Читать книгу Меч Тенгри (сборник) - Ркаил Зайдулла - Страница 21

Он проснулся от прикосновения ко лбу чьей-то прохладной руки. Над ним склонилась улыбающаяся Сылу. Он тоже улыбнулся, как-то по-детски протирая глаза кулаком.

– Что будешь пить, кофе или чай? – спросила Сылу.

– Всё равно, – ответил он. – Наверное, лучше кофе, и покрепче.

Он ещё не совсем было проснулся. Сылу, одетая в тонкий шёлковый халат, принесла ему кофе. Опершись на левую руку, он потянулся за кофе. Горячий напиток разогнал кровь, правой рукой он привлёк Сылу за талию.

– Не надо, Шаман, – ласково сказала Сылу. Слово «не надо» в нежных устах Сылу всё время звучало как «продолжай, мне это очень нравится». И вообще, когда остаёшься вдвоём, каждое слово любимой женщины нужно, вероятно, понимать наоборот. Рука его нетерпеливо спустилась вниз, расстегнула подол халата, под которым не было ничего, наткнулась на упругое бедро.

– Сылу, милая, – застонал Шаман, крепко обнимая девушку. – Я так соскучился по тебе.

– И я, и я, – прошептала девушка. – Никогда больше не покидай меня.

Шаман, истосковавшийся по женской ласке, навалился на девушку, заёрзал.

Шаман уже будто летел куда-то в космос, стремясь раствориться в нём. Вот он почувствовал себя монгольским завоевателем Субедеем, приникшим к растрёпанной на ветру гриве низкорослого степного коня и поражавшего раз за разом горизонт своим огненно-жарким копьём. Вперёд! До самого последнего моря! Но до последнего моря далеко, лошади маленькие, а копья не вечные. Как кривоногий степной воин, получивший в грудь стрелу уже на стене вражеской крепости, Шаман с громким стоном «А-ах!» содрогнулся и упал на спину. На лбу выступил холодный пот, глаза были какие-то потусторонние.

– Устал, миленький? – погладила его Сылу. – Отдохни, попей кофе, через некоторое время силы восстановятся.

– Ты ещё не насытилась? – хрипло спросил Шаман, вспомнив бессонную, бурную ночь. – Когда меня не было, ты с таким темпераментом наверняка времени даром не теряла.

– Не говори глупостей, – ответила Сылу, хотя у самой в глазах скакали бесенята. – Я так ждала тебя, так ждала!

Шаман, конечно, не поверил, но и не хотел особо выяснять отношения. По крайней мере, до поры до времени. Вообще, какой толк от бесполезной ревности? Не зря же говорят: «В воде не останется следа от проплывшей рыбы, на песке не останется следа от проползшей ящерицы, а в женщине не останется следа от побывавшего у неё мужчины». Наверное, и у Сылу за три года его отсутствия были какие-то шуры-муры, любовные похождения. Любовь сена не просит! «Не торопись, Шаман, – подумал он, – ты ещё напрыгаешься за все бесконечные ночи воздержания, в отместку ей».

Из тюрьмы он вышел только третьего дня. В тюремные ворота он заходил восемнадцатилетним юношей. Попался по глупости. С другом в подпитии сбили с ног какого-то мужчину и пытались снять с него шубу. Идиоты! Разве за такое дело берутся по пьяни? Хотя бы вечера подождали, когда темно. И вообще, не надо заниматься такой мелочью, если у тебя есть башка на плечах. А в тот день милиция свалилась на их голову так внезапно, что оба приятеля застыли на месте и ноги у них будто ватными стали. Менты покидали их в машину, словно застреленных на охоте зайцев.

Лязг открывавшихся тюремных ворот ударил Шамана куда-то под черепную коробку. Он закрыл глаза, вытер лоб вспотевшей рукой.

– В бокс! – рявкнул низкорослый сержант.

Скривив прыщавое лицо, он втолкнул Шамана в открытую дверь. Бокс, оказывается, представляет из себя маленькую камеру. Там, на низкой скамейке, уже кто-то сидел. Шаман даже не поздоровался с однокамерником, а лишь стоял, тупо уставившись на щербатые стены бокса. Сверху двери тускло светила маленькая зарешёченная лампочка.

Сидевший на скамейке зэк посмотрел на Шамана бесцветными глазами.

– По какой статье?

– Кто его знает…

– За что повязали?

– Спьяну вмазал одному в морду, – в сердцах махнул рукой Шаман. Ему уже до чёртиков надоели эти вопросы.

– Мелкое хулиганство, статья 206-я, – важно сказал зэк и сплюнул сквозь зубы. – Не боись, обойдёшься «химией».

– А я не из боязливых, – захорохорился Шаман.

Зэк насмешливо ухмыльнулся:

– Сначала, конечно, страшно бывает.

– А зачем нас сюда засунули? Мы что, так и будем до суда в этой каморке тухнуть? Очень уж тесно.

Сокамерник казался Шаману человеком опытным и зэком бывалым. Во всяком случае, его бледное лицо говорило о том, что свежего воздуха ему часто и давно не хватало.

– А до шмона, – ответил тот, но поскольку Шаман ничего не понял, уточнил: – Пока не обыщут и не отправят по камерам.

В это время с лязгом открылась дверь, появилась прыщавая физиономия маленького сержанта.

Шамана раздели догола. Один из сержантов стал общупывать одежду Шамана. Его глаза, как пинцеты, залезали в малейшую складку, ничтожный шов. А прыщавый сержантик тем временем проверял волосы, ушные раковины, подмышки Шамана.

– На корточки!

– Одевайся!

Пожилой старшина знакомился с документами задержанных. Этот бесподобно широколицый, чуть курносенький служака с маленьким ртом и такими крошечными глазками, словно их сделали шилом, удивительным образом напоминал увесистый амбарный замок. Словно Всевышний при создании этого лица спешил так, что не пожалел материала, а для ушей и носа оставил чуть-чуть.

– Вот ты – парень деревенский, – сказал старшина Шаману по-татарски. – И родители у тебя, наверное, хорошие. Как угораздило тебя попасть сюда?

– Зазря…

– В нашей стране зазря в тюрьму не сажают, джигит, – покачал головой старшина-замок, будто бы жалея хлопца. – Сколько хороших сельских парней приезжают в город и пропадают ни за понюх табаку… Пахал бы землю, ухаживал за скотиной, заботился о родителях, м-мда… Утром-вечером парное молоко, картошка в мундире… – и «замочная скважина замка» почмокала губами, словно прося молока.

Их обрили наголо, заставили вымыться под холодным душем и вернули одежду, продезинфицировав её печным дымом: тюремное начальство очень не любило разных кровососущих насекомых типа вшей.

– А теперь нас куда? – спросил Шаман у заросшего бородой худого зэка с ввалившимися глазами. Ему хотелось примкнуть к кому-нибудь из бывалых.

– В карантин, – ответит тот.

Карантин? От чего? Почему? И кто там? Но эти вопросы Шаман задать не решился. В камере тут же бросился в нос тяжёлый запах.

Не зная, что делать, Шаман остался стоять у двери. На двухэтажных шконках не было ни одного свободного места. Верхние «жильцы» вообще не обращали на Шамана никакого внимания. Кто-то курил самокрутки, кто-то читал при скудном свете лампочки. Потоптавшись немного, Шаман уселся на длинную, узкую деревянную скамейку, стоявшую у двери, и равнодушно подумал: «Придётся, наверное, здесь спать».

И тут кто-то ткнул ему в ребро. Сидевший в глубине камеры парень среднего телосложения манил его пальцем.

– Статья?

– 206-я! – ответил Шаман, вспомнив сокамерника по боксу.

– Кем на свободе был?

– На стройке работал.

– Что натворил?

– Спьяну вдарил одному по морде.

– И только?!

От пронзительного взгляда пахана Шаману вдруг стало холодно даже в этой душной камере. Он беспокойно заворочался.

– Ну… – замямлил Шаман. – Это… Шубу с него хотели снять.

– С кем? Подельник был?

– Да, вдвоём.

Парень засмеялся, и к нему угодливо присоединились соседние урки, один страшнее другого.

– Спьяну избили, пытались ограбить, да ещё вдвоём. Это, дружок, и 206-я тебе будет, да ещё «букет» подарят. И застрянешь ты в тюряге надолго, ох, надолго! Но не боись, здесь не так плохо, как ты думаешь. Звать-то как?

– Шамиль. Шаманом кличут.

– Шаман так Шаман. Борман! – толкнул он широколицего плечистого мордоворота, лежавшего рядом с ним. – Того с крайней шконки выброси на скамейку. А этого на его место устрой.

– Айн момент! – Борман вскочил, подошёл к крайней возле двери верхней шконке и стянул с неё спящего человека. Темнолицый худой парень с грохотом свалился на пол и сжался, видимо, ожидая, что его станут бить.

– Вставай, падаль! – рявкнул Борман. – Твоё место там, на скамейке.

«Падаль» тихо поднялся, причём глаза его не переставали выражать чувство собачьей преданности и даже благодарности, и покорно улёгся на указанное место. Шаман отвернулся.

– А джинсы у тебя клёвые, – пощупал Борман Шамана за задницу. – Снимай давай!

– А я, что, без штанов останусь? – Шаман отвёл руку Бормана. – Не трогай.

– Ладно, ладно… – громила выдал что-то наподобие улыбки. – Скоро ноченька наступит, баю-баюшки. Ты, наверное, тоже спать хочешь? А если не проснёшься?

Шаман молча залез на шконку, а Борман отправился к своему пахану.

Что делать? Шаман от страха вспотел, жуткий испуг медленной змеёй пополз от низа живота к горлу. А если ночью его задушат подушкой? Что терять этим уркам? Повадки убийц. И Шаман медленно стал снимать с себя брюки. Потом подошёл к шконке пахана.

– На, – протянул он штаны, – дарю.

При этом он старался не смотреть на звероподобного Бормана.

– Ну вот умница, – похвалил его Борман. – А раз такой добрый, подари мне и шубу.

Шаман посмотрел на пахана повлажневшими глазами.

– Скоро тебя оденут во всё казённое, в зоне нельзя ходить в шубе, – с философским видом объяснил ему пахан. – И вообще, здесь не любят частную собственность.

Один из подручных пахана уже нёс ему шубу Шамана.

– Я так и буду ходить без штанов? – растерялся Шаман.

Борман вытащил откуда-то сатиновые штаны.

– На, – усмехнулся он. – Лёгкие, одевать-снимать удобно. Хозяин их был хорошим человеком, жаль, умер, да пребудет душа его в раю.

Действительно, сатиновые штаны одевать было удобно. «Но снимать любые штаны несподручно», – подумал вдруг Шаман. Видно, тюремный быт рождает особую философию.

Борман резким движением оторвал у шубы воротник, вытащил из тумбочки свиное сало и намазал на воротник.

– На, чайханщик! – Борман протянул намасленный воротник долговязому детине. – Пора чаёвничать!

«Чайханщик» быстро свернул свой матрас, поставил на обнажившуюся пружину кружку с тремя кусками сахара, зажёг намасленный воротник и стал снизу нагревать посудину. Когда сахар расстаял, в кружку налили воду или ещё чего…

Уселись кругом. Лицо пахана порозовело.

– Иди сюда, – приказал он Шаману.

Шаман нехотя подошёл. Дали кружку ему. Он поднёс к губам красноватый напиток, отдававший жжёным сахаром. Горячая жидкость обожгла горло, провалилась внутрь. В груди потеплело, голова слегка закружилась, сердце застучало.

– Только два глотка! – крикнул Борман. – Нужно делать только два глотка!

Каждый, дважды глотнув этого пойла, должен передать его соседу.

– Кайф! – Верзила-чайханщик погладил себя по животу.

Зэки с других шконок старались не смотреть в сторону пирующих. «За два глотка – шубу и джинсы!» – возмутился про себя Шаман.

Довольный пахан слез со шконки, и другие тут же поспешили залезть на свои места. Возле пахана остался лишь один Борман. Они вдвоём быстро стали ходить по камере туда-сюда. Шаман осторожно глянул на них. Глаза блуждающих по камере были почти бессмысленными, но слова…

– Вот, – разглагольствовал пахан, – коммунисты хвастались, что построили справедливое общество. Ого!.. Вроде у них нет ни бедных, ни богатых. Ха! Это – чушь, придуманная для безмозглых людей. Откройте глаза – коммунистические паханы обдирают народ как липку, а в свободное от грабежа время подымают свои жирные зады на трибуну и снова блудят о равноправии, о ближайшем светлом будущем. И народ верит! Народ – это овцы, быдло. Они радуются, что в будущем будут жить в коммунизме, и того не знают, что живут в нём уже сегодня, сейчас. Забыли! А ведь когда-то Хрущёв обещал построить коммунизм уже к восьмидесятому году.

Пахан с Борманом продолжали носиться по камере.

– А настоящий коммунизм – не пустое слово, он есть! И он царит только в одном-единственном месте – в тюрьме. Здесь всё общее, сами видите. Может здесь кто-нибудь взять себе пайку побольше? Нет. К тому же у нас – чисто пролетарская диктатура. С гнилой интеллигенцией у нас разговор короток.

Пахан остановился.

– А там орут о справедливости. Вот у меня мама осталась одна-одинёшенька в Челнах. Брат – в тюрьме, я – в тюрьме. Как живёт наша мама? И пенсию не получает. А государство пальцем не пошевелит, чтобы помочь ей. А если мама с голода помрёт? Я этого никогда не прощу! Отомщу! Это говорю я – Ринат Туктаров!

Пахан закрыл лицо обеими руками:

– О, мама, милая!

Голос его задрожал, но когда он убрал с лица руку, глаза были по-прежнему холодны, чисты и лишены даже искорки мысли, по крайней мере, той мысли, представление о которой имеют большинство цивилизованных людей. Пахан опять завёлся:

– Но ещё я есть! Я помогу! Три недели тому назад на свидании я подарил ей две пары носков. У неё на ноги нечего было надеть. А коммунисты кричат о справедливом обществе, без бедных и богатых.

Передохнув, он продолжил речь:

– Самые честные люди – воры! Там… – он махнул рукой в сторону зарешёченного окна. – Там люди, считающие себя честными, делают совместные дела с помощью разных контрактов, договоров, нотариусов и тому подобной чепухи. А почему? Потому что не доверяют друг другу. А воры всегда друг другу доверяют. Если мы между собой договариваемся, нам не нужны никакие контракты или другая филькина грамота. Самый честный человек – вор! Мы слов на ветер не бросаем. Сказано – сделано!..

Пахан, наконец, устал, вытер пот со лба и растянулся на своей шконке. Рыжеволосый урка, лежавший рядом с Шаманом, тихо ругнулся:

– Падла… – Он повернулся к Шаману. – А ты за что попал?

– Врезал одному по харе.

«Интересно, слышал ли он мой разговор с паханом? – подумал Шаман. – Или просто поболтать хочет?»

– А я свояка топором зарубил, – сказал рыжий. – Оба пьяны были в стельку, в общем, ничего не помню. Зачем за топор схватился? А ведь хороший человек был свояк…

Он повернулся на другую сторону и уткнулся лицом в подушку. На пол соскочил какой-то черноволосый кудрявый зэк.

– Айда, Чёрный Щёгол, начинай! – подбодрил его Борман. – Повесили нас, завтра снова на суд идти, а прокурор «вышку» требует.

Чёрный щёгол принялся ходить по камере и декламировать стихи:

Бархатный голос чтеца расслаблял душу, Шаман даже не помнил, как задремал, а когда проснулся, Чёрному Щеглу уже вовсю аплодировали.

– Молоток, Чёрный Щёгол, – хвалил его пахан. – Хорошо говоришь, за душу берёшь.

– А у татар, интересно, есть свои поэты? – вдруг спросил Борман.

– Не знаю, – ответил пахан. – Наверное, нету.

– Да ты же сам татарин! – свесил голову со шконки Чёрный Щёгол.

– Я и не татарин, и не русский, – с гордостью ответил пахан. – Я – вор в законе!

– Эй, Шаман! – крикнул Борман, – ты же деревенский парень, скажи, есть у татар поэты?

«Зачем этому бандюге знать о татарских поэтах? – неприязненно подумал Шаман, – откуда я знаю?»

– Почему же нет? – вдруг отозвался из угла еврей Вайнштейн, что-то писавший на бумаге. – Например, Муса Джалиль – поэт-герой…

– Еврей… Ничего не скажешь… – Борман засмеялся, довольный сам собой.

– Евреи – умный народ, – сказал пахан.

Чёрный Щёгол снова свесил со шконки голову:

– Где татарин есть, там еврею нечего делать!

Все засмеялись. Вайнштейн улыбнулся. Он всегда знал, когда следует улыбаться – на воле он был директором ресторана «Маяк».

– Ну-ка, Шаман, – скомандовал Борман. – Сбацай нам по-татарски стишок этого Мусы Джалиля.

«И чего он цепляется ко мне? – подумал Шаман. – Я даже не знаю, с чем эти стихи едят». И вдруг ему вспомнилась одна частушка, которую пели в деревне. И он запел её:

– Такое короткое? – удивился Борман.

– Краткость – сестра таланта, – опять напомнил о себе Вайнштейн. – Хайку!

– Чего-чего?

– Трёхстрочное стихотворение японцы называют словом «хайку», – объяснил умный еврей. – У них это очень популярная форма с шестнадцатого века.

– Евреи – умный народ, – задумчиво произнёс пахан.

– Много знают, – поддакнул Борман.

Назавтра Вайнштейну предстояло переселиться на шконку получше.

* * *

Прервав воспоминания, внизу послышался звук, похожий на скрип открываемой двери. Шаман насторожился, прислушался, затаив дыхание. Звук не повторился. «Наверное, ветер, – перевёл дыхание Шаман. – Что-то нервы расшатались». Он сел на какой-то старый ящик, вытянул ноги. Взглянул на часы: до двенадцати ещё оставалось много времени…