Читать книгу Меч Тенгри (сборник) - Ркаил Зайдулла - Страница 7

В загоне пахло свежескошенным сеном и конским каштаном. Ахияр с наслаждением вдохнул эти ароматы, пробуждавшие в нём самые сладостные чувства, ощущая, как распирает грудь от радости, блаженства, удовлетворения и безмерного ликования. Признав хозяина, в стойле зафырчала лошадь. Ахияр погладил её по шее, глубоко запустил заскорузлые пальцы в густую гриву. По телу разливались неизъяснимо приятные волны, и от избытка чувств Ахияр неожиданно рассмеялся. А́лла (такое странное имя носила кобыла), кажется, понимала его радость и в знак любви и преданности прикоснулась мягкими тёплыми губами к небритой щеке хозяина.

Ахияр заглянул в умные глаза А́ллы, их взгляды встретились. Мужчина почувствовал жаркий прилив в груди, смутившись, отвёл взгляд в сторону. Сейчас, наверное, во всём мире для него не существовало другого, более дорогого и понимающего друга, чем эта кобыла…

Не только в Тиресле – родном селе Ахияра, но везде, где обитают татары-мишаре, исконно бытует особое отношение к лошадям, нежели к другим домашним животным. (К слову, название села Тиресле произошло не от слова «тирес» – «навоз», коим удобряют землю, как полагают некоторые доморощенные краеведы, а от обидного прозвища «упёртый», прилепившегося к местному населению за крайне неуступчивый и упрямый нрав.) В тридцатые годы, когда всех крестьян насильно загоняли в колхозы, с виду суровые, как мордва, и упрямые, как чуваши, тиреслинские мужики навзрыд плакали, расставаясь со своими сивыми и пегими кобылами, резвыми рысаками и терпеливыми тяжеловозами, в которых они души не чаяли. Вынужденные своими руками отдать на общее пользование ещё сбрую и упряжь, отличавшуюся богатым убранством и особым щегольством, они убивались с горя. Ведь джигит без коня, что птица без крыла! Тогда многие, разочаровавшись в новой власти, махнули на всё рукой и разбрелись в разные концы. Большинство мужиков вроде бы направило стопы в сторону Москвы, а уж там кто устроился дворником, а кто-то грузчиком на вокзале. Сбежавшие крестьяне не чурались никакой чёрной работы. Впрочем, вряд ли у них был иной выбор… Ведь в России любой тяжёлый труд будто только для татар и существовал… Лашманы, шахтёры, грузчики, бурлаки, камнетёсы…

В Тиресле издавна, как во всех настоящих мишарских селениях, содержали коней на забой (на зиму каждая семья запасалась кониной). Однако по мере того, как крепла советская власть и всё большим количеством налогов облагалось население, когда следовало платить даже за яблони, сельчане понемногу перестали заготавливать на зиму не только конину, но даже баранину. В войну слово «мясо» почти забылось, деревенский люд, как мог, перебивался картошкой, лебедой и прочими съедобными растениями. Со временем забылись и рецепты приготовления знаменитой конской колбасы «казылык» и множества других яств из конины. Позднее, в годы так называемого «застоя» (с чьей-то лёгкой руки к ним прилепилось именно такое название) у сельчан дела вроде бы понемногу пошли на лад, а тиреслинские мужики, вооружившись пилой и топорами, повадились ходить на шабашку в русские деревни. Они строили дома, коровники и свинарники (русские сами не хотели строить, да и то верно, иначе на кой ляд России нужны татары?), строили много и неплохо зарабатывали. Глубокой осенью шабашники возвращались домой, ведя под уздцы лошадей. Причём о лошадях с заказчиком всегда договаривались заранее, прежде чем ударить по рукам. Настоящий мишарин никогда не брался за работу, если на заработанные деньги нельзя было купить коня.

Рано или поздно всё возвращается на круги своя. Вот в настоящее время уже официально разрешено заводить сколько угодно конского поголовья. Сегодня в Тиресле в каждом дворе можно услышать лошадиное фырчанье из стойла. Пацаны как прежде выводят коней на ночное и разводят костры на опушке леса. Сидящие на завалинке мужики с серьёзным видом молча затягиваются цигаркой, ещё бы, разве это не счастье, когда ты обуреваем тихой радостью от простого конского ржания, когда внутри тебя всё клокочет и ликует от дробного стука копыт по-над пыльным большаком! Понятное дело, лошади! Значит, жизнь удалась, и душа мишарина в ладу с самим собой.

Ахияр тоже вернулся из шабашки со своей лошадью. В селе Урда на пермской земле (там он строил коровник) долго выбирал эту лошадь и не ошибся. Несмотря на своё необычное имя – А́лла, лошадь оказалась на редкость умной, с покладистым норовом. Ахияр весь год терпеливо и любовно возился с ней, приучая к упряжке. Сам смастерил телегу, лёгкую и прочную, изготовил дугу, а за остальной сбруёй не поленился съездить в Казань.

В деревне Ахияра недолюбливали. Жил он замкнуто, ни с кем не заговаривал, проходя мимо, здоровался лишь кивком головы. Заслышав кличку1 его кобылы, старухи испуганно поплёвывали через плечо, а молодухи удивлённо всплескивали руками и хлопали себя по бокам. Мужики тоже в первое время скалили зубы. Кобылу одарили этим именем ещё там, в Пермской области, видать, конюх был без ума от самой Аллы Пугачёвой. Хоть кличку кобылы следовало произносить с ударением на первом слоге, да разве татары будут считаться с законами русского языка? Ахияра не пугали старушечьи пересуды, нехай обзывают хоть чёртом, хоть кяфиром, то есть нечестивым безбожником, язык-то у них без костей. Только однажды больно резануло слух, когда местный деревенский придурок Дерми прилюдно, у сельмага сболтнул несуразное, называя кобылу с ударением на последнем слоге. Прозвучало просто кощунственно! Ахияр совсем не хотел подобного богохульства, но на каждый роток ведь не накинешь платок. После этого случая он пробовал дать кобыле другую кличку. До изнеможения, раз сто на дню Ахияр повторял: «Милка, Милка», однако лошадь даже не оглядывалась на хозяина, пока её не окликали прежним именем. Верно говорят, что по характеру домашние животные очень похожи на своих хозяев. Вот и А́лла в упрямстве не уступала самому Ахияру.

От лёгкого толчка ногой дверь полутёмного загона приоткрылась. Заслоняясь рукавом от яркого солнечного света, Ахияр вышел во двор. Неспешно ступая по мягкому ковру из зелёной лапчатки, прошёл в дом. Голод напомнил о себе. Усевшись за стол, Ахияр сначала смёл рукавом хлебные крошки на краешек, очистил от кожуры увесистую головку лука, посыпал её крупинками соли, положил на ломоть хлеба, с хрустом откусил и с аппетитом стал жевать.

Взгляд его упал на паутину в переднем углу, где среди чёрных точек отчаянно жужжала муха, пытаясь вырваться из цепкого плена, но чем сильнее она билась, тем больше запутывалась. Ахияр безучастно наблюдал за этой схваткой между жизнью и смертью. Вставая из-за стола, ногой задел пустые, слабо звякнувшие бутылки.

Он повалился на неубранную постель у печки, чуть приподняв засаленную подушку.

С тех пор как от него ушла жена, всё валилось из рук. Впрочем, этого следовало ожидать с самого начала. Подобная история произошла не с ним одним. Трудоспособные мужики села Тиресле большую часть года работали на стороне, попросту говоря, нанимались строителями в русских деревнях. Некоторые сходились там с одинокими женщинами и жили по-семейному. А потом появлялись дети. Однако мужики не забывали о своей прежней семье. Ежемесячно посылали домой какую-нибудь сумму, время от времени навещали домочадцев, когда надо было сажать или убирать картошку. Да и зиму они проводили под боком своей законной благоверной. А русская жена где-то на стороне вроде бы и в счёт не шла. Случалось, что молодые неженатые парни сходились, да потом так и не расставались с якобы временными жёнами. На поверку выходило, что в их числе оказывались самые видные, рослые и красивые джигиты села. Ахияр тоже сошёлся с девушкой по имени Валя из деревни Урда. Ах, до чего же сладостны и жарки объятия русской жены! Ахияр как в омут головой нырнул в Валины объятия, да так и не сумел вынырнуть. Бывало, в пять утра, идя на работу, спросонок расшибал лоб о встречные столбы и чужие заборы.

– Давай поженимся, – однажды предложила Валентина сама. – Бросишь эту шабашку, уйдёшь из вашей бригады, вон и Пётр Степанович обещает тебя назавтра же посадить за баранку. Ты погляди на себя, одна кожа да кости. Вы же настоящие рабы! Разве нормальный человек должен так жилы рвать… Коли поженимся, начнём жить по-людски, ты тоже будешь жить нормально, как мы.

К тому времени Ахияр уже похоронил родителей, так что никто осуждающе не ворчал по поводу женитьбы на русской девушке, да и в родном селе не было зазнобы, ждущей его возвращения. Поэтому на предложение Валентины он ответил согласием, хотя сильного душевного влечения к ней и не испытывал.

– Но жить поедем к нам, – выдвинул он своё условие. – Я не брошу отчий дом, там у меня такие хоромы, как дом советов.

– Поедем, поедем, – поспешила его успокоить улыбающаяся Валя. – Коль мы любим друг друга, нам везде будет хорошо. Ведь там тоже Россия…

Ахияр тогда очень обрадовался тому, что не перечат его словам. Крепко обнял пышное тело молодой жены и спрятал сомлевшее от счастья лицо между её налитых грудей, вывалившихся из выреза ночной рубашки, и долго лежал, вдыхая терпкий запах женской плоти.

Свадьбу справили с размахом, шумную и многолюдную. «Пусть все лопнут от зависти, пускай кумушки не судачат по углам, почему, дескать, в мужья выбрала татарина, вот и погуляем от души», – твёрдо заявила Валя. На свадьбу пришёл и Пётр Степанович. Как самого дорогого гостя его усадили во главе стола. Он же произнёс и первый тост, очень хвалил Валю, не позабыл отметить и Ахияра: «Такие парни, как Саша, нам очень нужны. Пусть детишек будет полон дом, а для колхоза подрастёт новая рабочая смена». В довершение своих добрых пожеланий от имени колхоза подарил молодожёнам двух розовых поросят.

Хотя и договаривались о том, чтобы обосноваться в родном селе Ахияра, но быстро тронуться с насиженного места не удалось. Да и чем там заниматься? Постоянной работы никакой, за подённый труд же платили сущие копейки. «Вот подкопим деньжат, тогда и поедем, – решил Ахияр про себя. – С деньгами везде можно прожить».

После свадьбы он не вернулся в свою бригаду, устроился шофёром в колхозе. Зарплата приличная, к тому же кое-что «прилипало» ко дну кузова. А потом у них родился мальчик. Ахияр хотел назвать сына Тимуром, но Валя ни за что не соглашалась. Она не дала ему и рта раскрыть и предложила сама: «Назовём сына Петром! В честь Петра Степановича… Да и председателю будет приятно, авось согласится стать его крёстным. Надо уметь жить, Саша…» Ахияр смолчал, почти привыкший к тому, что последнее слово Валя всегда оставляла за собой. Хотя, по его мысли, имя Тимур должно было устроить их обоих – мало ли татар и русских нынче нарекают детей этим именем… «Вот вернёмся домой, там и переименую, – искал он для себя слабое утешение. – Тогда и Валя не станет артачиться».

Маленький Петя уже как чертёнок носился по дому, а Валя ни разу не заговорила об отъезде. Мало того, она затеяла покупку нового дома, только что построенного односельчанами Ахияра в Урде. Вся в хлопотах и заботах, Валя каждый день бегала к Петру Степановичу… В последнее время с крёстным Пети они стали такими друзьями, ну просто не разлей вода, о чём-то шептались, договаривались. Председатель теперь и сам частенько наведывался к ним, прихватив крестнику в подарок то рубашку, то штанишки. Против такой заботы и слова поперёк не скажешь, и Ахияр не стал возражать, когда сына крестили. Он вообще не обращал внимания на такие пустяки. Как говорится, если к приходу мужа обед готов, а жена улыбается, чего ещё желать?

Так он думал… Но со временем привычка Вали делать всё по-своему, вопреки мнению мужа, начала его раздражать. А раздражение, годами копившееся внутри, постепенно превращалось в злость и ярость. Всё чаще вспоминал Ахияр слова покойной матери: «Уж лучше в полымя войти, чем в примаки пойти».

Теперь он редко виделся с односельчанами. Это тоже исподволь бередило душу. Однажды Ахияр решил навестить их. В выходной день он прихватил с собой тряпичный мешок с двумя «белоголовками» и направился к землякам. Встретили его радушно. От души посидели тогда, а Ахияр вдоволь наговорился на родном языке. Слегка захмелевший старик Али – белая кость в бригаде, который не брался за грубую плотницкую работу, а делал только рамы и двери, – негромко, дрожащим голосом затянул народную песню:

Глаза Ахияра увлажнились, из горла вырвался сдавленный крик… Вот помрёт он, а после него и слова не останется… Даже имени… Здесь все его кличут Сашей. Саша, Саша…

– Пётр Степанович что-то зачастил к вам, – повернулся к нему бригадир Рафаким. – Видно, нашёл общий язык с твоей Валей…

Ахияр смотрел на бригадира, на лице которого блуждала издевательская ухмылка, и ждал продолжения разговора. Однако Рафаким, кажется, не собирался попусту лясы точить, он коротко взглянул на часы:

– Пора на боковую, небось, завтра по календарю русского праздника нету…

Слова Рафакима показались Ахияру обидными, он помрачнел лицом и тоже засобирался домой.

– Где ты мотаешься?! – зло прошипела жена, но тут же осеклась, встретив свирепый взгляд мужа. Валя была умной женщиной и точно знала, когда можно брать лаской, а когда таской, то есть горлом. Зачем зря дразнить гусей, ещё неизвестно, чего ждать от этого молчуна-татарина, если ненароком наступить на его больную мозоль…

– Поедем в мою деревню! – грубо отрезал Ахияр.

– Ладно, ладно, – поспешила согласиться жена. Ничего, авось пронесёт, наутро встанет и как миленький пойдёт на работу, подумалось ей. Однако утром Ахияр встал, выпил полный ковш студёной воды, а потом вернулся и лёг на кровать. Валя оцепенела, заметив его перекошенное от злости лицо.

– Баста! – рыкнул муж. – На работу больше ни ногой, надо собираться, поедем в деревню.

Жена пыталась отговорить его изо всех сил: плакала, умоляла, скандалила, но безрезультатно. Ахияр твёрдо стоял на своём. Упрямый мишарин потихоньку стал собираться в путь. Вечером его вызвали в правление – к Петру Степановичу.

– Кум, да ты, оказывается, надумал бросить нас, – завёл разговор председатель. – А ты ещё раз подумай-ка, хорошенько всё взвесь. У вас ведь там безработица, сам посуди, ваши мужики сюда едут, чтоб здесь спину гнуть. Ну и чего тебе не хватает? Живёшь тут, понимаешь, как у Христа за пазухой. Ну, чего тебе ещё надо? Хочешь, завтра же назначу снабженцем? По разным командировкам будешь ездить, мир повидаешь…

Однако Ахияр недаром слыл тиреслинским мужиком. У них уж если что втемяшется в голову, то ничем оттуда не выбьешь. Кажется, это дошло и до кума. Поморщившись, он махнул рукой и в сердцах бросил: «Дурак!» Мол, сколько волка ни корми, всё в лес норовит убежать.

Деваться некуда, пришлось Вале смириться и последовать за мужем. Погрузив домашний скарб и нехитрые пожитки в председателеву машину, двинулись в городок Верещагино – на железнодорожную станцию.

А оттуда тряские вагоны соликамского поезда, постанывая, тронулись в путь и покатили на родимую сторону.

Валя никак не могла свыкнуться с укладом жизни татарской деревни. Любопытные соседки, поначалу наперебой рвавшиеся к ним, чтобы посудачить с русской снохой на её языке, постепенно перестали бывать в доме Ахияра. Сама Валя держалась с ними как бы свысока, а соседки со своим скудным запасом слов русского языка, порядком позабытого после школы, не могли свободно, от души разговориться. Русскую сноху сначала пробовали заставить выйти в поле на прореживание свёклы, а потом послать окучивать картофель, но она с заносчивой улыбкой заявила: «Я ведь не колхозница. Я – медсестра!» Ахияр лишь растерянно разводил руками, а в сельском медпункте свободного места уже не было.

Однажды, вернувшись с работы, Ахияр застал жену у дверей с чемоданом в руке и с одетым в дорогу маленьким сынишкой.

– Ты как хочешь, но мы тут больше оставаться не можем, – запричитала жена со слезами. – Сколько я уговаривала тебя уехать отсюда…

И в самом деле, она ведь ночи напролёт только и делала, что пилила мужа и говорила об отъезде, а он только сопел и молчал. Хотя, честно говоря, мужское ухо только ночью и слышит по-настоящему…

Ахияр сам проводил их до Канаша. Старенький автобус, чихая и кашляя, с натужным рёвом двигался вперёд. Валя, уставшая уговаривать и убеждать мужа, утомлённо прислонилась к окну. Мелькавшие за окном кудрявые лесные опушки, сливавшиеся с горизонтом бескрайние поля, кажется, не радовали её. Всё же, садясь в вагон, она ещё раз обернулась к нему: «Поедем с нами». Ахияр лишь молча отвернулся.

– Ну и живи среди своих вонючих татар! – в отчаянии закричала женщина. – Неблагодарный чучмек!

На Ахияра будто вылили ушат помоев. Не ожидавший такого поворота событий, он, поёживаясь от холода и дрожи, пробиравшей всё нутро, медленно побрёл на вокзал. Не в силах более вынести камнем лёгшую на душу тяжесть, он обернулся назад: из окна вагона протягивал тонкие ручонки его сынок Петя и писклявым голосом кричал: «Папа! Папа!»

Вот теперь эта картина мучила его во сне. Валю он тоже часто вспоминал. Все эти оскорбительные ругательства она выкрикнула не со зла, а от обиды. Если бы не любила, разве приехала бы вместе с ним?.. И в самом деле, какого рожна притащились они сюда? Дескать, хоть и уродина, но своя родина. А кому он тут нужен?

Ахияр встал с постели, подошёл к окну, вытащил из кармана мятую пачку папирос. Но папирос там не было.

Денег тоже не было.

Ахияр решил вновь податься на чужбину. Однако опять нужны деньги. Хотя внутри у него всё плакало и сопротивлялось, но делать нечего, пришлось обуздать свои чувства, – он надумал продать свою кобылу. Но никто из односельчан не хотел покупать её. Даже отъявленный вор и пьяница Атай лишь рукой махнул, дескать, упаси Аллах иметь лошадь с такой кличкой, нет, подальше от греха.

У Ахияра рука не поднялась пустить её под нож. Да и кто из деревенских купил бы у него это мясо?

В соседней чувашской деревне тоже шансов мало продать, чуваши равнодушны к лошадям, конину и за мясо не считают.

Оставить бы кобылу в селе, доверить в надёжные руки… Кто знает, может, он снова вернётся сюда… А потом забрал бы её обратно, выкупил бы.

Кто-то приближался к воротам. Какой-то незнакомец – этого человека Ахияр раньше никогда не видел в деревне. Кажется, тот тоже заметил хозяина, стоящего у окна, его сытая физиономия расплылась в улыбке, и он даже изобразил приветственный жест рукой.

– Ты будешь Ахияром? – бесцеремонно спросил он, обменявшись рукопожатиями. – Это ты продаёшь лошадь?

– А ты кто?

– Из Шыгырдана я. Если продашь, тотчас же увезу лошадь с собой. – Ахияр знал, что шыгырданские мужики исконно промышляют заготовкой и сбытом мяса, по окрестным сёлам собирают животных на убой, а мясо возят на казанский рынок.

– Кобылу-то кличут А́лла, – вымолвил Ахияр, словно бы надеясь на что-то и желая как-то оттянуть решающую минуту.

– Ха, а нам всё равно, как её кличут, – самодовольно усмехнулся шыгырданский мужик. – Ежели произвести убой с молитвой, то мясо всё одно будет халяльным. Ну назови свою цену. Мы платим по шесть рублей за кило живого веса. Деньги я готов отдать хоть сейчас. – Незнакомец выразительно похлопал по оттопыривавшемуся нагрудному карману.

Ахияр всё так же стоял и смотрел на него немигающим взглядом.

– Эй, дядя, ты что, язык проглотил?

– Она в стойле, – хрипло прошептал он в ответ.

Расставшись с А́ллой, Ахияр весь извёлся, не находя себе места. Не осмелился заглянуть только в конюшню. Он долго слонялся туда-сюда, а потом сходил в магазин за водкой. В полутёмной избе сидел один и пил горькую. Впрочем, не совсем один, то ему мерещилось, как, протягивая ручонки, к нему бежал Петя, а Валя безудержно смеялась, то А́лла встряхивала головой и фыркала, а из её больших лиловых глаз с гнойной каёмкой беспрерывно текли слёзы.

На следующий день, едва забрезжил рассвет, он тронулся в путь. Автобус отправлялся из Шыгырдана. Хотя до села было километра три, он не стал дожидаться попутной машины, а зашагал пешком. На автобусной остановке с ноги на ногу переминалось несколько мужчин, среди них Ахияр увидел того бойкого мужика, который вчера ночью увёл у него А́ллу. К груди подступила тошнота, и это муторное ощущение подбиралось к горлу. Ахияру не хотелось ни здороваться с этим человеком, ни вообще проявлять к нему какой-либо интерес… Однако тот уже успел заметить его и, широко улыбаясь, сам подошёл к нему, словно обрадовавшись встрече с давним знакомым.

– Кобылу-то твою насилу довезли, – первым заговорил он. – Всю дорогу, веришь, оборачивалась и смотрела назад, а сама плачет, бедняжка. Вот ведь как она к тебе прикипела душой.

Ахияру захотелось напоследок ещё раз взглянуть на Аллу, по-людски попрощаться с ней.

– Вы, верно, ещё не успели отдать её на убой, – с надеждой спросил он, вцепившись в рукав бойкого мужика.

– А то как же… – ответил тот, коротко сплюнув под ноги. – Небось, уже мясо довезли до Казани.

Рука Ахияра отцепилась от рукава и бессильно повисла как плеть.

– Слышь, а у неё жеребёнок был. – Незнакомец как-то неловко замялся. – Что же ты не сказал, что она жерёбая? Может, я бы подождал, пока он родится, сам бы кормил и ухаживал…

Однако Ахияр уже был не в силах выслушать его до конца. Еле добежав до угла, он руками упёрся о забор и начал судорожно биться в приступах тошноты. И вместе со слюной, стекавшей изо рта узкой струйкой на землю, будто медленно уходила и его душа.

1998