что-то не то, и как ни в чем не бывало уткнулась в меню. – Ленчик, ты будешь чизкейк? Маняша хотела чизкейк… а вы, Павел, будете? Вы любите чизкейк? Они здесь отличные, просто мммм, ням-ням… а кофе вам какой – или лучше чай?

– Лучше счёт. – сердито резюмировал Бердянский и полез за кошельком, оглядывая зал в поисках ближайшего официанта. – Кофе или чай будете дома распивать, девушки.

– Интересное кино… – протянула Лена и тоже полезла в сумку. – Если вы ничего не хотите, это ваше дело, но мы вообще-то еще не планировали уходить. Маняша сказала, что свободна до двадцати трех, а сейчас еще только двадцать два пятнадцать!

– Значит, планы поменялись. Вас неволить не стану, развлекайтесь, а мы с Машей поедем уже, там у нее котики голодают. Если вы с нами, так и быть, подвезу до метро.

– В смысле – до метро? Мы сегодня ночуем у Маняши! – тон Лены был безапелляционным, и, первой заметив возвращающуюся Марию, возмущенно воскликнула:

– Ну наконец-то! Мань, ты урезонь, пожалуйста, своего нового друга, а то он распоряжается нами, как будто мы его рабыни!

– Да, Павел, – грустно поддакнула Аня и, всхлипнув, отложила меню. – Это как-то нехорошо было с вашей стороны… Мы Маняшу знаем с детства, а вас, прошу прощения, всего минут пять.

– Девчонки, не лезьте в бутылку… вот, называется, о-отошла в туалет… Что у вас тут случилось? – Мария оперлась на плечо Павла и зарылась лицом в его волосы:

– Пашка, я так соскучилась…

– Я тоже…

Он поймал ее ладонь и, быстро поцеловав прямо в центр, запрокинул голову и с улыбкой пояснил:

– Да ничего не случилось, я просто хочу по счету заплатить, да забрать тебя с собой, как договаривались. Барышень твоих предложил подвезти, если им с нами по пути будет, места всем хватит. Ну а ежели они требуют продолжения музыки, кто я такой, чтобы им в этом мешать? – выдал он «чеховский» монолог с интонациями Треплева, глубоко обиженного мамой и ее гостями… – Иногда же просто во мне говорит эгоизм обыкновенного смертного; бывает жаль, что у меня… невеста известная актриса, и, кажется, будь это обыкновенная женщина, то я был бы счастливее.

– Я Чайка, я Чайка!.. Аааа… Аааа… – плачущим голосом проговорила Мария, словив произведение, что он своеобразно процитировал, обняла Павла за шею, уселась к нему на колени и поцеловала в нос. – Я Чайка… нееет… я не чайка… я кошка!

– Ты дура, – подытожила Лена и, подозвав официанта, потребовала счет. – И побыстрее, пожалуйста, а то тут некоторые торопятся…

– Ойййй, надо же посчитать!.. – всполошилась Аня, в свою очередь хватаясь за сумочку, но Мария остановила ее:

– Нюсик, хватит, мы же договаривались… я за все плачу сегодня…

– Нет, пополам, – возразила Лена. – Я сразу сказала, что плачу минимум пятьдесят процентов!

Мария потянулась к своей сумке, беспечно повешенной на спинку стула, но не могла достать до нее, и попросила:

– Паш, достань, пожалуйста, кошелек… Паш, я не помню, говорила я или нет, что девочки у меня сегодня останутся?..

– Убери, я заплачу. У тебя так у тебя, вот коты-то порадуются! Только ты сегодня ко мне едешь, помнишь?

– М-мы обсуждали, да… К тебе?.. – Мария не стала гасить его порыв, но Лена настаивала, что заплатит пятьдесят процентов; Аня дернула ее за рукав и сделала «страшные глаза»:

– Молчи, пусть он заплатит!

– Да, ко мне. И это не обсуждается. Слышишь? – забрав у официанта кожаную папочку со счетом, он лишь мельком взглянул на цифру, кинул в нее несколько купюр вместе с чаевыми и, отложив на край стола, решительно встал и взял Марию за руку. Лену с ее попытками всучить Маше половину суммы, Бердянский попросту проигнорировал.

– Мы уходим. Кто с нами – тот с нами.

– Да-да, конечно, мы с вами! – воскликнула Аня, и вскочила – точно надувной мячик подпрыгнул. – Маняш, только мы с Ленчиком сбегаем попудрить носики, быстренько, ладно? Павел, вы ведь не против?.. Мы вас догоним!

– Аня!

– Что?

– Хватит, ты неприлично себя ведешь!

– Это ты, Лена, неприлично себя ведешь! Ну-ка, пойдем! – Аня потащила подругу в сторону туалета, а Мария сперва церемонно взяла Павла под руку, но в следующую секунду обняла и почти повисла на нем:

– Оййййй, голова кружится… Паш… Пашенька… у тебя есть в бардачке алка зельцер?

– Найду… Ну что, идем? Пусть они нас на улице уже догоняют, а то я тебя никогда отсюда не выведу! – в нетерпении побыстрее распрощаться с «подружками невесты», Павел сам не заметил, как вошел в роль строгого папаши, забирающего непутевую дочку с выпускной школьной вечеринки. – Где твое пальто?

– Н-не помню… кажется, в раздевалке… там… но номерок у Ленчика…

– Ааааааа!!!! – проревел от досады на новую помеху Бердянский, и сидящие за соседними столиками невольно заозирались в поисках столь мощного источника звука.

– Или нет?.. Нет, кажется, у Ленчика Анин номерок! Точно, их на один номер вешали, а мой – вот… Нашла!

– Осанна! Аллилуйя!

– Прости, Пашенька, наверное, самбука после текилы была лишней.

– Идем же уже, горе мое… Маша-растеряша… Ты еще и самбукой заправилась? Ну красоооотка…

– Ойййй, гадость такая… просто бееее… а-абсент по сравнению с ней -а-ам-бро-зия…

Павел дотащил Марию до гардероба, забрал номерок, получил ее пальто и терпеливо держал, пока она не с первой попытки попала руками в рукава. Потом они еще минут пять бешено целовались в машине, тиская друг друга через одежду, в ожидании пока Боярышня с Купчихой закончат пудрить носики и парить друг другу мозги. Потом резво прокатились через Якиманку обратно на Полянку, сквозь начинающуюся метель, и Павел поднялся вместе с девицами в квартиру к Марии с единственной прагматической целью – не дать ей застрять еще и там.

Пока она металась из комнаты в ванную, а из ванной на кухню, спотыкаясь об орущих котов, а девицы деловито шуршали, устраиваясь покормить хвостатых-полосатых и попить кофейку, Бердянский заскочил в туалет: отлить получилось с трудом из-за набравшего силу стояка.

Теперь уже ничто не мешало им покинуть Машин «дом, милый дом» и, сказав подружкам «адью», Павел буквально утащил Марию за собой, а в лифте снова обнимал, целовал и жарко шептал на ушко:

– Люблю… хочу тебя… буду сегодня заниматься твоим воспитанием до самого утра… плохая… очень плохая девочка… ммм…

– Да… дааа… – шептала она, прилипнув к нему, растекшись по его груди и бедрам, и, вся дрожа, со стонами отвечала на каждый жадный поцелуй, каждое страстное обещание и каждое горячее прикосновение. – Я плохо себя в-вела… иии… н-не раскаиваюсь!..

Рука Марии скользнула к его паху, накрыла член, твердо упиравшийся в застежку джинсов, и слегка сжала, прежде чем длинно, ласково погладить снизу вверх…

– Сссссс… что ж ты творишь, безобразница?… – Бердянский, довольный, как кот, которого гладят по шерстке, придавил ее руку своей, усиливая возбуждающий массаж, и низким бархатным голосом попросил:

– Маш… Сделай мне минет в машине… а то не доедем…

– Мммммм… лаааадно… Пашка… только стоя… в смысле… не на ходу…

– Разумеется… я все-таки Шумахер, а не камикадзе…

Тут лифт остановился на первом этаже, и они нос к носу столкнулись все с той же соседкой – обладательницей клюки и собаки… но на сей раз она не стала ругаться с ними, а только проводила мечтательным взглядом и шумно вздохнула.

В машине Павел сел за руль, завел мотор и включил печку, так как в салоне было прохладно, а снаружи, несмотря на романтически падающий снег, ощущался уверенный и довольно-таки серьезный минус…

– Пашка!.. – Мария сразу же потянулась к нему всем телом, торопливо расстегнула сверху донизу теплую кожаную куртку, задрала свитер и футболку и прижалась жадными губами к своду его груди и мягким волоскам, тотчас напомнившим ей шелковистую кошачью шерсть… Легкое опьянение в сочетании с пылким воображением сейчас же нарисовало ей фантасмагорическую картину, что она занимается любовью не с простым смертным, а с полубогом или колдуном, способным по прихоти менять свой облик.

– Паша, как же я люблю тебя… – невнятно прошептала она, прежде чем начала облизывать его соски и обеими ладонями гладить подтянутый загорелый живот.

Бердянский задрожал – не от холодного воздуха, коснувшегося горячей кожи, но от ласковых и любящих поцелуев, от Машиных спутанных, но искренних признаний… В груди что-то защемило, заныло сладкой болью, и он сам подставился ее губам, позволил вдоволь изучать себя, не спеша с ответными шагами. О, он еще успеет исследовать каждый ее изгиб, каждую родинку и впадинку, после того, как уложит под себя и присвоит ее заново… полностью, без остатка. Теперь же пусть она смотрит на него, гладит, дразнит, пробует на вкус…

Время дано, сегодня у них впереди вся ночь… но лучше бы провести ее в теплой постели, а не в холодной машине посреди улицы…

– Машка… Маааш… – он все-таки слегка направил блуждающие по его торсу руки и губы Марии к низу живота, напоминая о главном своем желании. – Хочу смотреть, как ты будешь это делать…

– Да… Да… – она схватилась за его ремень. – Боже, Пашка, ну, помоги… у тебя тут армейская амуниция… не добраться никак…

Он сам ослабил ремень, расстегнул тугую пуговицу, потянул молнию вниз:

– Дальше сама… справишься… я в тебя верю…

Мария расстегнула на себе пальто и блузку, спустила чашечку бюстгальтера, открыв обе груди, наклонилась к Павлу и обхватила его за бедра. Зубами схватила верхнюю кромку плавок, стянула вниз и вызволила напряженный член. Приоткрыла губы и, повинуясь нетерпеливому движению любовника, пропустила в рот горячее гладкое навершие…

– Ммммм… даааа… – поощрил ее Бердянский, чуть шевельнувшись навстречу, но только так, чтобы она поняла, чего он хочет – а хотел он сейчас полной ее покорности… и готовности принимать заданный темп.

Его пальцы обняли Машину шею под волосами и пробрались к затылку, вызывая в ее теле ответную дрожь, потом слегка сжали темные пряди, и Павел обрел желанный контроль. Теперь он мог направлять ее, побуждать взять поглубже или наоборот удержать от слишком резких движений, а ей оставалось только довериться и дать насладиться собой так, как ему хочется. Он вновь вел ее, как в танце, в нарастающем ритме, глубоко и резко вдыхая, сдерживаясь, чтобы не давить слишком сильно и не стонать слишком громко, и любовался ею. А она, прикрыв глаза, полностью отдалась сладострастному занятию, подобно вакханке, опьяненная желанием больше, чем вином…

– Машка… Маааашка… ааааа… аааааа… ааааааа….. дааа… дааааа…. даааааааа!!! – он сжал бедра, чувствуя, что вот-вот кончит, и попытался ее отстранить, но она не позволила, выпила его до последней капли и, обжигая живот бурным горячим дыханием, расслабленно всхлипнула:

– Паша!..

– Что?.. Что, милая?.. – он едва мог говорить, еще не придя в себя после оргазма, но нежно и ласково гладил по голове и плечам, снова и снова зарывался пальцами в роскошные волосы.

– Пашенька… любимый… мне так хорошо с тобой… ты даже не представляешь…

– Мммм… обещаю, что скоро тебе станет еще лучше… когда мы приедем ко мне… и там… – Павел склонился к ней и принялся нашептывать на ухо самые соблазнительные фантазии, самые откровенные и бесстыдные свои замыслы о ней и, притянув в жадные объятия, зацеловал снова, как в самый первый раз…

…Несколько минут спустя, приведя себя в относительный порядок, они уже ехали в сторону Центра. Быстро проскочив Большой Каменный мост, Павел свернул на Моховую и почти сразу вырулил на Новый Арбат, сияющий яркими огнями столичной ночной жизни; за зданием СЭВ повернул на Конюшковскую, миновал зоопарк и меньше чем через пять минут подрулил к своему дому на Большой Грузинской.