Читать книгу Дорога в Оксиану. Трэвел-блог английского аристократа. Италия. Персия. Афганистан - Роберт Байрон - Страница 5

Палестина: Иерусалим (2800 футов), 6 сентября. – Портовые власти Британского мандата8 проявили бы большее снисхождение к никарагуанскому прокажённому, чем к нам вчера. Они поднялись на борт в пять утра. Спустя два часа подошла моя очередь, у меня поинтересовались, как же я намерен сойти с парохода без визы и за неимением отметки в моём паспорте о разрешении на посещение Палестины. Я объяснил, что могу оплатить визу, а систему разрешений, не имеющую никакого отношения к подтверждению подлинности паспорта, считаю грубым мошенничеством, совершаемым нашим Министерством иностранных дел. Ещё один дотошный тип обнаружил, что я был в России. Когда и зачем? О, ради развлечения? И как, оправдала ли поездка ожидания? Куда я направлялся теперь? В Афганистан? Зачем? Снова ради развлечения, в самом деле? Он решил, что я отправился в захватывающее кругосветное путешествие. Затем они так увлеклись дипломатической визой Кристофера, что забыли выдать ему разрешение на высадку с парохода.

У трапа столпился взволнованный народ. Евреи могут выглядеть совершенно по-разному, одни – достойнейше, другие представляют собой ужасное зрелище. Эти относились ко второму типу. От них воняло, они пялились, расталкивали других и вопили. Один мужчина, пробыв в такой атмосфере пять часов, начал плакать. Раввину не удалось его успокоить, и тогда Кристофер предложил ему виски с содовой из бара. Тот отказался. Наш багаж постепенно погрузили в лодку, я следом за ним, а Кристоферу пришлось вернуться за документом. Мы преодолевали прибойный риф, который представляет собой «порт» Яффы, на море было сильное волнение. Женщине возле меня стало плохо. Её муж нянчил ребёнка, придерживая другой рукой горшок с высоким цветком вероники.

«Наверх, пожалуйста!» Взмыленная, расстроенная толпа разделилась на две очереди. Через полчаса я попал к врачу. Он извинился за долгое ожидание и выдал мне справку без медосмотра. Внизу лодочники шумно требовали оплаты. «Вы пишете книги?» – спросил сотрудник таможни, заподозрив, что перед ним автор нецензурщины, облагаемой пошлиной. Я сказал, что не имею счастья быть лордом Байроном, и намекнул ему заняться своими обязанностями. Наконец мы нашли машину и, опустив откидной верх в знак почтения к Святой Земле, отправились в Иерусалим.

Отель «Царь Давид» – единственный хороший отель в Азии по эту сторону от Шанхая. Нам дорога была каждая минута, проведённая здесь. Оформление в целом гармоничное и сдержанное, даже строгое. Но вы не догадаетесь об этом по описанию, которое вывешено в фойе:

ИНФОРМАЦИЯ О ВНУТРЕННЕМ УБРАНСТВЕ ОТЕЛЯ «ЦАРЬ ДАВИД», ИЕРУСАЛИМ

С помощью мотивов древних семитских стилей в отеле воссоздана атмосфера славного периода правления царя Давида.

Точное воссоздание было невозможно, поэтому мастера старались адаптировать к современности различные старые иудейские стили.

Вестибюль Аванзал: Период правления царя Давида (ассирийское влияние).

Главный зал: Период правления царя Давида (хеттское влияние).

Читальный зал: Период правления царя Соломона.

Бар: Период правления царя Соломона.

Ресторан: Греко-сирийский стиль

Банкетный зал: Финикийский стиль (ассирийское влияние) и т. д.

Г. А. ХУФШМИД

Художник-оформитель, O.E.V. & S.W.B.

Женева

Красота Иерусалима с его природным ландшафтом сравнима с испанским Толедо. Город расположился среди гор: пейзаж с куполами и башнями, окружённый зубчатыми стенами, раскинулся на плоскогорье высоко над долиной. До самых дальних Моавских гор очертания страны напоминают контуры на карте, устремляясь вверх по склонам повторяющимися изгибами и отбрасывая величественные тени в неожиданных долинах. Земля и горная порода отбрасывают огненно-опаловый свет. Такое расположение города, случайное или задуманное кем-то, сотворило из него произведение искусства.

Но в деталях и Толедо не сравнится с этими крутыми извилистыми улочками, выложенными большими ступенями, и узкими настолько, что верблюд создаст здесь столько же проблем, сколько трамвай в английском переулке. C рассвета до заката cнующий по улице царя Давида народ по-прежнему представляет собой живописную картину Востока, в которую всё ещё не влился поток чужеземцев в элегантных расслабленных костюмам и очках в роговой оправе. Вот словно из пустыни материализовался араб с фантастическими усами, парящий в своём просторном расшитом золотом одеянии из верблюжьей шерсти, арабская женщина с татуировками на лице в расшитом платье несёт корзину на голове, а вот кто-то из исламского духовенства с подстриженной бородой в аккуратной белой чалме, обёрнутой вокруг фески, ортодоксальный еврей с локонами в бобровой шапке и чёрном сюртуке, священник и монах, оба греки, бородатые в чёрных цилиндрических шапках, прозванных в шутку дымоходами, священники и монахи из Египта, Абиссинии и Армении, батюшка Латинской церкви в коричневой мантии и белом топи от солнца на голове, женщина из Вифлеема в склонённом назад головном уборе под белой вуалью, напоминающем о наследии норманнского королевства – и среди них, на этом колоритном, но привычном здесь фоне, случайно промелькнёт костюм, кретоновое платье или турист с фотоаппаратом.

Иерусалим не просто живописен, всё в нём настоящее, его нельзя уличить в поддельной роскоши, которую заметишь во множестве восточных городов. Здесь может быть грязь, но нет ни выцветшего кирпича, ни осыпающейся штукатурки. Здания полностью из камня, почти белого, как творог, чистого и сияющего, который на солнце играет всеми оттенками красного золота. Шарм и романтика здесь уступают место открытости и гармонии. Представления об истории и религии, глубоко укоренившиеся в первых детских воспоминаниях, растворяются перед реальным явлением. Прилив веры, плач иудеев и христиан, почитание в исламе священного камня9 окутывает гений места – и нет в этом никакой мистики. Этот дух – мощное излучение, вызывающее суеверное почтение, и, возможно, поддерживаемое им, но существующее независимо. Он более участлив к воинам, чем к священникам. И воины снова здесь. Они носят шорты и шляпы-топи и рады ответить с йоркширским акцентом, когда к ним обращаются.

В этом излучающем свет обрамлении храм Воскресения Христова10 кажется самым неприглядным из всех существующих. В нём будто бы темнее, чем есть на самом деле, его архитектура будто бы неуместна своей обыденностью, его почитание заметно ослабло. Каждый вошедший пребывает в замешательстве: притворяться равнодушным – высокомерно, изобразить восторженный вид будет лицемерием, но я избежал этого выбора. На входе я встретил знакомое лицо, он показал, как правильно себя вести в святых местах.

Мой друг был монахом в чёрном одеянии и высоком цилиндре, он носил короткую бороду и длинные волосы.

– Приветствую, – сказал я по-гречески. – Вы прибыли с горы Афон?

– Верно, – ответил он, – из монастыря Дохиар. Меня зовут Гэбриэл.

– Вы брат Аристарха?

– Да.

– Он умер?

– Так и есть, но откуда вы узнали?

Я описал Аристарха в другой книге. Он был монахом в Ватопеди, богатейшем из афонских монастырей, куда мы попали после пяти недель странствий по Святой Горе, уставшие и голодные. Мы были у Аристарха на попечении. Раньше он был стюардом на английской яхте и каждое утро спрашивал у меня: «Во сколько вы изволите сегодня обедать, сэр?» Он был молод, энергичен, практичен, совершенно не подходил для монашеского призвания и был полон решимости, если накопит достаточно денег, отправиться в Америку. Старших монахов, которые его унижали, он ненавидел.

Однажды, год или два спустя после нашего визита, он раздобыл револьвер и застрелил двоих из этих преподобных обидчиков. Так говорят. Точно известно, что потом он покончил с собой. Более здравомыслящего человека, чем Аристарх, а выглядел он именно таким, казалось, не существовало, и афонская община стыдилась произошедшего и не распространялась о трагедии.

– Аристарх выжил из ума, – сказал Гэбриэл, слегка постучав себе по голове. По рассказам Аристарха я знал, что Гэбриэл был счастлив в своём призвании, а в жестокости своего брата мог усмотреть только помрачение ума. – Вы в Иерусалиме впервые? – продолжил он, сменив тему.

– Мы прибыли сегодня утром.

– Я всё вам здесь покажу. Вчера я был у самого Гроба Господня. Завтра в одиннадцать пойду снова. Сюда, пожалуйста.

Теперь мы находились в просторном высоком круглом зале, в котором пологий свод поддерживался кольцом массивных опор. Посреди пустого пространства стояла святыня, миниатюрная церковь, напоминающая старые модели паровозов.

– Когда вы в последний раз были на Афоне? – спросил Гэбриэл.

– В 1927.

– Помню, вы останавливались в Дохиаре.

– Да. Как там мой друг Синесий?

– У него всё замечательно. Но он ещё слишком молод, чтобы быть старейшиной. Идёмте сюда.

Я оказался в маленькой мраморной комнате, оформленной в турецком барочном стиле. Путь ко внутреннему святилищу был преграждён тремя стоявшими на коленях монахами-францисканцами.

– Кого ещё из Дохиара вы знаете?

– Франкфорта. Как он поживает?

– Франкфорт?

– Франкфорт, кот Синесия.

– Ах! его кот… Не обращайте внимания на этих людей, они католики. Это чёрный кот…

– Да, и прыгает.

– Я знаю. Мы на месте. Осторожно, не ударьтесь головой.

Обойдя францисканцев, как крапиву, Гэбриэл нырнул в проём высотой в три фута, откуда исходил яркий свет. Я следом за ним. Внутри на небольшом пространстве у низкой каменной плиты преклонив колени, в состоянии религиозного восторга, стояла француженка, а рядом с ней ещё один греческий монах.

– Этот джентльмен был на Афоне, – доложил Гэбриэл своему приятелю, тот пожал мне руку, дотянувшись через француженку. – Шесть лет назад, представь, и он помнит кота Синесия… Это главная святыня, – он указал на каменную плиту. – Завтра я пробуду здесь весь день. Вы должны прийти повидаться со мной. Здесь не так много места, вы не находите? Давайте выйдем. Теперь я покажу вам другие места. На этом красном камне они омыли тело Христа. Четыре лампады греческие, другие – католические и армянские. Голгофа наверху. Попросите вашего друга подойти. Это греческая часть, там католическая. Но католики стоят у греческого алтаря, потому что Голгофа была там. Посмотрите на дарственную надпись над крестом, она из настоящих бриллиантов и подарена царём. И взгляните на этот образ. Приходят католики и дарят ей эти вещи.

Гэбриэл указал на витрину под стеклом. Внутри я увидел восковую Деву Марию, которую украшали цепочки, часы и кулоны, целый запас ломбарда.

– Мой друг – католик, – колко уведомил я Гэбриэла.

– О, в самом деле? А вы? Протестант? Или ни к какой вере себя не относите?

– Пока я здесь, буду православным.

– Я поведаю об этом Богу. Видите эти два углубления? Они поместили в них ноги Христа.

– А это точно есть в Библии?

– Конечно, это есть в Библии. Вот то место Голгофы, где землетрясением раскололо скалу. У моей матери на Самосе было тринадцать детей. Теперь из них остались только мой брат, он в Америке, сестра в Константинополе и я. Там гробница Никодима, а вот там покоится Иосиф Аримафейский11.

– А другие две маленькие гробницы?

– В них упокоились дети Иосифа Аримафейского.

– Я думал, что он похоронен в Англии.

Гэбриэл недоверчиво улыбнулся, в его взгляде читалось: «Какой вздор, рассказывайте это морским пехотинцам – моряки не поверят».

– Здесь, – продолжал он, – изображён Александр Македонский, дошедший до Иерусалима и встреченный одним из пророков, не помню, кем именно.

– Но действительно ли он бывал когда-либо в Иерусалиме?

– Несомненно. То, что я вам говорю, правда.

– Простите, думал, это скорее легенда.

Наконец-то мы выбрались на свежий воздух.

– Если вы придёте повидаться со мной послезавтра, я снова выйду из святилища. Я провожу там всю ночь и выхожу в одиннадцать.

– И вы не засыпаете?

– Нет. Я не люблю спать.

Другие святыни в Иерусалиме – это Стена Плача и Купол Скалы. Склонившиеся над своими книгами, уткнувшиеся головами в расщелины огромной каменной кладки, еврейские плакальщики здесь не привлекательнее тех, кого мы видели в храме. Но по крайней мере тут светит солнце, а сама Стена Плача напоминает стены инков. Мечеть Купол Скалы воздвигнута над выступом скалы, огромным камнем – священным Камнем Основания, откуда пророк Мухаммед вознёсся на небеса. И наконец мы имеем не просто представления о великом городе, перед нами настоящий памятник, достойный Иерусалима. К площади из белого мрамора, занимающей несколько акров, с разных сторон ведут восемь лестничных пролетов, обозначенных наверху линиями арок. Отсюда открывается вид на городские стены и Елеонскую гору12. Посреди площади, теряясь на фоне величественной мечети, стоит невысокий восьмигранник, украшенный голубой мозаикой, он поддерживает такую же мозаичную платформу, напоминающую барабан, ширина которой составляет примерно треть ширины восьмигранника. На вершине барабана находится слегка выпуклый купол, покрытый античной позолотой. С одной стороны стоит ещё миниатюрный восьмигранник, как бы дитя большего, опирающийся на колонны и накрывающий фонтан. Во внутреннем убранстве мечети заметно греческое влияние: мраморные колонны увенчаны византийскими капителями, а своды из золотой мозаики украшены причудливыми арабесками, должно быть, работы греческих мастеров. Алтарные преграды из металла напоминают о христианском периоде, когда крестоносцы превратили это место в церковь. Как мечеть храм был основан в VII веке. Но многие века внесли свой вклад в его нынешний облик. Совсем недавно византийские капители снова покрыли сверкающей позолотой. Со временем она вновь потускнеет.

Photo by Jorge Fernández Salas on Unsplash

В первый раз, когда мы сюда добрались, для посещения мечети было уже поздно, и мы только мельком увидели её от входа в конце улицы царя Давида. Какой-то араб преградил нам дорогу и начал что-то говорить. Я ответил, что сейчас предпочёл бы посмотреть на мечеть, а рассказ о ней оставить на завтра; не будет ли он так любезен отойти в сторону и пропустить нас? На это он заявил: «Я араб и буду стоять, где хочу. Эта мечеть принадлежит мне, а не вам». И куда же подевалось арабское обаяние.

Photo by Oğuzhan EDMAN on Unsplash

Этим вечером мы отправились в Вифлеем13. Было уже темно, и мы едва могли различить величественные ряды колонн, поддерживающих базилику. Экскурсоводы утомили нас ещё больше, чем те, что были утром в храме. Я оставил Кристофера смотреть вертеп, или что там они показывали.

Иерусалим, 7 сентября. – Я сел отдохнуть под оливковым деревом во дворе Купола Скалы, арабский мальчик тоже устроился в его тени и громко повторял уроки, уроки английского:

– За́ливы и мысы, за́ливы и мысы, за́ливы и мысы.

– Правильно не за́ливы, – перебил я, – а зали́вы.

– За́-ли́вы и мысы, за́-ли́вы и мысы, за́-ли́вы и мысы…

Я узнал, что он лучший на уроках рисования и надеется поехать в Каир учиться и стать художником.

Вчера мы провели вечер в приятной компании двух арабов, которых позвал на ужин Стокли. Один из них раньше работал в Министерстве иностранных дел Турции и был знаком с Кемалем14 и его матерью. Он рассказал, что война застала его в Салониках на должности консула, откуда он был депортирован Сарраем15 в Тулон – поскольку турецкая граница находилась очень близко, эта неприятная мера была излишней, в результате он потерял всю свою мебель и имущество. Разговор зашёл об Арлозорове, еврейском лидере, который был застрелен на побережье в Яффе16 во время прогулки с женой. Предполагается, что преступление совершили еврейские ревизионисты, экстремистская партия, которая хочет избавиться от английского управления и создать еврейское государство. Я не знаю, как долго, по их мнению, арабы будут терпеть существование хотя бы одного еврея после ухода англичан.

Сегодня утром мы отправились в Тель-Авив в качестве гостей мистера Джошуа Гордона, главы отдела безопасности Еврейского агентства17. В муниципалитете, где Кристофера приняли как достойного сына его уважаемого отца18, стены были увешаны портретами апостолов сионизма: Бальфура, Сэмюэла, Алленби, Эйнштейна, Рединга19. Карта показывала развитие этого места по годам, от борющегося за утопические идеалы населения в 3000 человек до бурно развивающегося общества численностью 70 000. За бокалом рейнвейна в отеле «Палестина» в Яффе я проверил аргументы арабов на мистере Гордоне. Приняв надменный вид, он рассказал, что для помощи безземельным арабам была создана комиссия, таковых набралось всего несколько сот человек, при этом арабы из Трансиордании упрашивали евреев отправиться развивать этот регион.

Я спросил, не стоит ли евреям пойти на уступки арабам, чтобы утихомирить их, даже в ущерб себе, ради мира в будущем. Мистер Гордон сказал «нет». Единственной возможной основой для арабо-еврейского взаимопонимания была совместная оппозиция англичанам, а этого еврейские лидеры не одобряли. «Если страна хочет развиваться, арабы должны с этим смириться, несмотря на то, что развития они не любят. И тут нечего более обсуждать.» У сыновей пустыни в последнее время было достаточно апологетов. Я нахожу более приятным видеть растущий бюджет – единственный в мире на данный момент – и поздравляю с этим евреев.

Итальянцы были ещё одним скрытым врагом мистера Гордона, как бы сказали англичане, змеёй на его газоне. Некоторое время назад он совместно с другими людьми пытался запустить англо-палестинскую судоходную линию, чтобы доставлять корреспонденцию вместо итальянских судов. Идея провалилась из-за незаинтересованности англичан в сотрудничестве. Итальянцы предлагают бесплатное образование в Риме всем палестинцам и сниженные тарифы на проезд. Правда, в год этим правом пользуются не более 200 человек. Но мистеру Гордону было мучительно сознавать, с какими трудностями сталкивается любой студент, желающий закончить образование в Лондоне, даже за свой счёт.

После посещения апельсиновых садов и оперного театра мы пошли купаться. Неожиданно в толпе на набережной нас заметил мистер Аарансон, наш знакомый с парохода «Италия».

– Привет, привет, вы тоже здесь? Иерусалим в это время года пустеет. Но я, возможно, загляну туда завтра. До свидания.

Если бы Тель-Авив находился в России, мир был бы в восторге от его планировки и архитектуры, его приветливого общинного образа жизни, его интеллектуальной и молодёжной атмосферы. Но в отличие от России, здесь всё это есть в настоящем, а не остаётся лишь целью на будущее.

Иерусалим, 10 сентября. – Вчера мы обедали у полковника Киша. Кристофер вошёл первым, но полковник обратился сначала ко мне: «Вы, я вижу, сын сэра Марка Сайкса», – подразумевая под этим, как нам показалось, что ни один англичанин такого происхождения не носит бороду. За обедом полковник сообщил нам о кончине короля Фейсала20 в Швейцарии. На стене висела прекрасная картина с Иерусалимом работы Рубина, навестить самого художника в Тель-Авиве нам рекомендовал мистер Гордон, если, конечно, тот не будет в отъезде.

Я пошёл поплавать в бассейне молодёжной христианской организации напротив моего отеля. Пришлось заплатить два шиллинга, отказаться от медицинского осмотра, переодеться среди множества мохнатых гномов, от которых пахло чесноком, и, наконец, принять горячий душ, выслушивая язвительные замечания, потому что я отказался натираться мылом против насекомых. Только после этого я отправился в бассейн, проплыл несколько ярдов, пока играл в водное поло, организованное тренером; вынырнул я насквозь пропахнув антисептиком, так что срочно пришлось вернуться в отель и ещё раз принять душ перед ужином.

Мы очень приятно провели вечер с Верховным комиссаром. Не было тех обязательных формальностей, которые хороши на больших приёмах, но смущают в узком кругу. На самом деле, если бы не обслуживающий персонал, состоящий из арабов, это вполне мог бы быть ужин в английском загородном доме. Напоминал ли Понтий Пилат своим гостям итальянского эсквайра?

Когда мы вернулись, в отеле были танцы. Кристофер встретил в баре университетского друга, который умолял его, во имя их альма-матер, сбрить бороду: «Я хочу сказать, Сайкс, ты знаешь, однозначно, нет, мне не нравится это говорить, ну, я имею в виду, неважно, я бы предпочёл не говорить, ты видишь, старина, на твоём месте я бы сбрил бороду, однозначно, потому что люди, по-любому, думают, ты знаешь, что я имею в виду, нет, честно, я не скажу этого, это было бы недостойно. Ну хорошо, если ты реально хочешь знать, ты прижал меня, чтобы я это сказал, я хочу сказать, что люди могут подумать, что ты немного хам и не уважаешь никого вокруг, ты это знаешь».

Когда все разошлись спать, я отправился в старый город. Улицы были окутаны туманом, словно я гулял по ноябрьскому Лондону. В храме Воскресения Христова шла православная служба в сопровождении хора русских крестьянок. Эти русские песнопения всё преобразили, место стало торжественным и подлинно священным, когда седобородый епископ в своей круглой алмазной короне и расшитом одеянии вышел из дверей святыни в мягкое сияние свечей. Появился Гэбриэл и после службы затолкал меня в ризницу выпить кофе со старцем и казначеем. Я вернулся в отель в половине четвёртого.