Читать книгу Апология хеттов - Ричард Холлоу Бэй - Страница 2

Среди горных хребтов, отрогих скал и глубоких ущелий Анатолии, на перепутье двух крупнейших торговых рукавов Ближнего Востока раскинулась Хаттуса[6] – Город тысячи богов. Защищенный самой природой и громадными укреплениями из массивных каменьев, он представлял собой нерушимый памятник человеческого гения и искусства.

Стены, воздвигнутые на всем протяжении города, являли собой неприступный оплот, за которым покоились многочисленные храмы, где граждане города обращались с молитвами к бесконечному множеству богов. Хаттуса имела в своих владениях больше земель, нежели Троя или греческие Афины. Дюжина бань, пруды, амфитеатры, арены, воздвигнутые по греческому образцу, и живописные сады служили забавам общественности в часы досуга.

Нельзя было не изумиться тому, с какой утонченностью здесь переплетались и складывались в одну тревожащую чувства картину все культуры мира. В городе то и дело можно было встретить колонны с египетскими иероглифами, памятники индийской архитектуры, напротив которых красовались статуи из пантеона греческих богов и богинь.

При подходе к городу взор путешественников и торговцев устремлялся к возвышающейся над всеми стенами и башнями Царской крепости Бююкале на вершине скалы, подле которой расстилалась сама Хаттуса, состоявшая из Верхнего города и Нижнего. Великолепие и размеры этой величественной цитадели, служившей резиденцией хеттских царей, в стенах которой покоилась древнейшая библиотека мира, поражали человеческое воображение. Многие путники сравнивали эту крепость с Вавилонской башней.

По всей длине крепостных стен располагались сторожевые башни, которые у хеттов звались адиями[7]. Они выделялись из стен как бастионы и служили для большего обзора и упрощения способа сообщения; так, знаки, поданные с башни, можно было заметить с большей вероятностью, нежели с самой стены.

Именно на одном из таких бастионов, в то самое мгновение, когда из-за горизонта луна лениво вплывала на небосвод, два стражника, составлявшие дозор запечатанных ворот, смотрели в усыпанное мириадами звезд небо и предавались мечтам. Каждый из них был поглощен собственными мыслями, вместе с тем пытаясь не нарушать сладостную тишину ночи. Вдруг вдалеке из ущелья показалась сперва дюжина, затем горстка, а чуть позднее – уже несколько сотен зажженных факелов.

Одного из молодых воинов, который изрядно хромал на правую ногу, звали Идил. Этим именем нарек его старик, что нашел его еще младенцем у озера. К несчастью, старец скончался до того, как младенец вошел в возраст, когда сознание обретает способность запечатлевать в памяти картины прошлого и трезво оценивать события в настоящем. Так что Идил уже не мог вспомнить ни его лица, ни его голоса, но не забывал о его добросердечии и заботе, с которой он выходил его – отрока, брошенного на произвол судьбы.

С ранних лет Идил проявлял живой интерес к знаниям, но со смертью своего попечителя оставил ученые занятия и стал промышлять разбоем; зачастую он увлекался грабежом и совершал налеты вместе с товарищами, после чего предавался лихому разгулу, пьянству и азартным играм. Но с месяц тому назад он был вынужден поступить на военную службу, дабы расплатиться со своими многочисленными кредиторами и, избавившись от призраков прошлого, встать на стезю исправления.

Незадолго до этого Идил поставил все свои пожитки, которые составляли его имущество, на колесницу, которой якобы пророчили успех на предстоящих скачках. Марун, давний товарищ Идила и в прошлом не раз его подельник, подтвердил эти слухи и настоятельно советовал, чтобы он осмелился сделать ставку, ибо при выигрыше он сможет не только распрощаться со своими долгами, но и зажить весьма недурно. Тем более что гадания по внутренностям подтвердили их надежды в прошлый раз. После этого Идил, поддавшись на уговоры, явился к египетскому вельможе, который организовывал скачки, и торжествующе сделал ставку, ничуть не сомневаясь в успехе.

Как только лента спала, колесница, на которую ставил Идил, совершила резкий отрыв от своих соперников и весь первый круг неслась вихрем по арене. Юноша предвкушал свой триумф. Он уже мысленно возвращал долги давним друзьям и товарищам, с которыми не мог видеться из-за стыда, так как вернуть ему было нечего, и, казалось, даже чувство уважения к себе и гордость снова воскресали в его обычно пристыженном выражении лица.

Но в этот самый час, во время второго круга, на входе в крутой поворот колесницу по ужасному и губительному для судьбы энтузиаста стечению обстоятельств занесло с пронзительным скрежетом и с бешеной скоростью перекрутило несколько раз вокруг своей оси так, что от нее остались одни лишь щепки на песке, а несчастный наездник, вылетев из седла, подобно стреле из лука, врезался в каменную плиту арены и насмерть расшиб себе голову.

При виде всего этого трагического зрелища Идил ужаснулся тому, что его непременно ждет рабство. Он надеялся потратить свой выигрыш на погашение долгов, к которым теперь, по всей видимости, прибавится еще и утрата всего имущества. Юноша решился бежать.

Пока чернь освистывала неудачливую колесницу, даже не обратив никакого внимания на то, что несчастный наездник испустил дух, Идил, слегка пригнувшись, проходил по рядам и уже видел краем глаза конец арены. Оставалось сделать последний решающий рывок и перепрыгнуть через небольшое препятствие, и тогда гончим уже ни за что на свете его на настигнуть. Он намеревался позаимствовать лошадь, или, вернее, украсть ее у добродушного пастуха, у которого этого добра было немерено, и вернуть ее при первой же возможности. А сейчас он помчится во весь опор в Египет, подальше от Хаттусы.

Но, видимо, судьба не благоволила ему в этот день. В суете и смятении кто-то, то ли случайно, то ли по чьему-то наущению, сильно толкнул его в бок в тот самый час, когда он ликующе отнимал правую ногу от земли в половине прыжка через изгородь арены. Удар был произведен с такой силой, что Идил потерял равновесие. На миг ему показалось, что чья-то невероятно сильная рука швырнула его со всей дури. Не в силах удержать равновесие, Идил беспомощно рухнул в проем, по которому колесницы выезжают на ристалище. Он было предпринял отчаянную попытку встать и продолжить побег, но тут же услышал глухой хруст в правом колене, сопровождаемый неистовой болью, и снова рухнул наземь. Нога была сломана.

Так лежал он, съежившись и выпучив свои черные глаза, словно гиена, загнанная львом. В таком положении и застали его глашатаи в сопровождении стражи. И под презрительные возгласы и плевки толпы, которая всегда с огромным удовольствием всеми силами способствует окончательному унижению невезучего игрока, Идила вывели в цепях с арены. Несчастный был вынужден волей-неволей молчаливо сносить оскорбления и унижения, которые идут рука об руку с поражением и так щедро расточаются чернью.

К счастью для него, наместник, оставленный царем, – Медат из рода Трех стрел, – сжалился над ним и вместо заключения в темницу отрядил его в дозор сторожевой башни у Царских ворот. Ему даже назначили жалование, только оно без остатка в течение следующих двух лет должно было напрямую уплачиваться из царской казны его кредиторам.

Позднее он узнал из уст сочувствующего ему бывшего подельника, что не было никакого гадания по внутренностям, его обманом вынудили сделать ставку и облапошили как последнего глупца, так как колесница, на которую он ставил, была заведомо неисправна. Причем сделали это его товарищи, с которыми он не раз делил кров, пищу и, бывало, даже женщин. Так он оказался на страже одной из двух башен, между которыми располагались Царские ворота Хаттусы.

Идил и Хасили (так звали второго стражника) вопросительно переглянулись друг с другом и вновь устремили свои взоры к все увеличивающемуся числу огней на горизонте.

Рядом с башней находилась хижина командира стражи. Пока Хасили стоял в оцепенении, Идил, не промолвив и слова, сбежал вниз по лестнице, позабыв даже о своей хромой ноге, чтобы поведать начальнику ночной стражи об опасности.

А тем временем десятник, тучный и смотревшийся гораздо ниже из-за своего горба человек с дурными манерами, предавался сну. Храп его был так звучен, что молодой стражник услышал его, уже приближаясь к лежанке. Пройдя в узкий проем, он оказался в слабо освещенной, слишком душной для ночного времени комнатушке начальника стражи. Тут же его ноздри стал жечь сильный запах чеснока, а глаза заслезились от дыма табака, который все еще горел подле кровати десятника.

Идил приложил немало усилий, чтобы привести этот кусок человеческого мяса в чувство.

– Ну же, Дакий, проснись, – кричал он во все горло, опасаясь, что тот испустил дух.

– Да проклянут тебя боги, заносчивый юноша, – завопил десятник.

– Полно тебе, старик, в ущелье показались огни, – предупредил его молодой дозорный.

– Так это Сет разогревает для тебе подобных негодяев котлы, дабы вы жарились в них до скончания времен, – вновь, зарычал старый воин.

Как читатель, возможно, заметил, Дакий был чрезвычайно желчным человеком. Но на этот раз он вовсю давал волю своему языку, ибо ненавидел он больше всего на свете две вещи: когда к нему прикасались чужие (это странно, ведь от него несло не лучше, чем от какой-нибудь скотины) и когда прерывали его безмятежный сон. Последнее почти всегда приводило его в бешенство.

Но юноша ничуть не оробел и даже виду не подал, что слова Дакия его задели. Как раз в эту самую минуту второй дозорный крикнул:

– Огней становится больше, и они движутся по направлению к городским стенам.

– Дакий, ты это… – хотел было сказать Идил, но его прервал десятник. Придя наконец в себя и осознав всю серьезность положения, он скорее рявкнул, чем приказал:

– Ах ты узколобый дурень, так чего же ты стоишь здесь? Бегом во дворец и предупреди тамошних начальников, пусть доложат наместнику царя и его советникам.

– Но Дакий, неужели ты запамятовал, что я хромой на ногу, не лучше ли будет, если Хасили помчится, он-то будет куда быстрее меня?

Весь гнев и злоба запечатлелись на побагровевшем, и исказившемся лице десятника, который, оскалив зубы, уже вздыхал подобно зверю.

– Да чтоб тебя термиты обглодали, хромой ты на голову выродок, пустая трата человеческого мяса; сами не знаете, что надо делать в таких случаях? – прорычал начальник стражи и сразу же более умеренно добавил:

– Хасили, ступай во дворец и дай им знать, что здесь случилось.

Хасили без промедления снял с себя лук, легкую кожаную броню, пару прикрепленных кармашков – словом, все, что могло препятствовать его бегу, – и в мгновение ока умчал в сторону Верхнего города, а оттуда до Бююкале рукой подать.

– Оставь здесь свой факел и ступай за мной на стену, – скомандовал десятник, и в его глазах, которые прежде выражали злобу и презрение, теперь застыло беспокойство.

Идил, в свою очередь, несколько неохотно и не без колебаний повиновался.

Со стены открывался внушительный вид на окрестности, лежащие подле Города тысячи богов. Вдалеке виднелась небольшая чреда гор и одиноких холмов, которые сияли подобно маякам в море или возвышались, словно песчаные дюны, над пустой низменностью.

– Они слишком далеко, сложно точно определить их численность, – произнес наконец начальник ночной стражи.

– Думаешь, это каски?[8] – нерешительно и с некоторой дрожью в голосе спросил юноша.

– Я думаю, что ты не из тех, кому повезло родиться под счастливой звездой, – продолжал злорадствовать Дакий, несмотря на неминуемую угрозу, – войны из племени касков не зажигают огней, покуда у врагов на плечах красуются живые и дышащие головы. Если бы эти дикари решились напасть на нас, то ты и твой резвый товарищ первыми поймали бы их стрелы башкой, а я, скорее всего, все еще наслаждался бы упоительным сном, но на этот раз не пробудился бы до скончания времен. Однако у нас с ними мир, и поговаривают, что их вождь, могучий Красс, двинулся к стенам Кадеша на помощь нашему царю. Здесь что-то другое. Этот враг либо глуп, либо настолько самонадеян, что вовсе не стремится скрыть свое нападение мраком ночи. Или же это и не враг вовсе.

– Или же, – прервал его Идил, – их может быть гораздо больше, хотя бы исходя из того соображения, что эта горстка может оказаться лишь головной частью большой армии, которая еще полностью не показалась из-за скал.

Но вот Хасили уже объявился в Нижнем городе, и, несмотря на то что он проделал долгий путь с одного конца города на другой и обратно, по нему не было видно никаких признаков усталости, что очень странно, если брать во внимание обширные размеры Хаттусы.

Он, подбежав к адию, с которого Дакий и Идил встречали его вопросительными взглядами, и, сделав лишь один глубокий вдох, ясно и отчетливо проговорил:

– Наместник царя и временный хранитель города с минуты на минуту будут здесь в сопровождении царской гвардии, я также по приказу Диокла – временного начальника меши (пехоты. – Прим. авт.) разбудил весь гарнизон, что остался в городе. Затем я передал приказ главного жреца Магнуса воеводе нетхетыра (колесничим. – Прим. авт.) доставить к воротам все имеющиеся у нас колесницы, наездников, лучников и копейщиков в полном снаряжении и готовыми к бою.

Тут Хасили снова перевел дух и продолжил:

– Был у Львиных ворот, у них все совершенно спокойно, но все же на всякий случай я предупредил часовых о огнях у Царских ворот и велел им быть начеку. Я не исключаю возможности, что если это враг, то он может прибегнуть к обману – отвлечь нас у Царских ворот небольшим отрядом, а основной силой напасть на Львиные ворота. Так что из шести отрядов гарнизона меши к нам прибудут четыре и дюжина колесниц с лучниками, остальные же два отряда встанут у Львиных ворот, и если враг всеми силами ударит по нашим стенам, то они покинут город с другой стороны и атакуют неприятеля с тыла.

Хромой Идил и просмердевший чесночным настоем Дакий изумились не столько тому, с какой точностью этот энергичный юноша ответил на их всевозможные вопросы, столько тому, как много всего он успел сделать за столь короткое время.

– Тебе впору быть воеводой, – похвалил его Дакий, при этом удивился сам себе. Он редко расточал похвалы. Так редко, что его собственный голос при этих словах показался ему чужим.

Спустя мгновение у царских ворот выстроились колесницы в боевой порядок, лучники встали на внутренние стены города, которые возвышались над более низкими внешними. Кроме того, граждане, пробудившись ото сна из-за стука колесниц о мощеные дороги города и созвучного марша пехоты, высыпали на улицы. Каждый из них, узнав из уст встреченных о надвигающейся опасности, вооружался кто чем мог и вставал в ряды воинского ополчения.

– Не зажигать огней, пусть враг не знает о наших приготовлениях, – скомандовал, подъезжая к воротам на своей богато убранной колеснице, Диокл – временный хранитель и защитник города.

Все войны в одночасье притаились, прижимая как можно ближе к себе мечи, щиты и копья, дабы они не бряцали друг о друга, издавая при этом шум. Все лишние огни были потушены, и лишь сотники и начальники освещали небольшими факелами лица хеттских воинов, которые с решительной готовностью ожидали боя. Воцарилась глубокая тишина, и наряду с шелестом развевающегося хеттского знамени с гербом в виде двуглавого орла ветер доносил до слуха отголоски боевого марша солдат, который эхом отдавался в долине.

Вот явился и главный жрец храма Тешуба Магнус. Протиснувшись сквозь ряды, этот невысокий человек пробрался к Диоклу и, склонив голову в знак приветствия, повел свою речь.

– Что происходит? – спросил он, выпучив глаза и заливаясь потом. – Отчего вся эта суета, Диокл?

– Рад, что ты явился, мой друг, следуй за мной, но ступай тихо и не высовывай головы из-за стен.

Магнус пошел за ним. Поднявшись на стену, жрец разинул рот и выпучил еще сильнее свои глаза: в долине, освещенной тусклым лунным светом, пробивающимся из-за облаков, развернулось еле различимое среди холмов и кустарников, уже выстроившееся в колонны многочисленное вражеское войско. Отсюда можно было заметить, как начальники объезжают свои ряды на колеснице и отдают приказы с помощью условных знаков. Тут же враг, выстроившись при помощи военных эволюций в новый боевой порядок, тоже загасил свои факелы, судя по всему, стараясь скрыть этим свою численность.

– Стоило нам только вообразить, что дело закончено, как появилась новая и гораздо более опасная угроза, – хватаясь за голову, произнес приглушенным голосом грек.

– Послушай меня, Диокл, – говорил шепотом жрец, указывая на неприятеля, – мы с тобой стольким рисковали ради того, чтобы привести в исполнение наш план, и мы не можем, просто не имеем права отдаться во власть неведомого врага. Столько всего было принесено в жертву нашим замыслам! Быть может, это боги испытывают нас, дабы проверить, сможем ли мы защитить свой город?

– Забудь на минуту о своих богах, Магнус, и представь: что если это не враг, ведомый их волей, а тот, кому ты пророчил скорую погибель? Что тогда?

– Что ж, в этом случае нам придется проявить еще немного терпения, – проговорил суеверный жрец, слегка повысив голос, – но ни в коем случае не подвергай сомнению волю богов, ибо их слово всегда обретает форму, а за сомнение они всякого жестоко карают.

– Магнус, ты мудр, и, сказать по правде, я бы сам не решился на подобное мероприятие без твоих напутствий, и сейчас я как никогда раньше нуждаюсь в твоем совете, – сказал учтивый грек. – Видишь ли, дело в том, что половина наших войск по моему заблаговременному приказу осуществила вылазку через Львиные ворота. Как только я завидел огни с Царской крепости, предвидев, что враг встанет именно здесь, я приказал нашим дружинам встать за тем холмом и ждать моего сигнала. – Диокл говорил тихим голосом, указывая взглядом на небольшую возвышенность сразу за лагерем врага.

– Стало быть, преимущество на нашей стороне? – сомнительным тоном спросил жрец, и Диокл встретил его вопросительный взор.

– Определенно, – заулыбался грек.

– В таком случае согласно предписаниям законов войны мы должны пустить огненную стрелу. Если стоящие по ту сторону явились с благими намерениями, они пустят ее обратно, если же нет – в нас полетит отнюдь не одна стрела, так что прикажите воинам заранее поднять щиты.

Диокл и Магнус укрылись за выступающими зубцами одной из башен, между которыми стояли Царские ворота. Вскоре к ним присоединился Дакий вместе с седовласым старцем по имени Амит Во’тух. Он на протяжении всей своей жизни служил в почтенной должности хранителя печати Царских ворот.

Чтобы пресечь всякую возможность проникновения иноземных шпионов и бродяг в город, ворота с особой тщательностью закрывались в час, когда в ночном небе начинала сиять первая звезда, при помощи трех громадных деревянных балок, вставляющихся в железные петли, специально для этого приделанные к ее внутренней стороне. Балки обвязывались железной цепью, в центре которой старец каждый раз с наступлением ночи ставил свою именную глиняную печать, так чтобы нельзя было открыть ворота, при этом не повредив ее. А наутро он, возглавляя торжество открытия Царских ворот, разламывал печать. После чего город открывался вновь для бесконечного потока торговцев и путешественников со всех уголков Земли.

Пока Хасили зажигал стрелу, к военачальникам, которые вели оживленный спор, подошел хромой Идил. Один неизвестный ему воин произносил со скорбью и страстью свою пылкую речь, простирая руки к небу.

– О боги, – вопил он, – за что нам такое проклятие? Сперва лишился рассудка наш герой Медат, который был несравненным стратегом и воином, а теперь враг стоит у наших стен в тот самый час, когда наш царь и войско бьются с египетским фараоном у Кадеша. Кто же защитит нас теперь, в минуту отчаяния и беды?

– Уйми свои речи, – упрекнул его Диокл, – ни к чему сеять тревогу среди воинов. Веками враги пытались пробиться сквозь эти стены, и доселе это никому не удавалось!

– И что ты предлагаешь, грек? – не унимался воин. – Удерживать осаду под начальством купца с Тира, немощного жреца и престарелого Дакия?

Действительно, Диокл нажил свое богатство, занимаясь торговлей, и достиг своего положения при дворе Муваталиса лишь благодаря познаниям, которые он приобрел, скитаясь по всему свету в стремлении насытить свою алчность. Стоит ли говорить о том, что он ничего не смыслил в военном ремесле?

– Твои слова лишь усугубят наше положение, копейщик, уймись наконец. Наш герой и хранитель города Медат лишился рассудка, теперь Диокл занимает его почетное место, так что прояви уважение, – выпалил благоразумный жрец.

Идил, узнав, что его благодетеля постигло несчастье, изменился в лице. Ведь если бы не решающее слово Медата на суде, сидел бы он за свои долги в какой-нибудь затхлой темнице вместе с дикарями, то и дело предающимися омерзительным оргиям в своих камерах, или висел в петле, испустив дух, с посиневшей головой на потеху толпе.

Его мимолетную скорбь прервал Диокл, который подал знак к началу действа. Хасили пустил стрелу, и та, очертив огненную дугу в небе, вонзилась в землю близ передних рядов врага. Наступило минутное молчание, которое осажденным показалось целой вечностью. Воины подняли свои щиты, предвидя худшее, а военачальники не сводили глаз с лагеря врага. Никакого ответа, все недоумевали, отчего же неприятель медлит.

– Почему они не атакуют? Чего они ждут, забери их Амон? – не в силах сдержаться от волнения, произнес Магнус.

– Быть может, этот враг прибыл издалека и несведущ в наших правилах ведения войны, – предположил Диокл.

– Да что угодно, лишь бы это не было какой-нибудь уловкой, – вздохнул жрец.

– Смотрите, – указал рукой Идил, – из рядов выезжает колесница и едет к нам.

– Да, они явно не из здешних краев, раз полагают, что мы так легко согласимся сдать город, – усмехнулся Диокл, и все подхватили его смех.

К воротам подъехала еле движущаяся колесница, в которую были впряжены измотанные и сильно вспотевшие лошади. Оба наездника были от головы до ног покрыты пылью, так что в ночной темноте нельзя было различить их лица.

– Кто вы такие, из какого вы племени и с какой целью развернули подле моего города свое войско, – решительно начал Диокл.

– Назовись сам и поведай мне, с каких пор этот город стал твоим, – произнес один из наездников, и многим его голос показался знакомым.

– Я Диокл, советник царя и временный хранитель и защитник Хаттусы. Твой черед!

– Я Муваталис Второй[9], царь хеттов и владыка этого города.

Все солдаты и начальники, узнав голос своего покровителя, разразись радостными восклицаниями, а горожане передавали из уст в уста весть о возвращении царя. Лишь Диокл и Магнус слегка побледнели от неожиданности. Хранитель печати и стражники стали открывать ворота.

– Простите, мой царь, – произнес смущенный грек, – я от волнения не узнал ваш голос, но отчего же вы не ответили на наш знак, пустив обратно огненную стрелу?

– У нас их не осталось. Но где же Медат, мой верный брат? Признаться, я, не увидев его на стенах, подумал было, что город захвачен и некуда нам возвращаться теперь.

– Вопрос этот очень неоднозначен, мой царь. Лучше будет, если ваше величество займется этим завтра, после того как даст своему телу и душе немного покоя, – с отеческой любовью и ласковой улыбкой на лице произнес Магнус.

– Но каков исход битвы, мой царь? – заговорил вновь Диокл. – Кадеш остался за нами?

– Магнус прав, – отвечал царь уставшим голосом, – мое тело измучено долгим переходом, а уста с тяжестью произносят слова. Путь был так тяжел, что многие из солдат побросали свое оружие в поле. Многие погибли в дороге, и та малочисленная горстка, которую вы видите перед собой, есть остатки нашего семнадцатитысячного войска, что отправилось на войну с фараоном. Нам всем сейчас нужен покой. Созовите назавтра Совет, там мы с вами в полной мере удовлетворим наше любопытство.