Читать книгу Между солнцем и луной. Что всего дороже - Рома Джин Эйр - Страница 7

Когда вам остро необходимо на камеру правдоподобно сыграть боль и грусть, свинцовыми клешнями сжимающие ваше сердце, даже не вздумайте пытаться доставать из уголков потрескавшейся памяти воспоминания, что хранятся под двадцатью замками, и транслировать это на своем лице. Пытайтесь войти в образ, приписанный вам по мизерному контракту, и играйте именно его боль, его грусть, его что бы там ни было, а всё помеченное бесцветным «ваше» просто сглатывайте, пока не почувствуете это где-то в районе двенадцатиперстной кишки.

Никто не платит за ваши настоящие страдания, и даже не спросит, почему вам плохо. Почему вам так плохо, что вы еле перебираете ногами, когда после окончания фотосессии плететесь на автобусную остановку, пытаясь подавить накатывающую волнами паническую атаку.

Но если вы вдруг начнете задыхаться прямо в салоне автобуса, тогда, возможно, кто-то спросит, всё ли в порядке.

Всегда отвечайте «да».

И тогда вам заплатят за мастерскую игру на камеру, пока внутри у вас тектонические плиты пролонгированных нейролептиков и нейрометаболических стимуляторов начинают своё движение.

флуфеназин деканоат (лиоридин-депо)

флупентиксол деканоат (флуанксол-депо)

зуклопентиксола деканоат (клопиксол-депо)

зуклопентиксола ацетат (клопиксол-акуфаз)

кальция гамма-гидроксибутират (нейробутал)

ноотропил (пирацетам)

кавинтон (винпоцетин)

гамма-амино-бета-фенилмасляной кислоты гидрохлорид (фенибут)

В 13 лет Линнеа, которая могла и сворачивала горы и даже неприступные скалы, которая всегда говорила громко и без умолку, дралась на переменах наравне с мальчишками, а после выслушивала нотации в кабинете директора, которая убегала с нудной физики и каталась на скейте, то и дело разбивая коленки и расшибая локти, которая бралась за миллиард дел одновременно, абсолютно не ощущая усталости, которой было плевать не то, что на будущее, а даже на долбанное настоящее, которая не редко получала в бок или по лицу (иногда даже ногами) за «гипероценку собственной личности», за «поймавшую звезду», за «стойкие идеи величия», слегла на три недели.

В 13 лет у не по годам одаренной Линнеи диагностировали БДР.

«У вашей дочери большое депрессивное расстройство»

Знаете ли вы, что в Средние века большое депрессивное расстройство длительно рассматривалось как одержимость дьяволом, а больных с выраженной ажитацией связывали и подвергали побоям. Но пытка XXI-го века – это проведение скрининга через опросник большой депрессии ВОЗ.

«Вам предлагается список утверждений, отражающий некоторые особенности телесного и психического состояния человека. Внимательно прочитав группу утверждений, отметьте утверждение, наиболее соответствующее Вашему состоянию НА ДАННЫЙ МОМЕНТ, затем переходите к следующей группе. Не раздумывайте слишком долго»

Эмоциональные проявления

+ тоска, страдание, угнетенное, подавленное настроение, отчаяние

+ тревога, чувство внутреннего напряжения, ожидание беды

+ раздражительность

– чувство вины, самообвинения

+ недовольство собой, снижение уверенности в себе, снижение самооценки

+ снижение или утрата способности переживать удовольствие от ранее приятных занятий

+ снижение интереса к окружающему

+ утрата способности переживать какие-либо чувства

Физиологические проявления

++ нарушения сна

++ изменения аппетита

+ снижение энергии, повышенная утомляемость при обычных физических и интеллектуальных нагрузках, слабость

+ боли и разнообразные неприятные ощущения в теле

Поведенческие проявления

+ пассивность, трудности вовлечения в целенаправленную активность

+ избегание контактов (склонность к уединению, утрата интереса к другим людям)

+ отказ от развлечений

(?) алкоголизация и злоупотребление психоактивными веществами, дающими временное облегчение

Мыслительные проявления

+ трудности сосредоточения, концентрации внимания

+ трудности принятия решений

+ преобладание мрачных, негативных мыслей о себе, о своей жизни, о мире в целом

+ мрачное, пессимистическое видение будущего с отсутствием перспективы, мысли о бессмысленности жизни

+++++++++++++++++++++++++++ мысли о самоубийстве

+++ наличие мыслей о собственной ненужности, незначимости, беспомощности

+ замедленность мышления

«Для постановки диагноза „клиническая депрессия“ необходимо, чтобы часть перечисленных симптомов сохранялась не менее двух недель»

«Уже началась третья неделя»

«Да, у вашей дочери БДР, нам очень жаль»

«Мы не будем назначать медикаментозное лечение, ей всего лишь 13»

«Мы считаем, это разовое проявление, обусловленное нагрузками в школе и нападками со стороны ровесников»

«Подождите, но это же ваш не первый случай обращения к врачам?»

В первую неделю ко мне приходил рыженький мальчик с параллельного класса по имени Эспен. Именно он учил кататься меня на скейте и подсовывал мне лазерные диски с ужасной музыкой. В первый же день моего отсутствия, когда я не сбежала с урока, пока он поджидал меня у ворот школы, Эспену стало страшно.

Родители не пускали его ко мне ни на третий, ни на четвертый день, потому что это было странно и немного опасно, но Эспен маячил перед их лицами с пачкой мармеладный мишек «haribo goldbären», которые мы обычно съедали по пути домой: он съедал все красные и зеленые, потому что я любила желтые и оранжевые.

На пятый день дверь в мою комнату открылась, а на пороге стоял напуганный Эспен.

Потому что его школьная подруга лежала на спине под тремя одеялами, стеклянным взглядом подпирая и без того высокий потолок черно-бордовой комнаты.

Умный мальчик по имени Эспен понял правила этой клинической игры в одночасье, (мне же, например, пришлось потратить на это два года и три с половиной месяца), восседая на мягком стульчике около моей кровати, читая мне вслух Йоханнеса Карстена Хауха. От романа «Роберт Фултон» мне отчасти становилось легче, потому что он воспринимался как трактат всепоглощающего трагического одиночества американского гения. Однако, порезавшая оголенный разум мысль о том, что в 12 лет Роберт только начал увлекаться паровыми двигателями, а в 14 уже успешно испытал свою лодку, оснащенную колесным двигателем на ручном приводе, заставила меня пробить дно и начать падать еще ниже. Потому что мне 13, а я всего лишь моральный овощ.

Тогда я первый раз осознала, что как никогда понимаю Хауха, который после ампутации ноги решился на самоубийство. Однако неудачная попытка вселила в него хотя бы призрачную надежду на исцеление искусством. Мне, взращенному атеисту, тогда даже не показались дикими его поиски пристанища в сетях религиозного мистицизма.

Но до настоящего осознания мне было еще далеко – два года и три с половиной месяца, а тогда я просто пыталась сказать Эспену прекратить читать мне эту гадость, и, еле приподнявшись с кровати, бросила ему под ноги сборник Михаэля Струнге, вечно хранившийся у меня под подушкой.

Мир кончается прямо у вас под ногами.

Он весь как на ладони.

Взгляните ввысь – там все ваши возможности:

прозрачно-призрачные линии меж точками на чёрном огромном экране.

Или – белые пятна Роршаха на большом голубом ватмане.1

Эспен читал отвратно, не понимая смысловой нагрузки половины слов, не зная даже, что такое пятна Роршаха. Но я знала их наизусть, каждую букву, каждую запятую, каждую коряво срифмованную строчку. В следующий раз он пришел ко мне только на седьмой день и принес мне киви, которое было титанически тяжело найти в нашем городе. Съесть его мне помогло только удушающее чувство вины перед маленьким рыжим мальчиком, который час (три часа) искал по всему городу мой любимый фрукт в несезон, но, правда, как только он ушел, меня вывернуло прямо этим же киви и утренним куриным бульоном, который вливала в меня мать.

«Вам предлагается список утверждений, отражающий некоторые особенности телесного и психического состояния человека. Внимательно прочитав группу утверждений, отметьте утверждение, наиболее соответствующее Вашему состоянию НА ДАННЫЙ МОМЕНТ, затем переходите к следующей группе. Не раздумывайте слишком долго»

+ чувство вины, самообвинения

Мертвый человек просыпается по утрам и ему нестерпимо хочется одного – спать, и еще одеваться в черное: носить траур по самому себе, или траур по человеку, которым не стал.

На девятый день отец открыл двери и впустил в импровизированную черно-бордовую палату на втором этаже дома с винтовой лестницей моего одноклассника Ингварра. Он принес мне большую самодельную открытку от наших общих сокурсников, носящих одинаковое имя – Андор.

Два Андора внутри сложенного пополам картонного листа нарисовали целый город, заборами для которого служили коряво выведенные небрежным юношеским подчерком слова поддержки и просьбы возвращаться скорее, потому что «Линнеа, училка по литературе нас уже задолбала, без тебя нам никто не помогает с этими отвратными сочинениями, а еще она заставляет нас читать огромные книги, от которых нам уже плохо, нам плохо без тебя, Линнеа, возвращайся скорей!».

Они все итак были на год-полтора меня старше, но никто не понимал, что такое большое депрессивное расстройство, и почему Линнеа пропускает занятия, и почему она болеет так долго, ведь она же принимает, наверное, какие-то лекарства и пьет куриный бульон.

На обороте открытки была приклеена фотография с прошлого Хэллоуина, где мы вчетвером нарядились в группу «Queen», возглавляемые Фредди Меркьюри в моем исполнении.

«Почему-то люди считали, что Меркьюри говорил, что он гей, потому что это модно было»

«Он был геем?»

«Да, Ингварр, был. И не особо скрывал это»

Андор, который по младше, тогда даже не знал, что это такое.

«Его певческий диапазон – от фа-диеза большой октавы до соль второй октавы»

«Это много, Линнеа?»

«Это классический профессиональный баритон»

«Своей кошечке по кличке Делайле он посвятил песню»

Ингварр сидел со мной до самого вечера, рассказывая обо всём том, что я пропустила, о том, как они всем потоком завалили контрольную по математике, о том, как каких-то старшеклассников хотят исключить за то, что они пронесли в учебное заведение траву, о том, что скоро всем придется пройти тест на профессиональную ориентацию, о том, что в школу приехал парень с другой страны по обмену, о том, как они с Андорами случайно разбили поднос с чашками в столовой.

Сейчас я нахожу всё это безумно милым и по-детски искренним, но тогда же я была убеждена, что они это делают из жалости и обращаются со мной как с каким-то ущербным инвалидом или умственно отсталым, в разговоре с которым необходимо тщательно отфильтровывать сложные слова, и объясняться уменьшительно-ласкательными словечками, нестерпимо бесящими мой начитанный мозг.

Перед уходом Ингварр еле растолковал мою просьбу прочитать мне хотя бы пару строчек Струнге, и у него это получилось немного лучше, чем у Эспена.

На двенадцатый день пришел Эспен, на тринадцатый – Ингварр. На пятнадцатый он притащил с собой старшего Андора, потому что мама младшего запретила ему ходить в гости к больной однокласснице.

На восемнадцатый день пришел кареглазый Филипп. С ним и его другом Торбйорном мы полгода назад создали свой собственный маленький школьный танцевальный коллективчик, режиссируя немного примитивные постановки и выступая на отстойных школьных концертах.

Филипп принес мне маленького плюшевого черно-белого кита-касатку, потому что в местном «Toys R Us» его никто не хотел покупать из-за брака: мягкому черному киту на заводе по ошибке пришили разного цвета глаза, один – зеленый, а второй – синий, почти как у меня, только мне приходится жизнь с сине-зеленым и карим, всю свою жизнь.

«Это от нас с Торбйорном, он просил еще тебе передать шоколадку, я положу её на тумбочку. Он завалил две контрольные подряд, а сегодня вот пересдает, ему последнюю попытку дали. Всегда ему говорил, что он тупень еще тот. Но он просил тебе передать, что очень скучает и ждет не дождется, когда мы снова начнем тренировки. Он просил передать тебе, чтобы ты поправлялась и возвращалась к нам, Линнеа».

На девятнадцатый день я отодрала свой взгляд от потолка, уже перестав бояться, что он рухнет на меня, сломав к чертям все мои кости. Уткнувшись лицом в подушку, я пыталась первый раз в своей жизни помолиться. Помолиться за тех, кто в это странное время меня не забыл. За тех, кто просто был рядом, отсиживая мой еще детский стульчик, и не лез в мою голову с ножом, затупленным от моих застывших камнями на сердце слёз.

Эспен, Андор, Филипп, Ингварр, Андор, Торбйорн и плюшевый разноглазый маленький кит по имени Эйвин.

На девятнадцатый день моей депрессии меня должны были крестить, но у клиники были свои планы, поэтому все старания моего относительно набожного отца были напрасными. А ведь он так тщательно подыскивал «идеальный» костел, разглядывал в каждом размеры и украшение распятия, выискивал и проверял расписание ближайшего имши, чтобы Линнею окрестили камерно, а не в присутствии многолюдной толпы. Обзванивал всех своих друзей в надежде, что среди них найдется кто-нибудь, кто уже прошел бежмование.

Моя мать, выросшая в светской стране и знакомая лишь с православием и то, благодаря «теории», но никак не «практике», не разделяла пыл отца, но и не была против, потому что окончательно мигрируя три года тому назад в Европу, на родину её мужа, она поклялась поддерживать его во всем. Поэтому, пока отец обрывал телефон в надежде найти крестных, мать, отпрашиваясь на обеденный перерыв чуть раньше, искала для Линнеи красивый белый наряд.

Крестные нашлись не сразу, но всё же нашлись, сразу же начав предлагать вместо Линнеи другое, «не мирское» имя. Оставив этот выбор за крестными, отец отдал все необходимые документы в костел, назначая дату. И тогда всё уже было готово к предстоящему крещению.

Но клиническая депрессия посылала всё это к чертям, вдавливая меня ядерными боеголовками в кровать.

Мой потенциальный крестный отец на девятнадцатый день уже поздно вечером пришел в наш дом, выражая сожаление, что церемония не состоялась сегодня, предлагая провести её в другой день, когда Линнеа поправится.

Эспен, Андор, Филипп, Ингварр, Андор, Торбйорн, крестный отец Йохан и плюшевый разноглазый маленький кит по имени Эйвин.

Почти задыхаясь в подушке, я осознала одну очень важную деталь: в этом списке не было ни единой девочки. Маму и папу я сознательно не включала в список, поэтому оставались только

Эспен, Андор, Филипп, Ингварр, Андор, Торбйорн, крестный отец Йохан и плюшевый разноглазый маленький кит по имени Эйвин

И тогда я ощутила это впервые, отчего целые двадцать минут меня буквально подкидывало от эйфории – ненависть ко всему женскому полу начинала заливать мою комнату, мою кровать, отзываясь гулким сердцебиением по всему телу. На мгновение даже захотелось открыть окно и закричать во всё горло о том, как я вас всех ненавижу, гребаные женщины.

А когда через еще одно мгновение в моей голове родилась цепочка, видимо, навеянная несостоявшимся крещением, про рай и про Еву, которая всё-таки решила съесть то яблоко, и обрушила тем самым ярость Божию на весь людской род, который был изгнан навечно страдать на бренной Земле, рождаясь и умирая во тьме, про Еву, из-за которой всё пошло по одному месте, из-за которой мне теперь приходится девятнадцатый день корчиться от моральной и физической боли на осточертевшей кровати с синим постельным бельем, то мне захотелось завыть и порвать эту синюю простыну в клочья.

На девятнадцатый день я с трудом провалилась в сон, терзаясь кошмарами о моей только что приобретенной ненависти к мерзким женщинам.

«Вам предлагается список утверждений, отражающий некоторые особенности телесного и психического состояния человека. Внимательно прочитав группу утверждений, отметьте утверждение, наиболее соответствующее Вашему состоянию НА ДАННЫЙ МОМЕНТ, затем переходите к следующей группе. Не раздумывайте слишком долго»

– утрата способности переживать какие-либо чувства

Самым лучшим собеседником на двадцатый день был Эйвин. Я могла разговаривать с ним, не раскрывая рта и не издавая ни звука. Эйвин слышал все мои мысли, но терпеливо молчал, от чего я не переставала его благодарить за проницательность и отсутствие какого-либо осуждения в его разного цвета ненастоящих глазах.

Только когда мать принесла завтрак, я была уверена, что Эйвин попросил меня съесть это всё, потому что иначе о нем некому будет заботиться. Во время обеда ситуация повторилась, но на ужин он решил промолчать, и я, немного обидевшись на него, с невыносимым трудом поднялась с кровати и, держась за все стены в комнате, побрела в ванную. На шум пришла мать, помогая мне принять душ и выдавая чистую одежду, параллельно сменяя до тошноты надоевшие мне синие простыни на желтые.

Первой моей разумной и вменяемой мыслью за последние двадцать дней было намерение подстричься, как только всё это закончится. Длинные волосы почти что вдоль всего позвоночника тянули меня назад, к земле, своей гравитацией мешая мне ворочаться во сне.

Но тогда я, кстати, так и не подстриглась.

На двадцатый день мы с Эйвином засыпали спокойно, но посреди ночи я буквально подскочила в кровати, когда сквозь сон осознала, что моего черного кита нет рядом, что его вообще нет на желтой слепящей простыне. Эйвин лежал на полу, опрокинутый на спину, там, где был аккуратно пришит длинный плавник, и ему было холодно.

Я просила у него прощения ровно двадцать один раз, пытаясь убаюкать себя этим вместо подсчета овец.

«Прости меня, Эйвин. Раз»

«Прости меня, Эйвин. Два»

«Прости меня, Эйвин. Три»

«Прости меня, Эйвин. Четыре»

«Прости меня, Эйвин. Пять»

«Прости меня, Эйвин. Шесть»

«Прости меня, Эйвин. Семь»

«Прости меня, Эйвин. Восемь»

«Прости меня, Эйвин. Девять»

«Прости меня, Эйвин. Десять»

«Прости меня, Эйвин. Одиннадцать»

«Прости меня, Эйвин. Двенадцать»

«Прости меня, Эйвин. Тринадцать»

«Прости меня, Эйвин. Четырнадцать»

«Прости меня, Эйвин. Пятнадцать»

«Прости меня, Эйвин. Шестнадцать»

«Прости меня, Эйвин. Семнадцать»

«Прости меня, Эйвин. Восемнадцать»

«Прости меня, Эйвин. Девятнадцать»

«Прости меня, Эйвин. Двадцать»

«Прости меня, Эйвин. Двадцать один»

На двадцать первый день я проснулась рано.

Привычная тишина почти моментально начала капать на темечко, заставляя меня сжиматься каждый раз, ощущая космический вакуум вокруг себя. В голове голосом Эксла Роуза бессмысленные слова начинали складываться в строчки «Civil War», заставляя тишину капать всё реже и реже.

Руки невольно потянулись к шоколадке, оставленной Филиппом от Торбйорна, но вместо этого неуклюжие, затекшие от трехнедельного обессиленного лежания пальцы смели всё на своем пути, включая мой потрепанный CD-плеер.

Была у меня в 13 лет одна надоедливая привычка: когда мне не хотелось после школы сразу возвращаться домой, то я скиталась по музыкальным магазинам, забитыми дисками разной цены и качества. Но, как правило, среди всего этого океана найти что-то действительно стоящее было почти невозможно, потому что в большинстве своем люди любят примитив, это же относится и к музыке. Выберете из предложенных вариантов правильный:

Она должна быть:

a. незамысловатой

b. поднимающей настроение

c. приятной

d. мелодичной

Поэтому в какой-то момент я стала посещать лишь мелкие магазинчики, в котором какого-нибудь условного попсового диска и то был один экземпляр, иногда, посреди огромного забросанного стеллажа можно было найти редкие записи юного фолк-рока или экспериментального индастриала.

Но музыкальное просвещение наступает тогда, когда даже вместо этих крошечных магазинчиков ты идешь на уцененный маркет на окраине города и скупаешь там с рук у приятного вида молодого человека с хризолитовыми глазами слегка поцарапанный одиночный диск, даже без коробочки, просто с выведенным черным маркером словом «Biopsyhoz».

На двадцать первый день я, наконец-то, решила его послушать.

Слушала весь день, пока Эйвин не попросил меня поужинать вместе с родителями в столовой на первой этаже. Слушала, пока Эйвин не попросил меня лечь спать, потому что было уже далеко за полночь.

На двадцать второй день, проснувшись ровно в семь-ноль-ноль, умываясь и пытаясь размять спину и ноги, постоянно сводившие судорогами, я поняла, что Эйвин замолчал.

Замолчал, унося с собой в своих маленьких плюшевых китовых плавничках мою первую клиническую депрессию.

Но ни на двадцать второй день, ни на двадцать третий, ни через месяц, ни через год, я не согласилась на крещение, заявляя отцу, что женщины этого не достойны.

Поэтому крещеной и праведной я так и не стала, зато стала Ингеборгой Линнеей Одден, официально закрепив за собой имя, выбранное моими не состоявшимися крестными родителями, и увековечила его в документе, подтверждающим личность.

Но, вспоминая все это, помните, что никто не платит за ваши настоящие страдания, и даже не спросит, почему вам плохо. Почему вам так плохо, что вы еле перебираете ногами, когда после окончания фотосессии плететесь на автобусную остановку, пытаясь подавить накатывающую волнами паническую атаку.

Но если вы вдруг начнете задыхаться прямо в салоне автобуса, тогда, возможно, кто-то спросит, всё ли в порядке.

Всегда отвечайте «да».

***

– Вы в порядке?

Автобус вращается, как карусель, превращаясь в замкнутый круг: страх, что снова возникнет страх, что снова возникнет страх, что снова возникнет страх, что снова возникнет страх, что снова возникнет страх, что снова возникнет страх, что снова возникнет страх, что снова возникнет страх.

На одном из оборотов меня выбрасывает из собственной же физической оболочки, и я бессильной тряпичной куклой болтаюсь на грани сознания, чувствуя себя бесплотной тревогой, вегетососудистой дистонией расплачиваясь за собственное невнимание к раздраю вокруг.

И в сердце колет, пронзает, пульсирует, немеет, как в морозильной камере, отдает в лопатки и руки, поясницу и шею, сжимается левое подреберье, верхняя часть живота, грудную клетку распирает и опустошает одновременно.

Бесплотная тревога не может ответить «да», и кто-то подцепляет мои дрожащие руки и за локти выводит меня из вращающегося ада, прямо на полной скорости выбрасывая на рандомной остановке, на той, где меня явно не должно быть.

– Вот так, дыши, дыши, всё хорошо.

Бесплотная тревога разлепляет глаза, но вокруг – темень. У этой тревоги, как и у меня, левый – карий, а правый – сине-зеленый, и ресницы у неё слипаются от нанесенной на них второсортной туши, на губах два слоя помады цвета черной черешни, как у малолетней фанатки Лорд.

Карусель замедляет движение, пока с оглушающим хлопком не выбрасывает меня назад в моё тело.

Бесплотная тревога, с облегчением, скидывает приобретенную оболочку и парит ввысь, как гелиевый шар, омерзительно громко лопаясь, не долетев четырнадцать километров до стратосферы. Лопается и возвращает мне зрение.

Из кромешной тьмы вырисовывается такое же бледное, как у меня лицо, с ярко подведенными темными глазами, и губы цвета черной черешни, как и мои. У этого лица есть руки, накрывающие мои уши, еле уловимо меня тормошат.

Затем из кромешной тьмы вырисовывается еще одна темнота, и не сразу до меня доходит, что моя спасительница облачена во всё черное, а голова её покрыта ровно наполовину.

Моя спасительница – девочка, облаченная в хиджаб, с выразительными клиногумитовыми глазами.

– Тебе лучше? – сквозь толщу не покидающей меня дрожи и попускающей паники вторит она, крепко держа меня за плечи, не давая опять окунуться в море липкого страха.

В ответ я лишь отстраненно киваю.

– Может, мне позвонить кому-то? Кто может тебя забрать?

Не понимаю смысл её слов с первого раза, как и со второго, и даже с третьего. Она садится на скамейку рядом, поправляя хиджаб, и протягивает мне воду.

– Должно полегчать.

А эту фразу я понимаю как никогда четко и ясно, вливая в себя миллилитры жидкости. Становится легче где-то после сорокового. Или сотого.

Пытаюсь начать хотя бы рвано дышать, пока она придерживает меня со спины, помогая не упасть прямо на землю. Становится легче где-то после четвертого вдоха. Или десятого.

Спустя целую вечность каким-то не своим голосом шепчу:

– Да.

– Тебе лучше?

– Да. Спасибо.

– Мне стоит кому-то позвонить? Тебя может кто-то забрать?

– Да.

– Где твой телефон?

Пальцы помнят наизусть мой графический пароль, за что, даже на грани отступающей панической атаки, я выражаю им благодарность и мысленно хвалю.

– Подписано «Ри-в скобочках-а-на», Риана.

Мысленно молюсь, чтобы у моей Ари сейчас не было никакого свидания.

«Алло! Здравствуйте, это, э-эм… Вашей подруге стало плохо в автобусе, она просила позвонить Вам, мы… Эм. Да. Да. Хорошо. Мы на Олафа Райс пласс. Да, сейчас скину. Нет, ей уже получше. Да, разговаривает. Спасибо, жду!»

– Так значит, тебя зовут Ингеборга, да?

За время её разговора, липкое озеро страха затопило меня по колени.

– Эй, эй, Риана совсем скоро приедет.

Имя любимой янтарной девочки осушает озеро почти до стоп.

– Ариана.

– Да, Ариана, она скоро подъедет.

– Ты не должна была. Спасибо тебе, тысячу раз.

Она косит на меня свои клиногумитовые глаза, хмуря лоб.

– Попей еще.

Через почти полную бутылку воды и три липкие лужи, подкатывающие ровно до икр, я, наконец, могу ощущать время.

– Прости. Я чувствую себя шиншиллой. Дикой шиншиллой.

– Почему?

– Дикие шиншиллы – самые пуганные в мире зверьки.

Клиногумитовая девочка морщит нос и слабо улыбается.

– Из сотни сравнений, ты выбрала именно шиншиллу.

Молча киваю.

– Интересная параллель, – добавляет она.

Снова молча киваю, пытаясь сосредоточиться на подсчете секунд до того момента, как из подъехавшего такси почти на ходу вываливается Ариана, в два шага допрыгивая до меня, в охапку сжимая.

– Спасибо, спасибо, – мямлит она в сторону незнакомой обоим нам девушки. – Инге, слышишь меня, всё закончилось?

– Да, почти, – глухо откликаюсь ей в грудь.

– Пойдем, – тянет меня в сторону машины, аккуратно плюхая на заднее сиденье, после возвращается к моей спасительнице.

– Теперь мы у тебя в долгу, меня зовут Ариана, да, прости, что все так вот, у меня даже не хватает слов, чтобы сказать тебе нужного размера спасибо.

– Всё в порядке, – она ухмыляется, добавляя, – любой поступил бы также, просто забейте.

– Ох, нет, дорогая, мы теперь обязаны тебе лучший кофе в Осло, могу я как-нибудь найти тебя на фэйсбуке? Прости, конечно, что навязываюсь, но, будь Инге в форме, она бы уже давно позвала тебя хоть в кино, хоть на Луну.

– Да брось, я всё понимаю. Я теперь чувствую некоторую ответственность за её самочувствие, – пропускает смешок, – меня зовут Дебра.

– Как же мне приятно познакомиться, Дебра.

– Мне кажется, таксист сейчас уедет без тебя. Напишите, как станет получше, хорошо?

– Обязательно! Ты лучшая! – выкрикивает Ариана, уже подбегая к дверце переднего сиденья. – Мне нужна твоя фамилия!

– Дебра Гафур! – окрикивает моя спасительница уже в почти закрывшуюся дверь салона.

Ариана высовывает свою блондинистую макушку в наполовину открытое окно и, уже отъезжая, кидает вслед:

– Дебра Гафур, ты лучшая!

***

– Может, не стоит?

Игнорирую соседку, попутно собирая всю пыль в комнате своей черной футболкой, заправленной в старомодную цветочную юбку-шорты. Встаю на стол, рыская на верхний полках, встаю на стул, хаотично перебирая вещи в шкафу, ползаю под кроватью, сминаю некстати попавшие под руку альбомные листы, наконец, взгляд падает на мой книжный стеллаж.

– Дура, – сама ругаюсь на себя, поднимаясь на носочки, высоко задирая голову, чтобы дотянуться до четвертой полки с романами Хауха, перебираю корешки одним за другим, пока рука не натыкается на шершавую измазанную клеем обложку, которую я узнаю из всех собраний всех библиотек всего мира. – Мой милый Струнге.

– Ты хранишь косяк там? – Ариана, скрестив руки на груди, смотрит на меня, подпирая спиной кухонную дверь.

– Это самое дорогое, что у меня есть, – протягиваю я, ставя сборник на место, выуживая из него траву. – Присоединишься?

Ариана обреченно вздыхает, но начинает интенсивно кивать. Этот день и для нее выдался не самым гладким.

– Мне так стыдно перед той девочкой. Еще подумает, что сумасшедшая какая-то.

– Инге, ты не сумасшедшая, перестань. Нет ничего плохого в том, чтобы помочь человеку, когда ему плохо.

– Я просто обязана её угостить всем самым лучшим в Осло и тысячу четыреста раз извиниться за приступ. Ты так и будешь там стоять?

Ариана разводит руками и садится на пол, подбирая под себя ноги. Я же спиной прижимаюсь к холодному радиатору, который даже холодной поздней весной не особо то и грел наши пять квадратных метров бежевой кухни.

– Ты нашла её на фейсбуке? – спрашиваю, делая первую затяжку.

– А, сейчас, – Ари выуживает из кармана телефон, попутно пытаясь правильно воспроизвести имя клиногумитовой девочки. – Так, Дебра Га… Гафур, да, Дебра Гафур, – повторяет несколько раз, вбивая по одной букве в поиске.

Бессовестно затягиваюсь одна во второй и третий разы, запуская ледяные пальцы в недавно перекрашенные темно-каштановые волосы, всё еще пропитанные чем-то липким с удачно проведенной фотосессии.

Ариана, водя пальцем по экрану, на распев произносит её имя, заставляя внезапной дневной панической атаке и вовсе кануть в небытие.

– Дебра-а-а-а Гафу-у-ур!

– Повтори.

– Э-эм, Дебра Гафур?

– Дебра Гафур?

Не успеваю плавно выпустить дым каннабиса, заходясь в рваном кашле.

– Твою мать, серьезно?

Но Ариана меня не понимает, и она так и говорит мне об этом.

– Я не понимаю, Инге!

Пытаюсь выровнять дыхание, потому что чувствую странное тягучее дежавю.

– Зайти к Эсфиру.

– Окей, – хмыкает Ариана, которую природа, к счастью, не наградила такой дурацкой прекрасной памятью на всё окружающее, выполняет мои указание, а после замолкает, округлив глаза до блюдечного размера, уставившись в экран.

– Да быть такого не может. Смотри, – протягивает мне телефон, где на одной из последних опубликованных фото прямо на нас смотрит моя спасительница. – Дебра Гафур сестра Эсфира, мать его, Гафура!

Я не нахожу слов, чтобы что-то сказать, поэтому молча протягиваю ей косяк, а освободившимися руками начинаю судорожно открывать свой профиль, переходя в профиль Эсфира переходя в профиль Дебры.

Ингеборга Линнеа Одден отправил (а) вам запрос на добавление в друзья

Добавить в друзья/Отклонить

Ариана сидит и курит, и курит, пока мне не приходится силой отбирать у нее свою же самокрутку.

– Это всё так странно, – откликается она.

– Иногда мне кажется, что за нами следят с Нибиру.

– А мне кажется, у тебя просто какой-то особенный магнит на мусульман.

Кидаю на Ариану недоуменный взгляд.

– Ты теперь у нас в расисты заделалась или что? Будешь спать на улице, я не хочу делить крышу с низким в моральных устоях человеком.

– Хах, низким в моральных устоях? – почему-то смеется Ари, – только ты можешь в одной фразе совместить ругань и эти твои высокие словечки.

– Пф, они ни разу не высокие, – отмахиваюсь от нее, возвращаясь на свое место у ледяной батареи.

Память о пережитом восстанавливается по мере того, как в доме начинает темнеть, а Рина не торопиться включать свет, довольствуясь лишь двумя огоньками от выкуриваемых, сидя на полу, сигарет.

В том автобусе было человек, наверное, не менее двадцати, и крепких рослых мужчин или молодых крепких парней там было почти все двадцать. Но ни один из них не подошел, пока я синела прямо на глазах от удушья. Никто из них не подошел, пока я цеплялась за поручень, в надежде не упасть на грязный пол салона. Подошла она. Выволокла трясущееся тело на первой же остановке, тринадцать минут пыталась привести его в чувство, шесть минут отпаивала своей же водой, еще две минуты пыталась объяснить, что случилось, неизвестному человеку на том конце телефонных помех.

В 13 лет Линнеа, которой диагностировали большое депрессивное расстройство, заручилась всепоглощающей ненавистью ко всему женскому роду, что вела её все эти годы сквозь толщи одичавших шлюшек.

Но прямо сейчас, двадцатидвухлетняя Ингеборга Линнеа чуть не сносит локтем чашку горячего чая, спонтанно приготовленного парой минут назад, от вибрации в кармане старомодной цветастой юбки-шорт, оповещающей об уведомлении в какой-то из социальных сетей.

Дебра Гафур принял (а) ваш запрос на добавление в друзья

В 13 лет у меня диагностировали большое депрессивное расстройство, а еще, я уверенно ненавидела в глубине души всех девушек вокруг. Но и то, и другое рассыпалось в мгновение, правда одно – почти семь лет назад (два года и три с половиной месяца, если считать с конца), а второе рушиться прямо сейчас, когда я перехожу в слепящее окошко диалога и начинаю складывать буквы витиеватого норвежского алфавита в слова, набирая сообщение для Саны.