Читать книгу Похищенный, или Приключения Дэвида Бэлфура (сборник) - Роберт Стивенсон - Страница 7

День, начавшийся так дурно, прошел сверх ожидания хорошо. В двенадцать часов мы опять ели холодную овсяную кашу, а вечером – горячую: овсянка и эль составляли весь рацион моего дяди. Беседовал он мало и обычно выпаливал свои вопросы после долгого молчания, а когда я попытался завести с ним речь о своем будущем, он уклонился от разговора. В комнате рядом с кухней я нашел много латинских и английских книг, чтением которых с большим удовольствием занялся до вечера, – дядя не возражал. Время прошло незаметно, и я почти примирился со своим пребыванием в Шоос-хаусе – только вид моего дяди вызывал во мне беспокойство, особенно не нравилось мне то, как он смотрел на меня: искоса, боясь встретиться с моими глазами, и все время прятал взгляд.

Моя тревога усилилась, когда мне в руки попалась дешевая книжка от Патрика и Уоркера; на титульной странице я увидел надпись, сделанную, очевидно, рукой моего отца: «Моему брату Эбенезеру в пятую годовщину его рождения». Меня очень удивили эти слова, ведь мой отец, насколько я знал, являлся младшим сыном в семье: неужели, не достигнув еще и пяти лет от роду, он уже писал таким красивым четким почерком? Или он ошибся с возрастом своего брата? Маловероятно. Я старался не думать об этом, тем более что вокруг было столько интересных книг, старых и новых, в том числе труды по истории, романы и стихотворения, но мысль о почерке моего отца никак не выходила у меня из головы. Когда я вернулся в кухню, чтобы съесть очередную порцию каши и выпить пива, я первым делом поинтересовался у дяди Эбенезера, отличался ли мой отец способностями к учению.

– Александр? Нет, – ответил дядя. – Я гораздо умнее его и в детстве научился читать одновременно с ним.

Это вконец озадачило меня, я заподозрил, что Александр и Эбенезер были близнецами, и прямо спросил дядю об этом. Он вскочил со стула, и роговая ложка выпала у него из рук на пол.

– Зачем ты суешь свой нос, куда не просят? – прошипел он, схватив меня за плечо и уставившись мне в лицо; глаза его, небольшие, светлые и блестящие, как у птицы, при этом недобро мигали и щурились.

– Что вы себе позволяете? – возмутился я, отстраняясь. Я нисколько не уступал ему в физической силе и ничуть его не боялся. – Отпустите мою куртку. Так нельзя обращаться с людьми.

Мне показалось, дядя сделал над собой невероятное усилие.

– Слушай, Дэвид, – произнес он уже спокойнее, – тебе не следует говорить со мной о твоем отце. Я не хочу ничего объяснять. – Некоторое время он сидел, сжав губы, весь трясся от раздражения и не сводил немигающего взгляда с овсянки в миске. – Александр – мой единственный брат, – прибавил он каким-то бесчувственным голосом, затем взял ложку и принялся за кашу, все еще не переставая злиться.

Непредсказуемое поведение дяди, его более чем странная реакция на мой вопрос, то, что он едва меня не ударил, – все это выходило за рамки моего понимания и возбудило во мне одновременно страх и надежду. С одной стороны, я всерьез задумался над тем, что мой дядя, похоже, сумасшедший и надо его опасаться. С другой стороны, совершенно непроизвольно в голове моей начала слагаться история наподобие слышанных мною когда-то народных баллад о нищем юноше – законном наследнике и о его злодее-родственнике, который старался любыми путями отнять у молодого человека то, что тому принадлежало по праву. Если бы мой дядя не имел причин опасаться меня, он не пытался бы разыгрывать комедию с пришедшим к нему бедным племянником. Я гнал от себя эту мысль, но она прочно засела в мозгу, и я по примеру дяди стал украдкой следить за ним. Так мы сидели за столом, как кошка с мышью, пристально наблюдая друг за другом. Он больше не проронил ни звука, но что-то усердно соображал – наверняка враждебное по отношению ко мне. Убрав посуду, он, как и утром, отпер сундук, достал табаку на одну трубку, повернул стул к очагу и закурил, сидя ко мне спиной.

– Дэви, – вымолвил он наконец, – я вот о чем думаю… У меня есть немного денег, предназначенных тебе еще до твоего рождения. Я посулил их твоему отцу, понимаешь? Просто так пообещал, без всяких формальностей, в беседе за бокалом вина. Эти деньги я держал отдельно, что, конечно, очень невыгодно, но раз обещал – значит, обещал. Так вот теперь эта сумма выросла и составляет ровно… – он запнулся, – …ровно сорок фунтов! – Дядя произнес эти слова, взглядывая на меня через плечо, и почти с воплем прибавил: – Шотландскими деньгами!

Так как шотландский фунт равняется английскому шиллингу, то разница от этой оговорки получилась значительная. Кроме того, я понимал, что весь рассказ про отложенные для меня деньги лжив от начала до конца и выдуман на ходу с намеренной целью, какой – я, разумеется, не знал. Поэтому я даже не попытался скрыть усмешку в голосе:

– О сэр, вы уверены? Вы, вероятно, имели в виду сорок фунтов стерлингов?[3]

– Конечно, – ответил дядя, – я так и говорю: сорок фунтов стерлингов. И если ты на минутку выйдешь за дверь посмотреть, что творится на дворе, я достану их и кликну тебя.

Я поступил, как он велел, криво ухмыльнувшись, – пусть не думает, что меня легко обмануть. Стемнело, лишь несколько звезд светились над горизонтом, и, пока я стоял за дверью, я слышал глухой стон ветра между холмами. Видимо, приближалась гроза, и следовало ждать перемены погоды, но я и предположить не мог, что еще до наступления ночи это будет иметь для меня решающее значение.

Позвав меня обратно, дядя Эбенезер отсчитал тридцать семь золотых гиней[4], остальные деньги в мелких золотых и серебряных монетах он держал, зажав в ладони, но в последнюю секунду пожалел расстаться с ними и сунул их в карман.

– Ну вот, ты убедился. Я кажусь тебе чудаком и странным человеком, но слово свое держу, я тебе это продемонстрировал. – И, не дав мне даже рта раскрыть, потому что я онемел от неожиданного великодушия своего дяди-скупца и никак не мог подобрать слов, чтобы выразить свою благодарность, он добавил: – Ни слова! Молчи. Мне благодарности не надо. Я исполняю свой долг. Конечно, не всякий сделал бы это, но мне доставляет удовольствие отдать должное сыну моего брата, хотя меня и считают замкнутым и нелюдимым. Мне приятно думать, что теперь мы уж точно поладим, как и положено таким близким родственникам.

Я отвечал ему со всей возможной учтивостью, но все время недоумевал, что будет дальше и почему он добровольно расстался со своими драгоценными гинеями, ведь даже ребенок не поверил бы его объяснениям. Вслед за тем он опять искоса взглянул на меня и объявил:

– А теперь услуга за услугу.

– Я готов доказать вам свою благодарность в разумной степени, – осторожно произнес я и стал ждать какого-нибудь чудовищного требования. Однако ничего такого не последовало, он заметил только вполне здраво, что стареет и слабеет и надеется, что я помогу ему управляться по дому и ухаживать за садиком. Я кивнул головой в знак согласия.

– Ладно, – оживился он, – давай начнем сейчас же. – Он вытащил из кармана заржавевший ключ: – Это ключ от башни с винтовой лестницей, – пояснил он, – а башня расположена в конце дома. Войти в нее можно только снаружи, потому что та часть здания не достроена. Иди в башню, поднимись по ступеням и принеси мне ящик с бумагами – он наверху.

– Можно взять свечу?

– Нет. – Он хитро прищурился: – В моем доме нельзя зажигать огня.

– Понятно, сэр, – согласился я. – Лестница хорошая?

– Отличная, – заверил он и, видя, что я ухожу, пробурчал: – Держись за стену, перил там нет. Но ступеньки очень удобные.

Я вышел во двор. Ветер стонал где-то далеко, но около дома его не чувствовалось. Тьма стояла кромешная, и я, помогая себе руками, двигался вдоль стены до самой двери башни на краю незаконченного флигеля. Я всунул ключ в замочную скважину и едва успел повернуть его, как вдруг – без всякого грома – все небо проре́зала сильная молния, и затем оно снова потемнело. Мне пришлось прикрыть глаза ладонью, чтобы привыкнуть к мраку, и, когда я вошел в башню, у меня возникло такое ощущение, что я наполовину ослеп. Внутри я ничего не мог разглядеть и сразу же натолкнулся на стену, а ногой попал на нижнюю ступеньку лестницы. Стена на ощупь оказалась сложенной из добротного тесаного камня, ступеньки были крутоваты и узки, но тоже из полированного камня – ровные и прочные. Помня слова дяди об отсутствии перил, я держался за стену и с бьющимся сердцем прокладывал себе дорогу в полной темноте.

Шоос-хаус имел в высоту около пяти этажей, не считая чердака. По мере того как я поднимался, мне казалось, что в башню проникает слабый свет звезд и становится чуть-чуть светлее. Внезапно опять сверкнула и пропала молния. Я не закричал лишь потому, что страх сдавил мне горло, и единственно по милости Господа Бога я не сорвался с лестницы. При блеске молнии я увидел не только многочисленные проломы в стене, так что я словно карабкался вверх по открытым лесам, но и то, что ступени здесь неравной длины, а моя нога в ту минуту находилась в двух дюймах от пустоты.

«Так вот она, эта отличная лестница!» – подумал я. При этой мысли мной овладело бешенство, придавшее мне храбрости. Послав меня сюда, дядя подвергнул меня ужасной, а точнее, смертельной опасности, и сделал это преднамеренно. Я поклялся, что отомщу ему, хотя бы мне для этого пришлось сломать себе шею. Я опустился на корточки и медленно, как улитка, продолжил восхождение по ступеням, ощупывая впереди каждый дюйм пространства и испытывая на прочность каждый камень. После вспышки молнии темнота, казалось, усилилась, но и это меня не так пугало, как шум, производимый летучими мышами в верхней части башни, – он оглушал меня, сбивал с толку, а кроме того, слетая вниз, отвратительные твари иногда задевали крыльями мое лицо и спину.

Башня имела четырехугольную форму. Для соединения маршей в каждом углу вместо забежной площадки лежало по большому камню. Я на четвереньках дополз до одного из поворотов, как вдруг моя рука, соскользнув с угла, очутилась в пустоте: лестница в этом месте обрывалась! Слава богу, опять сверкнула молния – именно благодаря ей и своей осторожности я остался цел и невредим. Но при одной мысли о грозившей мне гибели: еще миг, и я сорвался бы со страшной высоты, – холодный пот выступил у меня на лбу, ноги стали ватными, и все тело охватила чудовищная слабость. Я перевел дух, повернул обратно и ощупью, затаив в сердце лютую злобу, стал спускаться по ступеням. Когда я преодолел полпути, с шумом налетел ветер, потрясая башню, правда, быстро стих, зато пошел дождь, и, когда я добрался до низа, он уже лил как из ведра. Я высунул голову из башни и взглянул в сторону кухни. Дверь, которую, уходя, я затворил за собой, теперь была распахнута, и оттуда пробивался слабый луч света. Мне померещилось, я вижу человеческую фигуру, которая словно бы замерла под дождем и к чему-то прислушивается. Сверкнула ослепительная молния – так и есть! Фигура принадлежала моему дяде, который стоял на том самом месте, где я и предполагал его увидеть. Сию же секунду раздался сильнейший раскат грома.

Принял ли мистер Бэлфур гром с небес за шум моего падения с башни или услышал в этом звуке Божий глас, возвещавший о совершённом преступлении, – об этом я предоставлю судить читателям. Но одно я знаю достоверно: дядю охватил панический ужас, он бросился в дом и не закрыл дверь. Я осторожно прокрался за ним, неслышно проник в кухню и стал наблюдать. Дядя успел открыть посудный шкаф, вытащил оттуда большую бутыль виски и уселся за стол спиной ко мне. Время от времени по телу его пробегала судорога, он громко стонал, припадал к горлышку бутыли и частыми глотками пил оттуда неразбавленное зелье. Я подошел сзади, внезапно хлопнул его по плечу и закричал:

– А, дядя!

Мистер Бэлфур испустил слабый крик, похожий на блеяние овцы, уронил руки и упал со стула. Это меня немного смутило, но я решил прежде позаботиться о себе и, не колеблясь, оставил дядю валяться на полу. Ключи висели в шкафу, и я намеревался запастись оружием, прежде чем гостеприимный хозяин придет в чувство и снова обретет способность замышлять зло. В шкафу стояли несколько бутылок, некоторые, похоже, с лекарствами, лежал ворох счетов и старых бумаг, которые я охотно перерыл бы, имей на это время, и пылились еще какие-то ненужные мне вещи. Сундуки интересовали меня несравненно больше: в первом я обнаружил муку, во втором – мешки с документами и деньгами, перевязанными в пачки, в третьем – какое-то барахло, из кучи которого я вытащил ржавый шотландский кинжал без ножен, засунул его себе за жилет и повернулся к дяде.

Он по-прежнему лежал там, где упал, скорчившись, с вытянутой рукой и ногой, лицо его посинело, и на миг мне почудилось, что он перестал дышать. Я испугался, не умер ли он, принес воды и побрызгал ему в лицо. Он начал приходить в себя, шевелить губами и таращить глаза. Его блуждающий взгляд наконец задержался на мне, и в глазах дяди я прочел выражение смертельного ужаса.

– Ну, – сказал я, – попробуйте привстать.

– Ты жив? – всхлипнул он.

– Как видите, – ответил я. – Не вам за это спасибо.

Дыхание его сделалось прерывистым, он залепетал:

– Синий пузырек. Там, в шкафу, достань…

Я подбежал к шкафу и нашарил синий пузырек с лекарством. Доза была обозначена на ярлычке, и я как можно скорее накапал в стакан и дал ему выпить.

– Это все сердце, Дэви, у меня прескверное сердце, – простонал он, схватившись за грудь.

Я усадил его на стул и взглянул на него. Конечно, пожилой больной человек заслуживал сочувствия, но во мне кипел справедливый гнев. Я задал ему несколько вопросов, на которые желал немедленно получить ответы. Зачем он мне лгал на каждом шагу? По какой причине он боялся, что я уйду от него? Почему его вывел из себя вопрос, не являлись ли они с моим отцом близнецами? Не потому ли, что это правда? Зачем он дал мне деньги, на которые я, наверное, не имел права претендовать? И самый главный вопрос: зачем он пытался погубить меня? Он слушал молча, хлопая глазами, потом разбитым голосом попросил меня позволить ему лечь в постель.

– Завтра я тебе все объясню, – заохал он, – ей-богу.

Он еле шевелил руками и ногами, и я не хотел мучить старика, однако запер его в комнате и спрятал ключ в карман. Затем, вернувшись на кухню, развел такой огонь, какого здесь, наверное, не видывали уже много лет, закутался в плед, улегся на сундуке и заснул.