Читать книгу Созвездие разбитых сердец - Ричард Брук - Страница 2

Мария в последний раз оглядела себя в зеркале и, махнув рукой на свой внешний вид, толкнула тяжелую дверь со строгой жестяной табличкой «Отдел кадров».

– Можно?

Дородная тётка в синем шерстяном костюме, что-то вдумчиво читавшая за массивным столом, подняла голову и устремила на Марию пустой взгляд:

– А вы по какому вопросу, девушка? – тон ее голоса выдал недовольство и признаки простуды.

– Я по объявлению… насчет работы. Мне звонили, что я могу подойти…

– Аааа… – тётка с большой неохотой захлопнула книгу с красноречивым названием «Невольники страсти» и кивнула на чёрное кожаное кресло с высокой спинкой:

– Садитесь. Представьтесь.

– Спасибо, я Мария… Мария Лазич. – она опустилась на указанное место, а тётка принялась с деловым видом копаться в бумагах. Не найдя среди них нужной, она смачно ругнулась себе под нос и сняла трубку допотопного дискового телефона:

– Аллоу! Ириша, что у нас там с вакансиями?.. Да нет, не с теми… Тут какая-то просто Мария пожаловала… Ага… Ясно… Приходи кофе пить и журнал захвати заодно. Ну да… вот и я о том же… Слушай, а бланки-то ты куда засунула? Понятно. Ну всё, милочка, до встречи.

Кадровичка швырнула трубку на рычаг, сунулась в нижний ящик своего обширного стола и, жестом фокусника выхватив оттуда нужный бланк трудового соглашения, протянула его Марии:

– Заполняйте, только разборчиво! Кем устраиваетесь?

– Хотелось бы актрисой…

– Шутница! – фыркнула собеседница. – Думаешь, у меня времени навалом, шутки с тобой шутить? Так кем – уборщицей? Или официанткой?

Мария равнодушно пожала плечами и повторила себе:

«Если не заплачу аренду за следующий месяц, меня попросят с вещами на выход, а если не куплю себе новые ботинки, то остаток осени прохожу босиком… Но ее вряд ли интересуют такие подробности…»

– Я бы хотела совместить обе должности… если возможно.

Вопреки ожиданию, тётка вовсе не удивилась, только скептически скривила полные ярко накрашенные губы:

– А здоровьичка-то хватит – совмещать?

– На здоровье не жалуюсь. Пока.

– Ну и славно. Тогда вот… – новым факирским жестом она извлекла из недр стола ещё одну пустографку и шлепнула её рядом с первой – заполняйте оба бланка. Завтра можете выходить. Аванс четвертого числа каждого месяца, зарплата двадцать первого.

Мария ещё не успела заполнить до конца второй бланк, а кадровичка уже заграбастала первый, бегло его просмотрела и принялась вводить новую работницу в курс дела и объяснять ей обязанности, покровительственно перейдя на «ты»:

– Значит так, Маша… Лазич. Ты молдаванка, что ли, по папе?

– Нет. Сербка… Папа серб, мама русская.

– Хммм, я так и подумала. По уборке на тебе будет весь второй этаж, а гримёрки и зал убираешь только в паре с Линой. Кафе на третьем этаже, обслуживает только сотрудников театра и тех, кто по приглашениям… Работа сменная, через день… Ну в смысле – день уборка, день в кафе. Один выходной в неделю фиксированный, один плавающий. Поняла?

– Да.

– Умница. Так… на работе не пить и не курить, подружек-любовников за кулисы не таскать, ничьих телефонов никому не давать. Это тоже понятно?

– Вполне. – рассеянно кивнула Мария, пытаясь сосредоточиться на заполнении бланка. Тётка, к счастью, отстала от нее с поучениями, и примерно минута прошла в относительной тишине. Но когда Мария протянула ей готовую бумагу, дверь внезапно распахнулась, с грохотом ударившись о стену, и к ним ввалился высокий и превосходно сложенный парень лет двадцати восьми-тридцати, рассерженный и, кажется, слегка нетрезвый.

– Что за странную новость я узнал только что, а? – прямо с порога он набросился на владычицу кабинета – Чем это вы, Лидия Петровна, собираетесь испоганить мою трудовую книжку и мою безупречную, нет, без-упреч-ней-шую репутацию?

– Вот что, Бердянский! Еще одно такое явление – и ты не только выговор получишь, ты у меня из труппы в два счёта вылетишь! Понятно, мальчик?

«Бердянский?..»

– Да чхал я на все эти ваши выговоры! – темноволосый красавчик, поименованный Бердянским, шагнул вперед, размахивая руками, зацепился за кресло, в котором притаилась Мария, и едва не растянулся на полу. Но подозрительно ловко для пьяного выправил баланс и продолжил своё наступление:

– Лидия Петровна, для меня времена дневников и двоек по поведению успешно закончились лет пятнадцать назад! Усвойте себе это уже раз и навсегда! Я вам не мальчик, чтобы вы меня отчитывали, как… как хулигана на перемене! Раз вам так это нравится, идите директором в школу, а здесь театр, театр! Понимаете вы сие, формалистка хренова?

– Андрей! – проигнорировав с ледяным спокойствием бушующего перед ней молодого человека, Лидия Петровна обратилась к кому-то, оставшемуся за дверью – Не прячься, я тебя заметила! Иди сюда и уйми своего приятеля, или я позову охрану, и будем составлять акт о пьянстве на рабочем месте.

– Да вертел я эту вашу охрану на…!

– Паша, Павлуша! Ну все, кончай буянить, пойдем! – явившийся на зов грозной кадровички угловатый парень с растрёпанной рыжеватой шевелюрой резво потащил смутьяна к выходу, а по дороге продолжал увещевать с материнской заботой:

– Все, не кипятись, ты своё пари выиграл…

– А ваш акт засуньте себе в…

– Шшшш! Ни слова больше! Идём-идём уже в буфет!

Андрей с трудом вытолкал из кабинета своего приятеля Павлушу, чей возмущённый голос еще какое-то время доносил до Лидии Петровны всё, что его обладатель о ней думает.

Мария, на протяжении этой бурной сцены сидевшая в кресле тихо, как мышь, была готова узреть на лице кадровички что угодно, только не… широкую улыбку, обращенную вослед ушедшему хулигану.

– Ох, Бердянский, Бердянский! Ну что за несносный мальчишка! Артист от Бога, творческая натура, чёрт его побери…

Тут она вспомнила про девушку, только что принятую в штат служителей Мельпомены, и по-свойски предложила:

– Давай-ка мы с тобой кофейку тяпнем, да? Работать начать ты завтра успеешь, а я тебя сейчас такими конфеточками угощу… ммм… пальчики оближешь! Этот оболтус мне их сам и подарил, кстати, пару дней назад.

Призыв к распитию кофе прозвучал в ее устах, как тост, и Марии ничего не оставалось делать, как согласиться:

– Кофе я люблю, спасибо.

Мельком посмотрев за окно, где хозяйничал беспросветный ноябрьский дождь, Мария порадовалась неожиданному радушию этой грозной мадам, любительницы сентиментальной женской прозы, шоколадных конфет и молодых буйных парней.

Павел Бердянский… Почему ей самой так встревожило душу это имя, словно нарочно придуманное для театральной афиши?

– Значит, ваш Бердянский не только хулиган, но и большой талант? – полюбопытствовала она, догадавшись, что кадровичка и сама настроена посплетничать о нем.

Лидия Петровна, отвлекшись от инспекции кофейных банок, повернулась к своей гостье и, подняв указательный палец, торжественно объявила:

– Не просто талант- звезда! Комик, трагик и эксцентрик в одном лице! По крайней мере, так про него в газетах пишут… и на этих… фо-ру-мах ваших… Главреж от него в восторге, считает своим открытием, самородком! По мне, так тот еще павлин, этот самый Пашка-вверхтормашка.

Мария невольно улыбнулась:

– Вверхтормашка?.. Забавное прозвище. Это из-за характера?

– Да он циркач бывший! Гимнаст воздушный, без страховки любил работать на большой высоте – и вот однажды доработался… Может, слышала, в начале девяностых был такой аттракцион «Между небом и землей» в цирке на Цветном? С программы давно снят.

«Господи, какая же я дура…»

Ну конечно! Павел Бердянский!.. Вот почему его имя показалось ей таким знакомым: несколько лет назад оно красовалось на всех цирковых афишах страны, а она тогда еще ходила в цирк…

Мария зябко поежилась и покрутила головой, отгоняя воспоминание, но полузабытый кошмар упорно лез из памяти прямо на внутренний экран… Лидия Петровна что-то еще увлеченно рассказывала, но словно кто-то выключил звук.

Реальность дрогнула и сместилась на пять лет назад, в летнюю Ялту, куда приехала с гастролями столичная цирковая труппа. Мария снова сидела в переполненном павильоне, слушала пение скрипок и рыдание виолончели, с замиранием сердца внимала сухой дроби кастаньет и гулкому барабанному бою. Арену заливал мертвенно-голубой свет, а в лучах двух ярких прожекторов под самым куполом парил гимнаст-эквилибрист в серебристом трико…

Это ради него она вновь купила билет и пришла на следующее представление сезона… потом – еще на одно… и еще на одно, вместе с охапкой одуряюще пахнущих розовых пионов. И вновь замирала от восторга, от сладкого трепета где-то под ложечкой, внимая скрипкам, виолончели и испанской гитаре, что вплетала свой густой вибрирующий голос в мелодичный дуэт. И вновь неотрывно следила взглядом за гибкой фигурой в черно-серебряном трико, скользящей по натянутой проволоке на немыслимой головокружительной высоте. И с нарастающим волнением ждала финального прыжка с каната на трапецию…

Никто не знал, что же случилось в тот злополучный вечер, почему руки гимнаста, служившие ему верой и правдой, вдруг соскользнули с гладкой перекладины… Люди закричали все разом, повскакали с мест на одном резком выдохе, заглушив ужасный звук падения тела на арену. Тут же к упавшему подскочили коверные в голубых ливреях, засуетились, окружили, кто-то еще выбежал из-за кулис, кричали: «Врача! Врача!» и «Погасите чертов свет!”… Свет погас, из репродуктора прозвучало грозное объявление с требованием соблюдать спокойствие и порядок… на том представление и закончилось.

Конферансье, бледный, как Пьеро, принес зрителям извинения за то, что им пришлось стать свидетелями несчастного случая, уверил, что артисту оказывается необходимая помощь и, скомкано попрощавшись, передал полномочия представителям службы безопасности, что организовывали вывод публики из зала.

Людской поток вынес Марию прочь – во всяком случае, она не помнила, как оказалась на улице, как дошла до набережной… Ее отчаянно тошнило, глаза слепило от слёз… Села на парапет и только теперь вспомнила про букет, зажатый во вспотевшей ладони. Она швырнула злополучные цветы в море – и с тех самых пор ненавидела запах пионов и цирковые шоу…

Пять лет прошло с тех пор. Мария жила себе дальше, жила своей жизнью, постаралась навсегда вычеркнуть из памяти то южное лето и свою краткую трагическую влюбленность в принца на проволоке. И все же изредка ей снился цирк, цветные прожектора, голубоватый «снег» от вращающегося зеркального шара, красивый гимнаст в черном с серебром костюме, парящий под куполом на трапеции, хлопок лопнувшего троса – и стремительное падение… иногда она парила вместе с гимнастом и обнимала его на высоте, и вместе с ним падала, чтобы в момент удара о землю проснуться в слезах и ледяном поту…

А тут вдруг выяснилось, что Бердянский вовсе не умер и не стал инвалидом, несмотря на жуткие слухи, ходившие по Ялте после того, как цирк отменил последние представления, на которые уже были проданы билеты, и спешно свернул гастроли.

Павлу повезло – поправился, сменил арену на сцену, а эквилибристику на эксцентрику… Получил второй шанс. Чудны дела Твои, Господи.

– Ну что, допила? – житейский вопрос, заданный Лидией Петровной, вернул Марию в актуальную реальность, в театр, который теперь станет отчасти и ее миром тоже.

– Да. Спасибо… – она отодвинула чашку, хотя не успела выпить и половины.

– Тогда пойдем, я тебя познакомлю с твоей напарницей и с нашим «главным по тарелочкам», он тебе униформу выдаст.

«Театр есть театр, всегда начинается с вешалки, что по ту сторону кулис, что по эту…» – Мария снова внутренне улыбнулась. – «Хотя с несравненным и неповторимым „Музеоном“ этому заведению не тягаться».

Они шли по бесконечным коридорам, приближаясь к святая святых – закулисному царству, где не ступала нога простого смертного, где кипят страсти и плетутся интриги, достойные Шекспира и Дюма. Не так давно Мария сама пала жертвой закулисных разборок, и теперь бывшая прима молодежной танцевальной труппы, еще утром безработная и нищая, получила сразу две новых роли – уборщицы и официантки. Достойное продолжение карьеры, ничего не скажешь…

Лина оказалась энергичной толстушкой лет тридцати пяти, добродушной и болтливой. Она просияла, узрев новую уборщицу:

– Ох, слава яйцам! Я-то опасалась, что мне опять подсунут какую-нибудь старую пердуниху, с которой ни посплетничать, ни покурить! Сработаемся?

Марию вовсе не порадовал щедрый аванс напарницы – она очень мало и редко курила (ну разве что от сильного стресса), а театральные сплетни ненавидела, особенно после того, как испытала на себе их последствия. Но Лина ей все-таки понравилась, так что она улыбнулась в ответ вполне искренне:

– Сработаемся…

Коллектив небольшого уютного кафе – с несколько двусмысленным названием «Синева» – оказался куда менее приветлив.

Лидия Петровна церемонно представила Марию молодому мужчине в голубом жилете, а его самого отрекомендовала Эдуардом Витольдовичем Вишняускасом. Судя по надписи на бейджике, Вишняускас и был в кафе «главным по тарелочкам» – менеджером-администратором.

Брезгливо глядя на Марию, он сухо уточнил, есть ли у нее опыт работы официанткой, и долго и нудно инструктировал, подчеркнуто называя по фамилии:

– Учтите, Лаааазич, отна шалоба от клиента на фас – штраф, две – штраф и фыыыговор, три – уффольнение. Эттто яаасно?

Выраженный прибалтийский акцент превращал Вишняускаса в персонажа анекдотов про эстонцев, но Марии было не до смеха. Очень уж Эдуард Витольдович походил на ее прежнего босса, Козлевского: то же высокомерие и сомнительный талант с первых минут настраивать против себя любого собеседника.

Посетителей в этот час в кафе не наблюдалось, зато две молоденькие официантки, очень хорошенькие, в коротких форменных черных юбках и белых рубашках с вишневыми галстучками, беззастенчиво разглядывали новенькую, хихикали и перешептывались.

– Этто Фаина, а этто Илона, пудете работать с ними в паааре посменно, Лазич. – менеджер наконец снизошел до представления Марии ее коллег и добавил, скептически скривив губы:

– Ошень надеюсь, что ффы сработаетесь… Наччинаете заффтра с девяти утра, но придете порааааньше, Илона даст фам форму и еще раз ффас проинструктииирует.

Когда Мария оказалась на улице, уже совсем стемнело. Дождь закончился, но над бульваром серебряной сетью повис туман. У театрального подъезда тут и там сбивалась в кучки молодежь, кто-то спрашивал у них лишний билетик на балкон или галерку, подъезжали и отъезжали машины, из которых чинно выбирались зрители первых рядов партера…

У Марии мучительно защемило в груди – «Музеон» отверг ее, и в этом московском театре музыкальной драмы и комедии она чувствовала себя чужой – не актриса и не зритель, так, непонятно кто, ни там, ни тут.

«Так, ну-ка хватит предаваться грустным воспоминаниям и пустым сожалениям! Прошлое осталось в прошлом, его призраки мне не помешают жить дальше…» – решительно встряхнула она себя и, повернувшись к своему новому месту работы спиной, быстро перебежала бульвар, чтобы попасть на остановку нужного ей троллейбуса…