Читать книгу Апология хеттов - Ричард Холлоу Бэй - Страница 4

Собрание проходило в живописном саду, который находился в переднем дворе царской резиденции. Воздух здесь смягчался множеством пальмовых деревьев и благоухающих сладостными ароматами цветов. К нескольким массивным колоннам, окружавшим залу предстоящего совета, были приспособлены небольшие занавеси, которые защищали собравшихся от палящего дневного солнца. Из нескольких небольших водоемов струились потоки прохладной питьевой воды. А на стенах и колоннах всюду красовался двуглавый орел и другие знамена хеттов, обшитые золотыми нитями. На большом столе для почетных гостей были выставлены свежие фрукты, сладкие лакомства и пряности, приготовленные лучшими поварами города.

Когда собрались отцы Хаттусы, явился и царь вместе с владыками дружественных племен и ратными товарищами.

Муваталис и его соправитель, родной брат Хаттусилис[11], воссели на свои троны напротив трибунала.

Союзники хеттов в Кадешской битве, желая стать участниками столь редкого события, как Совет старейшин, остались в городе еще на день, прежде чем двинуться к своим родным землям. По правую руку от царя и его брата восседал непобедимый Красс, лицо которого было очерчено рисунком в виде красной ладони (походное знамя народа касков, владыкой которого он являлся). По левую же руку от их тронов сидел очаровывающий своей наружностью Александр, или Парис, приемный сын благородного царя некогда великой Трои Приама.

Ликторы и писцы заняли свои места неподалеку от трибунала и, готовясь внести ход собрания в летописи хеттов, уже стали что-то царапать на глиняных табличках.

Подошел и Диокл в компании кузнеца Карнавы и гончего боевых львов Кисария. Те заняли свои места среди прочих знатных граждан и отцов города, образуя тем самым круг, внутри которого стоял сам трибунал.

Кроме знатных граждан круг Совета за чредой царских телохранителей продолжали массы, причисляемые к менее знатным родам и семействам. В числе последних теснился молодой Идил, встревоженный вестью о несчастье Медата и желающий узнать о его участи.

Отдельного внимания заслуживала царская гвардия, которая состояла из самых сильных и верных мужей – выходцев из властвующих семейств Хаттусы. Для этого легиона хеттских войск ковались специальные доспехи из крепкой ткани, окрашенной в красный цвет и подбитой черной кожей, на которую крепились бронзовые пластины. Мечи, щиты и все прочее снаряжение изготавливались Карнавой с особым усердием для каждого по отдельности, измерялись рост, ширина плеч и обхват рук. Амуниция была именной, и гвардейцы всегда хранили ее при себе, в отличие от обычных стражников и солдат, которые по окончании своего караула сдавали оружие и доспехи в общее хранилище. Телохранители царя были вооружены длинными копьями с железным наконечником и круглым бронзовым щитом с печатью двуглавого орла. В зависимости от предпочтений им предоставлялся на выбор либо железный хопеш с золотой рукоятью, либо длинный изогнутый меч.

Когда все явились, царь объявил начало Совета. Почтенную обязанность управлять ходом заседания было решено предоставить верховному жрецу Магнусу. Он подошел к алтарю Тешуба и, произнеся клятву верности законам хеттов, достал из золотого сундука ораторский жезл. Затем, взойдя на трибунал, повел свою речь.

– Отцы Хаттусы, – заговорил жрец, – почтенные старейшины великих домов, наши гости – верные соратники в мире и войне, правители родовитых племен, я сердечно приветствую каждого из вас. Сегодня мы собрались в этом священном месте, дабы подобно нашим предкам разрешить вопросы недавних событий и сложных судебных тяжб, коими изобилуют последние месяцы. Во избежание суматохи и неурядиц мы, как благоразумные мужи и сыны отечества, терпеливо разберем все дела и дадим ответы на все тревожащие нас вопросы, – выпрямившись во весь рост и задирая подбородок, произнес главный жрец города.

– Но прежде всего мне, да и всем присутствующим, хотелось бы узнать, – продолжал Магнус, – каков исход Кадешской битвы и что сталось с египтянами, которые грозились присвоить себе столь важный для нас и наших союзников город. С этой целью я передаю жезл досточтимому царю хеттов Муваталису.

Царь встал со своего трона, приняв ораторский жезл от Магнуса, встал у трибуны посреди круга и, оглядывая заседающих, изменился в лице – на нем тут же отобразилась тревога и беспокойство.

– Друзья мои, граждане, – повел царь свою речь, – я счастлив видеть всех вас в здравии и благоприятном расположении духа. Но я не вижу средь вас моего верного друга и брата по оружию Медата. Где же он? Ведь я всю ночь терзался сомнениями, не увидев его вчера при возвращении в город. И прежде чем я стану говорить, я желаю знать, где военачальник царской гвардии, где защитник и хранитель города Медат, сын Нария. Коль он захворал от недуга, то отсутствие ему простительно. Коль он по несчастию погиб, прошу вас, не утаивайте это от меня, ибо рано или поздно мне суждено пролить по нему скорбные слезы. Если же он не болен и бодрствует, то я в недоумении. Неужели он не скучал по мне, по своему царю, который не раз делил с ним поле брани, или, быть может, я невзначай обидел его словом или делом? Еще вчера в потемках, воротясь к городу, первым делом я желал видеть его, но, поддавшись вашим благонамеренным убеждениям и просьбам, я отказал себе в этом удовольствии, дав телу и душе ночной покой.

– Но мое сердце чует беду, – продолжал Муваталис, – уж слишком хорошо я знаю своего друга, и уверяю вас, при угрозе осады города, даже забери боги у него руки и ноги, он был бы на своем месте, уж таков его нрав. Мое воображение рисует столько картин возможных объяснений его отсутствия, что я в них утопаю с головой и поэтому прошу вас пролить ясность на вопрос, который меня мучит в первую очередь, – где Медат, сын Нария, отважный герой нашего народа? – проговорил царь строгим голосом, и никто не заметил, как глаза его увлажнились.

При этом вопросе все присутствующие, кроме недавно прибывших из похода, в смущении устремили свои взоры к земле. Всякому было стыдно произнести вслух горькую правду об одном их самых близких людей царя.

Видя, что все суетятся в нерешительности, заговорил временный хранитель города Диокл.

– Мой царь, – сказал он, – мое сердце пронизывает непреодолимая скорбь от одной лишь мысли о том, что именно мне придется поведать вам о несчастье, – проговорил грек, и лицо его, окрасившееся румянцем, выражало глубокое сожаление.

– Дионкл, ты мудр, – ответил Муваталис, – но прошу тебя, оставь раболепные формальности дворца и поведай мне, какой рок постиг моего товарища! – потребовал царь, несколько повысив голос.

– Мой царь, дело это столь сомнительное и неоднозначное, что не укладывается в моей голове, не говоря уже о том, чтобы передать вам его суть, при этом не задев ваших чувств и сердечной привязанности к Медату, – продолжал возбуждать любопытство царя и присутствующих умело жонглирующий словами Диокл.

– Говори как есть, Диокл, и, будь добр, предоставь мне самому возможность судить о своих чувствах, – не в силах сдержать свой гнев, скомандовал царь.

– Я боюсь, почтенный государь, что ваш военачальник вынашивал мысли о заговоре и имел целью узурпировать трон, – произнес грек, более сосредоточив свой тон на словах «заговор» и «узурпировать трон»

Те, кто вчера воротился в столицу, не могли поверить услышанному. Ведь все они восхищались подвигами Медата и скорбели вместе с ним по его отцу и братьям. Среди воинов истории о герое отечества и защитнике города были особенно популярны. Во время дальних странствий они то и дело передавали из уст в уста истории о бесстрашии и благочестии сыновей Нария, который в свою очередь вел свой род от хеттского полководца и основателя города Хаттусилиса Первого и вавилонской царевны Пульхерии, чья красота в сочетании с добродетельной и неподдельной робостью внушала уважение всякому, кто имел удовольствие хотя бы украдкой взглянуть на нее. Многие из заседающих не раз делили с Медатом поле брани. И за всю свою увенчанную военными триумфами жизнь он не раз приносил в жертву собственные интересы во благо отечества и своего народа. Некоторые были обязаны ему жизнью, и слова грека ввергли их в недоумение.

– Измена? Кто угодно, только не Медат, ибо, видят боги, такова его простодушная суть, что последний ломоть хлеба он скорее отдаст бедняку, нежели сам его вкусит, – вся зала огласилась подобными возгласами, и среди воцарившейся суматохи все драли глотки в попытке перекричать друг друга. Но все они притихли, когда со своего места встал Ментор – ветеран хеттских войн.

– Скажите на милость, благородные мужи, – начал он грубым голосом, – с чего бы мне не раскроить череп своим топором этому зажиточному греческому плебею, который, возомнив себя цветом хеттского дворянства, без страха наказания клеймит достойнейшего из нас изменником?

– Уверяю вас, Ментор, что мои выводы не безосновательны, —

ответил Диокл с презрительной улыбкой на губах.

– Выводы? – произнес старец с дикой злобой. – Ты, выскочка, ни разу не бравший в руки меча и не проливший ни единой капли вражеской крови, называешь великого воина предателем исходя из выводов?

– Я всего-навсего исполняю обязанность, возложенную на меня царем, и стараюсь оправдать доверие старейшин, которые поручили мне управление городом и его защиту в ваше отсутствие, так как ваш герой, обезумев и умертвив жреца из храма, бежал, – заявил Диокл.

– Неужели ты, сын греческой собаки, думаешь, что я столь узколоб, что не вижу истины? Думаешь, я не знаю, чего ты добиваешься? Так знай, подлец, что покуда по моим жилам струится кровь, не быть иноземной шавке с афинских улиц хранителем и защитником Хаттусы, – загремел престарелый Ментор с пеной на губах.

– Ты, Ментор, видишь отраду жизни лишь в битвах и войнах и за неспособностью познать прелести дипломатии и политических тонкостей требуешь от других лишь умения орудовать топором. Скорее всего, потому что сам больше ни в чем не преуспел, кроме этого, – не остался в долгу оскорбленный грек.

– Немыслимо, – прошептал в исступлении царь после минутного помешательства.

Тем временем присутствующие в лице сторонников Ментора и приспешников Диокла предались шумному спору, и то и дело отовсюду долетали брань, крики и звуки ударов о спинки кресел. Заседающие, возмущенные кто несдержанностью Ментора, кто дерзостью Диокла, подняли неистовый шум.

Тут Магнус, стоявший подле трибунала, вмешался в дело, протрубив в рог Тешуба – главного бога хеттов. Этот рог издревле считался священным и являл собой голос божества. Вся зала притихла при его звуке, так что стали слышны звон мошкары, успокаивающее журчанье великолепных фонтанов и шелест развевающихся знамен башни Бююкале. Всяк, услышав громогласный рог Тешуба и осознав неуместность своих восклицаний, теперь пристыженно опустил голову и предавался робкому молчанию.

– Тишина, граждане и гости, я требую тишины, – негромким, но строгим и в то же время озлобленным тоном произнес Магнус и, убедившись, что зал готов его выслушать, продолжил, обращаясь ко всем:

– Как ни печально это признавать, – произнес жрец с недовольством и разочарованием, – но Диокл говорит правду. Обстоятельства столь загадочны и таинственны, что для нас с вами не представляется возможным трезво оценить ситуацию. Стоит отметить, что со стороны Медата не было никаких действий, указывающих на его намерение осуществить переворот. Но вся суть дела такова, что наш герой заклеймил себя преступлением – это без сомнений. В порыве ревности к чужестранке Семиде он умертвил и изрубил до неузнаваемости жреца из храма Тешуба, когда застал его в объятиях своей возлюбленной. Наказание за прелюбодеяние и незаконное сношение жрецов – смерть, но судьбу провинившегося должен решать Совет согласно закону, во избежание тирании; самосуд неуместен и находится вне закона.

Не говоря уже о том, что умерщвление служителя богов карается смертью. К своему удивлению, в процессе гадания по внутренностям животных и собственных показаний Семиды мы узнали, что незадолго до ее прибытия в Хаттусу некий знающий из Хелеба в своем пророчестве увидел ее в облике жены великого царя Востока. Из чего мы предполагаем, что царем она подразумевала Медата, так как в большей степени отдавала предпочтение ему из всех остальных мужей, деливших с ней ложе. И судя по всему, все они лишь услаждали ее безмерную похоть, впрочем, как и наш бывший герой. Ну и, в конце концов, в отсутствие царя никто не был более достоин занять хеттский престол, чем Медат, и… – Жрец хотел было продолжить свою речь, но его перебил Диокл, который был уже не в силах себя сдерживать.

– Думаю, мой царь, – вновь заговорил грек, не дожидаясь своей очереди, – расчет был на то, что вы не вернетесь в город и сгинете на Кадешской земле. Эта коварная дева извратила нечастного, прибегнув к магии, а это ужасное занятие, как вам известно, лишает рассудка при правильном воздействии и подчиняет даже самых сильных и благородных из нас. В последние дни перед убийством жреца Медат был сам не свой, это подтвердит каждый. Порой он даже мог пройти мимо и не заметить своего друга, до такой степени эта ведьма затуманила ему рассудок, – в диком возмущении и периодически плюясь проговорил Диокл.

Муваталис, услышав подобное, задумался, и все заседающие затаили дыхание в ожидании его ответа. Казалось, что царь унесся куда-то далеко отсюда и витал в потоках своих мыслей. Он наклонил голову, а взгляд его устремился к вымощенному мрамором полу залы Совета.

– Стало быть, – неожиданно произнес царь, при этом резко поднимая голову, – стало быть, эта ведьма забрала у меня брата. Она забрала у нас нашего героя, лучшего из нас. Она в своем коварстве свела его с ума. Несчастный Медат! Где же он теперь, раз ему удалось бежать? О боги, разве мог он выжить в таком состоянии за пределами города? – горевал царь, и по его щекам катились слезы.

– Привести ее! – закричал вдруг Муваталис, придя в бешенство, – привести ее сейчас же, я желаю сам вынести приговор этой блуднице-ведьме. Я покараю ее так, как до этого не карали никого и после карать уже не будут!

– Приказать вести ее сюда? – нерешительно переспросил Диокл. – Она сейчас в одной из клеток для львов в доме Кисария.

– Пусть ведут, – ответил царь и, видя, что все ждут вестей о Кадеше, продолжил:

– Боюсь, теперь я более говорить не смею, пока это горе во мне не утихнет или покуда не будет отмщен мой верный соратник и друг. Хаттусилис, брат мой, прошу тебя, поведай о том, что они так хотят услышать. Поведай этим уважаемым гражданам, каковы были наши успехи под стенами Кадеша. Ибо, видят боги, тебе всегда лучше удавалось рассказывать истории о великих сражениях.

Произнеся последние слова, царь, шатаясь и теряя землю под ногами, побрел к своему месту и скорее рухнул, нежели сел на трон. Хаттусилис вышел к трибуне, взял в руки ораторский жезл и начал свой рассказ.