Читать книгу Между солнцем и луной. Что всего дороже - Рома Джин Эйр - Страница 5

Август ударяет в голову обухом.

Приписываю шум и звон в ушах к последствиям августовского выброса, но никак не к приближающемуся приступу.

Я знаю, что Ариана мне не поможет, равно как и никто другой, от чего голубые глаза моего Иисуса наливаются кровью и готовы закрыться в любой момент – закрыться, чтобы никогда больше не быть открытыми.

Вчера полночи мне казалось, что капли для глаз, верой и правдой снимающие резкую боль и заплывшие красные пятна с белёсых яблок от извечной моей бессонницы, были ядом.

Ядом, который выльется из флакона, стоит мне только отвести от него взгляд, и заберется мне под веки, сам, потому что жидкости на удивление подвижны, если ты психически болен.

Август скручивает мои извилины в петлю для повешения.

«Я в шапке, потому что так август не может царапать мой мозг»

«Я знаю, что на улице +23»

«Я знаю еще, что это его план, потому что в августе должно холодать»

«Должно холодать, потому что так сказал он»

«Самый замечательный месяц – февраль»

«Бинты на левой ладони мешают мне спать»

«Когда я бодрствую, Иисус спит, поэтому я не смею спать»

В этот раз всё прошло не так уж и плохо.

Ариана почти не плакала.

Потому что единственное, что я делала всё это время – проделывала дыру в своей ладони, так как без дыр распятие невозможно, а крест у меня всегда с собой.

А потом я спала.

Спала очень много, в тайне надеясь, что я так и умру от передозировки сна. Жара пригвоздила меня к моему креслу, а в ушах стояла ненатуральная гробовая тишина, от которой хотелось просверлить себе внутреннее ухо.

Но на это так катастрофически не хватало сил.

А позавчера я, наверное, это бы сделала, но сегодня, и завтра, и послезавтра, и послепослезавтра, я не смогу найти в себе сил даже на то, чтобы жить.

Но всё же, в одном я была как всегда права: после стольких дней беспросветного пепелища, начало постепенно холодать.

Помню, когда первый раз за невыносимо большое количество времени раскаленное солнце скрылось за свинцовыми тучами, и пошел дождь, я стояла на балконе в одной спущенной на левом плече футболке, курила, простирая руки к небу, попутно вдыхая озон, оставленный молниями, разрезающими выгоревший Осло, и готова была заплакать.

Потому что вместе с этой грозой пришла освобождающая ремиссия.

И на ближайшие пару месяцев (пожалуйста, я очень на это надеюсь) я могу, как обычно, пытаться забыть о своих болезнях и жизнь нормально как все.

Но я никогда не плачу и никогда не смеюсь.

Ливень двое суток топил улицы Осло после той долгожданной грозы, пока не очистил город от мерзкой летней духоты и пыли. Дышать тогда стало как никогда легко и спокойно.

Сообщать мне о любых известных ей бесплатных или очень дешевых мастер-классах было у Рины идеей фикс, и я была абсолютно не против, потому что лишь в танце я по-настоящему обретаю покой и внутреннюю гармонию.

Иисус же в это время бьется в истерике, умоляя прекратить, и режет себя наживую, выставляя акт самобичевания в качестве протеста.

Но только не сейчас, когда я в начале восьмого утра сижу на прохладной скамейке, любуясь утренним пробуждающимся городом, вдыхая и выдыхая полной грудью, сжимая легкими весь окружающий меня кислород, сжимая правой рукой термокружку с черным кофе, сжимая пальцами левой руки оранжевый фильтр Marlboro Gold, сжимая обветренными губами безумный крик о помощи.

Улыбаюсь, потому что сейчас у меня всё хорошо.

Найти человека в социальных сетях, когда ты знаешь только его имя – невозможно. Ведомая манией, первые три августовских дня я искала Михоэля повсюду и одновременно нигде, делая это максимально неосознанно. Крашеная карминовая голова посылала меня четко и строго к чертям каждый раз, когда я вводила в поиске его имя.

Посылала каждый раз, когда я шерстила аккаунты танцевальных групп Осло, когда пыталась цельно слепить врезавшийся в память образ поразительно гибкого стройного парня с тёмными миндальными глазами и улыбкой, от которой нутро заживо горит где-то в районе vertebrae thoracicae.

Поэтому каждый раз, когда Ариана приносила мне очередную листовку или отправляла репост с открытым уроком какого-нибудь столичного хореографа, я надевала свою «броню» и затуманено шла туда, хороня надежду встретить Михоэля в самом дальнем углу своего сердца.

Но этот день был другим.

Допив свой остывший черный кофе и отправив окурок в облезшую урну, я воздвигла мемориальный камень на мыслях о Михоэле. Пришедшее на смену свободе ощущение утраты начинало топить на клеточном уровне, но этот день уже тогда был абсолютно другим.

Потому что бывают дни, когда ты имеешь дерзость делать то, что хочешь именно ты.

Поднимаюсь со скамейки и, наконец, радуясь тому факту, что почтовое отделение начало свою работу, направляюсь к нему, прождав перед этот момент открытия почти целый час и пять выкуренных сигарет.

Когда вы заказываете двусторонние фаллоимитаторы в довесок к анальным пробкам на AliExpress, то вы можете быть спокойны, потому что на посылках не будет указан перечень того, за что вы расписываетесь на почтовом извещении.

(начало)

– анальная пробка средняя PURE BUTT PLUG – MEDIUM, 12 см, телесный

– фаллоимитатор-реалистик BOB HAGER 8» на присоске, 20 см, телесный

– фаллоимитатор/дабл розовый 45,7 см 50537

– шарики вагинальные/ серебро 885006, авс-пластик, 3 см

(конец)

А вот когда работник почты берет с полки большой желтый пакет с вашим именем, то почувствовать фаллической формы предметы внутри ему не составляет труда.

– Держите, Ваша посылка, – на лице ушедшей за отметку в сорок лет тучной дамы воцаряется нечитаемая эмоция.

– Спасибо, до свидания, – приму её за осуждение, потому что мне так комфортно.

Забросив пакет в черный рюкзак, направляюсь в ближайший супермаркет, чтобы начать пить в девять утра.

Потому что сегодня я имею дерзость делать «то» и «так», как хочу именно я.

Минут десять изучаю красные и желтые ценники в отделе алкоголя, беру две бутылки акционного рома (по одной в каждую руку) и бреду по только что вымытому полу на кассу.

– Два пачки Marlboro Gold, пожалуйста.

– Есть только красный, – возможно, она хотела спросить у меня паспорт, ведь достигшие совершеннолетия люди просто так не будут в районе девяти утра покупать сорокаградусное пойло в будний день с рюкзаком наперевес, забитым дешевыми палеными секс-игрушками из Китая.

Увы, будут.

– Давайте красный.

от: Ри (а) на, 08:44

Инг, где тебя носит?

Ты хотя бы тепло оделась?

Там холодно.

Вздохнув, сразу же после затяжки делаю корявое фото своих ног, в целости и сохранности, и отправляю своей янтарной паникерше.

Скоро буду дома.

Цмок.

Пить разбавленный ром – моветон. Но я не оптимист и не пессимист, и мой стакан наполовину – ром, наполовину – кола.

– Ари, подкури мне, пока я нарежу лимон и свои пальцы.

Кашу ромом не испортишь.

Ром не волк, но со стола исчезнуть может.

Пей ром, пока горячо.

– Я надела твой нелюбимый шмот, – в дверях кухни появляется Рина, нацепившая треклятую черную футболку Thrasher Fire Logo, со стеклянной бутылкой в руке.

– Как я полагаю, там не вода, – пытаюсь откинуть свисающие на лицо волосы, чтобы Ариана не подожгла мне их своей зажигалкой.

– Там мой вчерашний джин-тоник, хочешь? – протягивает мне своё пойло.

– Джин-тоник безо льда?

– Угум.

– И без лайма?

– Угум.

– Там хотя бы тоник остался?

– Возможно, – откликается Ариана и забирается на кухонную столешницу с ногами.

Вытираю руки, измазанные лимонным соком о джинсовую ткань шорт, правой рукой перехватываю сигарету, всё это время зажатую губами, левой пододвигаю к себе руку Рины, сжимающую бутылку.

– У тебя талант курить без рук, Инге.

Закатываю глаза на очередной своеобразный комплимент, и отпиваю прозрачное содержимое.

– Мы допьем эту дрянь, переоденем тебя и будем пить нормально.

Ариана фотогенична даже тогда, когда шумно посасывает противнейший коктейль, больше смахивающий на водопроводную жижу, выбирая музыку на вечно подвисающем айфоне, почти что запутавшись волосами в нашем цветочном уголке квартиры. И в этой тупой футболке.

Из этого действительно получилось неплохое фото, которое, она клялась, что выложит в инстаграм.

Итак, что вы обычно делаете, когда опустошили четыре лонга на двоих?

Мы, например, достаем уцененный фотоаппарат, купленный вскладчину, надеваем серый и бордовый трикотажные свитера и составляем свой собственный топ десяти величайших загадок в истории человечества.

– Туринская плащаница.

– Феномен Амелии Эрхарт.

– Мы составляем топ-10 или играем в «слова»?

– Зачем ты налепила пластырь, Инге?

– Потому что ты чуть не прожгла мне нос.

Правда, всё было немного не так. Пока мы в какой из раз (ов) курили на балконе, Ариана мне рассказывала очередную увлекательную историю, завязанную на поддельных документах, при этом жестикулирую так, будто пыталась прямо-таки изобразить мне весь спектр эмоций, которые сопровождали её и напарницу в той погоне от полиции по зимнему Осло.

В силу разницы в росте, мне всегда приходится задирать голову, чтобы видеть харизматичное лицо Арианы, пока она как ветряная мельница размахивает своими всё-таки мужскими руками.

Стряхивать пепел в нашу самодельную пепельницу она, увлекаясь, как всегда забывает, поэтому он летит прямо мне в лицо, соскальзывая и щекоча где-то в районе переносицы. Во избежание повторных инцидентов, я прилепляю широкий телесный пластырь.

От мыслей меня отвлекает Ариана и звук затвора камеры.

– Хорошо, что я нацепила серый свитер, – бурчу я, еще сильнее натягивая его на лицо.

– Ты всегда пытаешься утопить себя в одежде, когда выпадаешь из реальности в свои мысли, – передавая мне фотоаппарат, добавляет Ариана. – Детка, ты всегда прекрасна.

– Ты знаешь, что половина фотографов, с которыми я работала, демонстративно вздыхали от того, что наложить фильтры и ретушь гармонично им, видите ли, очень тяжело, бла-бла-бла, то один глаз криво, то второй как будто высран. Это так утомляет. Простите, извините, что мама родила меня с гетерохромией.

– Я сделаю тебе один глаз красным, а другой голубым, – задумчиво тянет Ариана, восседая напротив меня рядом со стеной, облепленной её портретами, набросанными моими же руками.

Щёлк.

– Тебе очень идет этот свитер, – накидываю петлю фотоаппарата на шею, пока Ариана стягивает бордовую вещицу с себя и накидывает сине-красную олимпийку прямо на голое тело.

– Тогда я не хочу его прокурить, пошли на балкон.

Следую за своей соседкой, перед этим освобождая себя от свитера, которому тоже не суждено быть прокуренным, и захожу на балкон уже в одном черном топе.

Спустя два дня, перед тем как отправить фотографии Ариане в личку, небрежно замазываю на одном из них половину лица, потому что на нем и без того уже есть четыре пары нарисованных глаз.

Когда ром был распит, а голова лишена всего постороннего, мы, кое-как добравшись и вернувшись из винной лавки в соседнем доме, решили провести вечер в вычурном гламурном стиле, приодевшись во всё самое нелепое, найденное в нашем шкафу.

Курить же теперь мы выходили в парадную, открыто надеясь встретить рандомного симпатичного соседа с минимальным здравым смыслом в голове. И спустя пару бокалов вина, мы его встретили.

Он жил двумя этажами выше и учился на фотографа в местном колледже искусств. Ариана в свою очередь не воздержалась отпустить шутку о том, что, видимо, «вся модельная туса Осло живёт в одном общем доме».

Фотоаппарат благополучно перекочевал к Варгу, решившему запечатлеть столь буржуазную картину на оплеванной лестничной площадке. Оставил он нас также внезапно, как и влился в наш вечер высокой моды.

Допитое вскоре вино вбило нам в головы идею провести остаток дня на улице в поисках достойной вечеринки. Наспех переодевшись, Ариана выдала фразу, решившую всё, и не только сделав этот день окончательно другим, но и, без преувеличения, изменившую всю мою жизнь.

– Нам нужно найти какую-нибудь типа… школьную вечеринку. Я обязан опорочить эти юные миленькие головки.

– Обязана, – поправляю я, пытаясь выровнять подвороты светло-синих джинсов.

– Я сказала «обязан»? – на мгновение замирает Ариана, как-то бессильно свешивая руки вдоль черной ветровки.

– Ты просто оговорилась, хорошо? – подхожу к ней вплотную, сжимая её локти, пытаясь вывести из секундной потери веры.

Рина смотрит на меня во все глаза, пытаясь обратно разложить мир по полочкам в своей принципиальной и далеко нетрезвой голове.

Кивает.

Целую её максимально развязно и жадно, потому что, как ни крути, сейчас, несмотря ни на что, я облизываю мужские губы, мой язык касается мужского языка, а руки, начинающие сжимать мой зад, что бы ты не делал, всё равно мужские.

– Ты самый странный натурал, которого я встречала, – кричит мне в спину улыбающаяся Ариана, когда я ищу в прихожей ключи.

– Ох, нет, – уже выхожу за дверь из квартиры. – Поторапливайся.

Если бы Ариана на две минуты не остановилась у дома, поправляя юбку, прикрывающую несколькими слоями ткани её фактуру, мы бы сели на другой автобус.

Если бы водитель красного Nissan думал, перед тем как садиться за руль, и на развороте боком не задел паркующийся Sedan, мы бы не объезжали лишние одиннадцать минут автомобили патрульной службы.

Если бы дама с двумя пакетами «Kiwi» соизволила прийти на остановку раньше, то водителю бы не пришлось дважды открывать двери, чтобы она смогла водрузить свою тушу на заднее сиденье, безвозвратно потратив на это наши три минуты.

Если бы месяцами ранее Ариана не работала за копейки визажистом в школьной фотоссесии, случайно заметив объявление, этот день бы не стал бы другим.

Он не стал бы другим, если бы этой школой не была Фирстикаллен.

Если мы бы сели на тот автобус, на который мы благополучно опоздали из-за мнительности Арианы, мы бы никогда случайно не столкнулись с только что вошедшим в салон запыхавшимся парнем по имени Мортен.

– Боже мой, Мортен! – завопила на весь автобус Рина, накидываясь на незнакомого мне парня с объятиями.

– Ариана, вот это встреча! – да, можете пообниматься, пока я стою, опираясь на поручень и ничего не понимаю.

Мортен, мальчик с аметистовыми глазами, выпускался в июне из школы, и, как и все прочие, с горем пополам согласился на прощальную фотосессию со всем классом. Фотосессию, на которой волею судьбы Ариана решила подзаработать.

Историю о том, как они трахались в школьном туалете и еще раза два после в случайных местах, она решила оставить на потом.

– Мортен, какова вероятность, что ты едешь на тусовку Фирстикаллен? – устало протянула, параллельно прокручивая в голове список возможных баров, в которых мы как обычно можем напиться, уповая на подлинность алкоголя в наших стаканах. Потому что так было уже ни один раз, а этот день не был исключением.

Ну, по крайне мере, мне так уже начинало казаться.

Если бы я послушала Ариану, и мы после двух бутылок рома сразу же поехали в центр, посещая один за другим столичные бары, или сначала бы смачно не облобызали друг друга прямо на балконе, а после не пошли бы за вином и не потратили уйму времени, выуживая в шкафу белое атласное платье и помпезный черный бархатный халат, если бы Варг задержался на работе, и не провел добрых тридцать минут с пьяными соседками, покуривая сигаретки на лестничной площадке, если бы вино закончилось чуть позже, или, наоборот, чуть раньше, если бы на почте тучная сорокалетняя дама быстрее передвигала своими жирными ногами, еле влезающими в красные уродливые туфли, если бы тогда, на кассе, был нужный мне Marlboro, если бы нам не пришлось допивать треклятый вчерашний джин-тоник, отодвинувший время распитие рома на целых сорок минут – боже – если бы хоть что-то из этого пошло не так или не вовремя, этот день не стал другим или особенным.

Потому что вероятность была равна единице.

Мортен, еле успевший вскочить в нужный автобус, ехал на вечеринку Фирстикаллен.

***

– Я слишком стара для этого дерьма.

– Бьёрга, захлопнись, тебе всего лишь двадцать с небольшим.

Моя любимая степень опьянения Арианы – она начинает называть меня «Бьёрга» – вступила в силу, когда мы, познакомившись с владельцем дома, на спор друг с другом опрокинули в себя три стопки текилы.

– В следующий раз слизывай соль с моих сисек, – пьяно твердит мне в ухо Рина, а я, собственно, и не против.

Вечеринка была отчасти пригодной. Всю оставшуюся дорогу я думала, что идея пить с малолетками на самом деле «такая себе». Но, с другой стороны, никто не виноват, что я отучилась в другой стране, где в семнадцать лет ты уже упархиваешь из-за школьной парты прямиком во взрослую университетскую жизнь. В моём случае, это было в шестнадцать, а мысль о том, что родители потащили не по годам одаренную пятилетнюю Ингеборгу в школу, радовала меня по сей день. Потому что в свои двадцать я уже была квалифицированным бакалавром, сразу после вручения свалившим в другую страну. Тромсё принял меня радушно своим холодным летом и заснеженной зимой, самым северным в мире ботаническим садом, известным на весь город пивоваренным заводом и нереальной красоты планетарием. Северное сияние, по началу так завораживающее мой больной мозг, в какой-то момент стало обострять и без того моё острое психическое расстройство. Пережив на повышенных дозировках и неудачных попытках самоубийства пару ярких и сочных приступов, я переехала в Осло.

Народу было действительно много, начиная от смазливых девочек и вульгарно разукрашенных девушек до зализанных и воняющих травой парней; в огромном доме, под завязку забитым алкоголем и басами бесячей попсовой песни, смешались не только нынешние школьники, но и те, кто уже успел (слава Богу) окончить Фирстикаллен.

Кухня была одним из самых тихих мест, куда лишь приглушенно доносился тошнотворный смех и наигранный визг пьяных шлюшек, в том числе басовитые крики позерствующих друг перед другом неполноценных мальчиков.

Ариана благополучно пропала со своим новым знакомым (или знакомой) напоследок крикнув, что найдет меня в толпе по моей шизоидной карминовой башке.

Пытаясь вспомнить, как выглядит её новый половой партнер, (или кого она там собралась нагнуть или кто собрался нагнуть её), я не особо обратила внимание на группку парней, вошедших на кухню, заливисто смеясь и почему-то абсолютно трезво роняя слова в пропитавшийся алкоголем воздух.

Особо не обращала на них внимания, как и они не меня, когда отмеряла стопкой джин, после опрокинутый в большой стакан, и когда выдавливала туда лимон, и когда заливала спрайтом, тщетно пытаясь пускать жидкость по стеночке, чтобы эта дрянь особо не пенилась, когда взглядом оценивала самодельный коктейль, который мне так и не суждено было сегодня попробовать.

Кто-то с опаской стучит по моему плечу, сопровождая это действие нараспев культовой и знакомой любому поклонников сериалов фразой:

– Вы-ы-ы знакомы с Миком?

Почему-то улыбаюсь от такого юношеского жеста, а где-то на сердце разливается теплое молоко, напоминая о временах, когда я раз в четвертый пересматривала один из любимых ситкомов.

Оборачиваюсь, потому что по правилам я должна сказать «нет» и познакомиться с представленным мне ранее Миком, но вместо этого обернувшись, теряю любые признаки улыбки на лице, а вместо молока сердце начинает топить адреналин, и если бы я могла в этот момент говорить, я бы закричала, закричала настолько громко, что всё стекло мира могло треснуть по швам и рассыпаться на осколки, и, если хоть одна мышца моего застывшего организма могла бы пошевелиться, я убежала отсюда прочь, далеко настолько, что меня не нашел ни один человек на всей этой гребаной планете.

Потому что прямо передо мной, опираясь на гладкую серую столешницу, с тысячей эмоций в миндальных глазах, впившись в меня неморгающим взглядом, стоял Михоэль.

Мемориальный могильный камень на мыслях о Михоэле раскалывается на четыре огромных куска, а затем с грохотом разбивается. Равно как и стакан, секундой назад сжимаемый моей левой рукой.

Этот день был моей смертью и моим же возрождением одновременно. Поэтому он и есть абсолютно другой, был им, и всегда будет.

Где-то на заднем плане трое пар глаз ждали продолжения, потому что были абсолютно уверены, что мы незнакомы.

Потому что когда Михоэль предложил зайти спокойно поболтать на кухне, ему даже и в голову не могло прийти, что здесь буду я.

Потому что когда человек стоит к тебе спиной, и у него карминового цвета крашеная голова, в нем тяжело узнать свою случайную медноволосую знакомую из той легендарной ночи на окраине Осло.

– Привет… Ингеборга, – оцепенев шепчет мой миндальный мальчик, пытаясь заглушить глубокими вдохами бешеный стук своего сердца, наполняющий маленькую кухню с каждой секундой, пока я пытаюсь хотя бы просто начать дышать.

– Привет, Михоэль.

Где-то на заднем плане трое пар глаз ждут продолжения, потому что теперь они не были абсолютно уверены, что мы незнакомы.

Если всё пойдет правильно, то через два месяца я узнаю, что он искал меня всё это время, и каждый день, в котором он меня не находил, он буквально кричал от почти что физической боли.