Читать книгу Апология хеттов - Ричард Холлоу Бэй - Страница 3

Зарю нового дня, пробудившись еще до восхода солнца, приветствовал с высокой башни царской резиденции Бююкале владыка хеттов Муваталис Второй. С широко распростертыми руками, на которых красовались золотые браслеты и несколько новых шрамов, он словно заключал родной город в свои крепкие объятия.

«О боги, как же отрадно вновь видеть свой дом», – с улыбкой на свежем лице думал царь.

Отсюда можно было разглядеть выделяющийся среди всех остальных построек своим размером и великолепием храм бога грозы Тешуба[10]. Именно этому божеству Муваталис поклонялся с особой истовостью, от него одного испытывал чувство непритворного духовного трепета. Храм был обнесен стенами и представлял собой своего рода небольшой город внутри города.

Солнечные лучи, озарив царскую крепость, стали опускаться к городу, который лежал подле цитадели. Знаменуя рождение нового дня, свет приводил в движение все на своем пути, постепенно покрывая роскошные веранды и богато убранные имения вельмож Верхнего города, а часом позже – соломенные крыши и скромные лачуги Нижнего города, где по большей части проживали бедняки.

Очень быстро Хаттуса как одна из самых величайших метрополий Ближнего Востока заполняется всякого рода торговцами безделушек, овощей, фруктов и домашней утвари. В город стекаются странствующие воины и шуты с их диковинными животными. На улицы высыпают множество горожан, и каждый из них занят своим делом. Везде открываются лавки и магазины, изобилующие всевозможной всячиной. Отовсюду до слуха долетают отзвуки десятка наречий, а по улицам клубится пыль, вздымаемая тысячами человеческих ног, копыт лошадей и колесниц. А ароматы дорогих душистых масел и благовоний, переплетаясь с дымом дешевого табака и запахом человеческого пота, разносятся по улицам. Эту эссенцию несочетаемых запахов в народе прозвали «духом рынка».

Успешные дельцы и зажиточные царедворцы, кто в богато убранных носилках, кто верхом на слоне, покрытом дорогими тканями, с надменным высокомерием разглядывают чернь и с особой жадностью торгуются с продавцами. Вот один из таких тучных богачей у площади, где выставили на продажу египтян, взятых в плен, обзаводится самыми миловидными из них для своего роскошного хозяйства.

Спустя еще час Верхний город оглашается стуком инструментов кузнецов и ремесленников, которые пользуются большим уважением горожан и правителей. Вот и славный оружейник Карнава застучал своим молотком по раскаленному металлу. Надо признать, что он слыл в городе самым искусным и почитаемым из числа кузнецов, потому как он один умел обращаться с железом и ковать из него оружие, которым пользовался царь наряду с воинами самых знатных семейств и царской гвардией. Кроме него в городе было полно и других ремесленников, но никто не умел создавать из металла произведения искусства так, как это удавалось Карнаве. Благодаря этому он жил в богатом районе, несмотря на свое скромное состояние.

Но вот гончий боевых львов, одноглазый Кисарий, крепко держась за свой кошель, пробирается сквозь толпу зевак. Карнава, заметив старого друга, окликнул его.

– Доброго утра, мой дорогой друг! – приветствовал его кузнец. – Эй, старуха, принеси вина, у нас гости, – радостно закричал он.

– Здравствуй, дружище, – ответил гончий, подходя к его кузне и обливаясь потом.

– Что привело тебя ко мне в столь ранний час? – начал с добродушной улыбкой на морщинистом лице Карнава. – Я еще даже не успел разжечь кузню как следует. Но, вижу, ты встревожен чем-то, и вид у тебя убогий. Присядь, друг, и расскажи, что стряслось, – опуская железо в печь, произнес кузнец.

– Ты прав, Карнава, впрочем, как и всегда, от тебя и гнойник на заднице не скроешь, – сказал гончий, пытаясь улыбнуться.

– Так как скроешь-то? Ведь лицо твое все равно что дряблый голый зад. Все сразу видно, – усмехнулся кузнец, хлопая гостя по плечу. Друзья разразились хохотом, и Каисарий немного приободрился, испив вина, которое принесла пожилая рабыня.

– Карнава, я к тебе за советом, – заговорил гончий после пары глотков. – Знаешь ли ты, что сегодня в полдень состоится Совет старейшин и судить будут на нем эту блудницу, как там ее?

– Семиду, – подсказал кузнец. – Да, слыхал, и что же?

– Так ты пойдешь на Совет? – спросил Кисарий, посмотрев на него жалобным взглядом.

– Так-так, стало быть, ты туда собрался? Ну чего же тебе дома не сидится, дуреха, что ты забыл на этих собраниях? – негодовал кузнец. – Там то и дело обсуждают дела военные, а я, как ты знаешь, не желаю слышать истории о том, как мое железо в руках героев погубило сотню несчастных.

– Прошу тебя, выслушай меня, Карнава, а уж потом решишь, идти со мною или нет, – жалобно взмолился гончий. – Никто не знает, но после несчастья в Нижнем городе я по приказу Диокла посадил Семиду в одну из пустых клеток для львов.

При этих словах Карнава выпучил свои голубые глаза от удивления.

– Все бы ладно, ведь воля отцов для нас закон, – продолжал тем временем Кисарий, – но случилась беда, мой дорогой друг, и, боюсь, виной этому моя неосторожность и расторопность.

– Я слушаю.

– Стало быть, позавчера ночью я, оставив прислугу, вышел из дома с целью возлиять благородные напитки в честь Сета. В спешке я приказал носильщиком доставить меня в ближайший дом увеселений. Там нас ожидал радушный прием, и, признаться, навеселился я на славу, А этот юнец – шут, ну, тот, который со слоненком с месяц назад выступал на выставке диковинных зверей. Он тогда такое исполнял, что я диву давался, – начал было говорить совсем о другом старик, но Карнава прервал приятеля, зная его дурную привычку переходить с одной истории на другую.

– Киса-а-арий, – посмотрел на него с упреком кузнец, – давай ближе к делу, я знаю, как ты любишь эти свои истории рассказывать, причем почему-то умудряешься все время подавать их вперемешку друг с другом.

– Прости мой старческий ум, дружище, он порой уносит меня куда-то не туда, – в смущении и с горечью произнес гончий. – Что ж, ночка выдалась праздная. Я выпил чуть больше, чем полагается пить порядочному человеку преклонных лет. Да что уж там греха таить, я напился до такой степени, что оказался не в силах припомнить никаких событий. Помню только, как проснулся в канаве за городом, рядом с лагерем странствующих торговцев. Все мое платье было испачкано и смердело мочой и вином. Немного погодя, я, наконец овладев собой, стал в спешке проверять свои карманы. Они оказались пусты. Но больше всего я ужаснулся, обнаружив, что связка ключей от моего загона со львами и всего дома оказалась утеряна. Стало быть, я из последних сил побрел к своему дому.

Двери оказались отперты, и все мое немногочисленное добро было украдено. Опасаясь худшего, я пошел проверить своих львов, но, к моему счастью, все они были на месте. Я и позабыл о том, что в одной из клеток заточена Семида. Лишь собравшись покинуть загон, я услышал приглушенный женский плач.

Клетка, в которой она находилась, была в самом конце помещения, и туда не падал свет, так что я ее сперва совсем не заметил. Но, услышав ее всхлипывания и вздохи, я в спешке ринулся в ее сторону. Уже приближаясь, я заметил, что клетка открыта, и, признаться, благодарил было богов за то, что она не сбежала. «Но почему она не сбежала? Ведь могла с легкостью ускользнуть, раз грабители открыли замок ее клетки», – думал я.

Но едва я подошел к клетке вплотную, все мои вопросы улетучились от того, что предстало перед моими глазами. По порезам на руках и разорванному платью нетрудно было догадаться, что эти негодяи надругались над ней самым жестоким образом. На ее худых и бледных руках виднелась засохшая кровь и чудовищные следы насилия. А все ее привлекательное личико было изуродовано побоями.

Хоть из-за ее неверности любимый нами Медат и лишился рассудка, но в ту минуту меня пробрала такая жалость к несчастной, что я разразился горькими слезами. Представляешь себе, Карнава, эти негодяи привязали ее к клетке и, измучив до полусмерти, оставили так на всю ночь, а я воротился лишь к середине дня!

– Да, мой друг, лихо же ты наковеркал, – вздохнул кузнец, – напился, погрузился в сон, тебя обобрали, обчистили твой дом, а найдя в нем миловидную девку, воры, которые, судя по всему, были слишком пьяны, чтобы проявлять человеколюбие, вместо этого дали волю своим пагубным страстям. Но что же дальше? Девка-то хоть жива? – старался говорить негромко Карнава.

– В ту минуту, когда я нашел ее в таком состоянии, я, позабыв о краже своей дорогостоящей утвари, шелков, камней и золота, послал первым делом за лекарем, – сказал добрый старец, – тот явился и весь день и ночь сидел у ее постели, пытаясь привести ее в чувство. Я то и дело бегал, словно раб, по рынку к цветочникам за травами с престранными названиями, которые он то накладывал несчастной на раны, то давал ей вкусить вместе с вином, – на последнем слове Кисарий запнулся, и глаза его наполнились слезами.

– Спокойно, друг, возьми себя в руки, – сказал кузнец, видя его тревогу, – и скажи мне одно – она может ходить?

– Когда я уходил, она лежала в постели в комнате моей покойной дочери, и за ней все еще ухаживал лекарь. Я не стал ее будить. Пусть наберется сил, подумал я. Так и оставил ее вместе с врачевателем и двумя стражниками и явился к тебе, – произнес старый гончий и, опустив голову, стал глубоко вздыхать.

– Значит, слушай меня, Кисарий, и брось пускать нюни! – решительно заговорил кузнец. – Ты сказал, что ее привел к тебе Диокл, стало быть, к нему мы и явимся и поведаем всю историю. Скажем все как есть, а он-то точно вступится за тебя, так как в этом случае ты повинен лишь в том, что напился, остальное же, судя по всему, кара богов за ее распутство!

– Тогда стоит поспешить, друг мой, – с надеждой поднимая голову, сказал гончий. – Совет соберется к полудню, и Диокл, несомненно, будет там. Необходимо поговорить с ним заранее.

– Идем сейчас же! Дай только закрою кузню.