Читать книгу Между солнцем и луной. Что всего дороже - Рома Джин Эйр - Страница 8

from: Mandel Mirakel, 10:01

Привет :)

to: Måne Jente, 10:13

Привет!

from: Mandel Mirakel, 10:13

Здесь я должен спросить, как у тебя дела

Как твои дела?

to: Måne Jente, 10:20

Хорошо.

Ты как?

from: Mandel Mirakel, 10:20

Прекрасно!

1000 крон ждут своего владельца

to: Måne Jente, 10:33

Я приму только 720.

from: Mandel Mirakel, 10:33

:( Почему?

to: Måne Jente, 10:40

Потому что это будет символично.

from: Mandel Mirakel, 10:41

Но мы же договаривались на тысячу, так дела не делаются

to: Måne Jente, 10:51

Если тебе это принципиально важно,

можешь на оставшиеся 280 накупить мне корицы.

from: Mandel Mirakel, 10:51

Корица? Серьезно?

to: Måne Jente, 10:52

Ну да.

Я люблю корица.

Я кладу её почти в любую свою стряпню.

На эту я например наварю себе глинтвейна.

from: Mandel Mirakel, 10:52

Ты так сильно любишь глинтвейн?

to: Måne Jente, 10:53

Я так сильно люблю корицу.

На четыре стакана вина я обычно кладу две палочки.

from: Mandel Mirakel, 10:53

Это какой-то выверенный рецепт? :)

to: Måne Jente, 10:54

Бутылка Каберне.

Чайная ложка имбиря, но мне больше нравится галангал.

Ложка меда.

2 палочки корицы.

3 бутона гвоздики.

7 семян кардамона.

from: Mandel Mirakel, 10:54

:)

Почему на сообщения про «корицу» ты отвечаешь так быстро?

А на остальные пропадаешь

Я тебя отвлекаю?

to: Måne Jente, 11:21

Нет.

from: Mandel Mirakel, 11:21

:(

– Может быть, ты прекратишь?

– Что?

– Ты типа издеваешься над ним так? Тебе сколько лет, Ингеборга?

– Не понимаю, о чем ты.

– Ты ведешь себя, как школьница.

– Не понимаю, о чем ты.

Увернуться от брошенной в меня салфетки я, к сожалению, не успеваю.

– Инге! – визжит Ариана, уже второй час наблюдающая за тем, как я демонстративно отчитываю минуты, прежде чем ответить Михоэлю, титаническими усилиями сдерживая себя от набора моментального сообщения.

– Если ты не видишь, я работаю.

И ведь я действительно работала, пытаясь всеми силами цепляться за открытые перед глазами вкладки браузера. Ариана, с которой мы делили наш кухонно-рабочий стол, разложила на своей половине почти тонну маленьких баночек с тенями для век, перебирая их, бормоча себе под нос что-то про «ага, вот этот корректируем, сразу на топ, этот в уголки, так, морская волна, сапфир, марсала, гортензия», параллельно фиксируя что-то у себя в блокноте; иногда, перед тем как прицепить на блестящую баночку очередной самоклеящийся стикер с обозначением цвета, окликала меня:

– Инге, какой?

– Бланжевый.

– А этот?

– Вощаный.

– Этот?

– Камелопардовый.

– Этот?

– Маркизы Помпадур.

– О боже, что?

Ариана вскоре после нашего знакомства выявила у меня, по ее словам, редкий талант: я могла смотреть на две абсолютно одинаковых вещи и заявлять, что цвет у них разный, что они не синие, а одна – блакитная, вторая же – вайдовая. Ариану больше даже не смущал тот факт, что я различаю еле уловимые переходы оттенков, а знаю все эти вычурные названия, типа «цвет влюбленной жабы», или «дети Эдуарда», или её любимое – «куропаткины глаза».

Я же не находила в этом ничего странного. Природа, с лихвой наградившая меня гетерохромией, приказывая жить с разными глазами, решила добавить к этому дупликацию гена красного рецептора Х-хромосомы, наделяя мой карий глаз тетрохроматией. Причем обнаружилось это лишь в 16 лет, когда незадолго до выпуска меня готовили к операции по лазерной коррекции зрения, превращая мои «-4» в полноценный ноль. Однако способность видеть невидимые другим цвета с годами только росла и множилась, добавляя к уже устоявшемуся перечню «прюнелевый», «сюрприз Дофина», «шмальтовый» и даже «цвет медвежьего ушка».

Первый раз Ариана столкнулась с этим, когда рассматривала мои рисунки и отметила, что «светло-синее море очень красиво изображено», на что тут же получила моё замечание, что это «не светло-синий, это зекрый».

– Ну и зачем ты это делаешь?

– Потому что это дружеская переписка.

Для того, чтобы отвлечь себя от сверления головы и рытья могилы внутри, пытаюсь по памяти воспроизвести строчки песен рыжеволосой Risha из последнего полноформатного альбома «ЛѢто», датированного 2012-м. Извилины напрягаются сверх нормы, потому что музыка Risha – это сплошной этно-фолк поверх индастриала, и все текста на русском, который я тщетно пытаюсь не забыть.

Ариана откладывает блокнот.

– Ты прям настолько сильно хочешь его зафрендзонить?

– Даже не смей думать, что я хочу что-то большее.

– Тебе прям так горит видеть в нем лучшего друга?

– Да, черт возьми. Да.

Моя соседка обреченно вздыхает.

– Инге, тебе нужен член. Дружи с Михоэлем сколько влезет.

– Окей.

– Что, прям настолько друг-друг? Даже ни одной левой мысли?

– Да, Ариана. Ни одной.

Потому что любая мысль о его члене вызывает у меня рвотное омерзение, пока я в своих мыслях не заглатываю его почти полностью, а минутой позже не раздвигаю свои ноги максимально широко, впуская его в себя.

from: Mandel Mirakel, 18:23

Вложение: If coffee is a poison? It is a slow poison.

to: Måne Jente, 19:42

Задаюсь этим вопросом постоянно.

from: Mandel Mirakel, 19:42

Хах, я больше люблю чай :)

Кофе это странная штука

from: Mandel Mirakel, 21:10

Вложение: Sorry, I’m Latte

to: Måne Jente, 22:00

lol

from: Mandel Mirakel, 22:01

Теперь мне нужно понять, какие именно мемы скидывать тебе х)

Надеюсь, тебе нравятся мемы!

from: Mandel Mirakel, 23:12

Просто хотел пожелать тебе доброй ночи

Доброй ночи, луная

Лунная* девочка

Девочка*

С большой буквы

Лол х)

to: Måne Jente, 23:13

Доброй ночи, Михоэль.

from: Mandel Mirakel, 08:03

Вложение: So I was listening to Pantera.

– Is that a new dubstep guy?

to: Måne Jente, 08:29

Хехе.

from: Mandel Mirakel, 08:30

Ого, ты не спишь в такую рань!

Доброе утро, Инге :)

to: Måne Jente, 08:55

Доброе.

Ранняя фотосессия.

from: Mandel Mirakel, 08:56

Надеюсь, всё пройдет хорошо

Удачной работы! :)

to: Måne Jente, 09:15

Thx.

from: Mandel Mirakel, 19:59

Вложение: Death note? No fuck, Life book

to: Måne Jente, 20:02

Lololololololololololololololollooooooool!

from: Mandel Mirakel, 20:03

Хаха, теперь всегда буду скидывать тебе мемы про аниме!

to: Måne Jente, 20:03

Даже не вздумай.

Серьезно.

Иначе я вычеркну тебя из привилегированного списка друзей.

from: Mandel Mirakel, 20:03

У тебя даже есть список?:з

Интересно, много там людей

to: Måne Jente, 20:14

Нет.

from: Mandel Mirakel, 20:14

Звучит мило

from: Mandel Mirakel, 23:11

Доброй ночи, Инге))

to: Måne Jente, 00:14

Доброй ночи.

to: Måne Jente, 00:17

Миндальное чудо

Под лесом зеленым

Ходили-блудили

Семь сот казаков

Калёда, малёда

Да

Да

Да

Да6

Ариана любит свою работу, ограничивая личную жизнь ей же, но не сегодня. Именно в этот пасмурный августовский еще светлый вечер она, накинув теплый жилет и дважды возвращаясь за зонтом, махнув мне на прощание, почти летит к подъезжающему трамваю, чтобы рельсы вели на «встречу» – сегодня друзья с колледжа пригласили её в боулинг, лишая меня всякой возможности сдержать вырывающуюся шутку про «покатать шары».

Михоэль ничего не писал мне вот уже почти сутки и девятнадцать часов, заставляя этим изводить мой скетч-бук мягкими аспидными карандашами, вырисовывая новолуние, затем полнолуние, затем новолуние, затем полнолуние, затем новолуние…

Телефон предательски сбивает меня с подсчета моих лун, выдавая две вибрации подряд, но отвечать я не тороплюсь, потому что две вибрации – это фейсбук, а вот одна – это сообщение.

Телефон предательски жужжит во второй раз. И в третий.

Chaskel Tatuti, 18:49

Привет!

Мы тут собираемся в кино, и зовем тебя с нами :)

Если вы с Арианой не заняты, конечно

Ingebjørg Linnæa Odden, 18:50

Привет

Очень мило, что вы решили нас пригласить :)

Ари предпочла мне катание шаров

со своими бывшими сокурсниками

В боулинге х)

А я, да, с удовольствием.

Куда мне подъехать?

Chaskel Tatuti, 18:50

Ну, Михоэль может тебя забрать

Часика через пол

Ingebjørg Linnæa Odden, 18:51

Не стоит, не хочу вас напрягать

А какой фильм?

Chaskel Tatuti, 18:51

Да ну ты брось!

Темная башня

Ingebjørg Linnæa Odden, 18:51

Ну правда :)

Просто скажи, куда подскочить и во сколько

«Темная башня» еще в прокате что ли?

Chaskel Tatuti, 18:52

Ну ладно: (((

Ну там уцененные сеансы, хз, типа последние и всё такое

В 20.10—20.15 у Gimle Cinema

Ок?

Ingebjørg Linnæa Odden, 18:52

Да

Если что звоните

Chaskel Tatuti набирает сообщение…

Ingebjørg Linnæa Odden, 18:52

У Михоэля есть мой номер.

Chaskel Tatuti, 18:53

Ок :)

Скетч-бук почти с грохотом захлопывается, аспидные карандаши летят в общую коробку. Устанавливая мировые рекорды по сборам в кино, притормаживаю лишь на кухне, когда руки непроизвольно тянутся к пачке, оставленной Арианой для меня – внутри одна, последняя сигарета. Затягиваясь, помечаю в голове пунктик по дороге забежать в магазин, но никак не бросить курить.

Расфасовав по карманам светлой джинсовки проездную карту, ключи, зажигалку, пару сотен крон, закидываю на плечо почти пустой черный рюкзак, а у выхода из комнаты цепляюсь дырявыми черными джинсами за гвоздь, криво забитый Арианой для одной из моих картин, потому что никто не вешает картины почти у самого пола. Видимо, только мы.

Бурчу под нос, еще сильнее кутаясь в не по размеру огромную серую толстовку, проворачиваю ключ трижды, и почти бегом преодолеваю четыре этажа вниз, притормаживая только у двери парадной: осознание, что, возможно, бургундского цвета помада лежит «как-то не так» заставляет достать зеркало из заднего кармана рюкзака и целую минуту рассматривать себя в маленький отражающий кружок.

Но с ней всё в порядке, кроме, пожалуй, того, что она слишком стойкая и абсолютно нигде не может отпечататься, даже на чьих-нибудь других губах. Например, на мягких губах Михоэля.

Поджидая нужный автобус, скуриваю три подряд из свежекупленной пачки: одну – за меня, одну – за Иисуса, одну – за миндального мальчика, но, как бы сказал он – первая была за «лунную девочку».

Сердце по-звериному сжимается, когда я издалека вижу спины ребят, сразу же замечая самую важную. Она медленно разворачивается, но, заметив меня, демонстративно возвращается назад.

Шальтиэль машет мне и широко улыбается, Эсфир оглушительно выдает «Хэ-э-э-э-эй, привет!», Часкел вскидывает руки, выходя немного вперед. Выстраивается незримая очередь ко мне за приветственными объятиями, но ноги, предательски обходя их всех, несут меня к Михоэлю, чей полуоборот заставляет сердце разжаться, а после сжиматься снова.

– Привет, – руками обвиваю его шею, всем телом вжимаясь в миндального мальчика. Ненароком проезжаю губами и носом по уже любимому местечку на шее, зарываясь в мягкие каштановые волосы, обрамленные серым капюшоном.

И мое чудо сдается, обнимая меня в ответ.

– Ты опять перекрасилась.

***

– Мы можем просто сесть сбоку, вот, смотрите, там как раз пять мест подряд.

– Нет, мы сядем по центру.

– О, Эсфир, смотри, вот можем взять три на четырнадцатом, а два сзади на пятнадцатом, как раз кучкой будем сидеть.

Молодая кассирша явно утомилась, выслушивая наши препирания. Мест, помеченных красным, было больше, чем мы рассчитывали, оставшиеся же были распределены по залу несистематизировано, и никак не включая в себя нужных пять подряд свободных мест.

– Окей, давайте так и сделаем.

– Чур, я посерединке! – восклицает Шальтиэль, приобнимая за плечи Эсфира и Часкела, стоящих рядом с ним, – только ручки не распускайте, – ухмыляется, – ладно-ладно, распускайте.

Молча принимаю тот факт, что мне придется ютиться сзади, на пятнадцатом ряду вместе с Михоэлем. Лица довольной троицы заставляют меня задумываться о том, что они проделывают всё это шоу специально.

Свет в зале не успевает погаснуть, как на нас оборачивается Часкел с вопросом:

– Пиво будете?

– Нет, я за рулем, – бросает Мик.

– Так вы же не пьете? – пока лицо моё искривляется гримасой непонимания, руки благосклонно принимают банку Heineken, протянутую Часкелом.

Помимо него оборачивается Эсфир.

– Ну, это сложно объяснить… Просто иногда, как бы мы можем себе позволить банку условного пива одну-другую, ну, так, чисто…

– Окей, я поняла.

– Что-нибудь скажешь на этот счет? – в разговор включается Шальтиэль.

– Когда-то я уже сказала, что никак не притязаю ваш выбор, думаю, этого достаточно.

– Всё нормально? – подхватывает Часкел.

– Да, да, – утвердительно киваю головой, – тем более, так я не чувствую себя белой вороной в этом праведном патриархальном царстве.

С левого боку Михоэль издает невольный смешок.

– Это же просто пиво, – открываю банку, шумно отхлебывая выползшую пенку, – пиво не водка.

– Да, водка дрянь, – поддакивает Эсфир.

Троица перед нами так и сидит в полуобороте, пока режиссер проката не может нормально запустить даже рекламу.

– О-о-ой, кто бы говорил, все мы помним, как тебя Натаниэль до дома тащил прям на себе, – смеется Шальтиэль, – нашелся тут.

– Кто такой Натаниэль? – решаю перевести надоевший мне разговор на отстраненную тему.

– О-о-о-о-о-о-о-о-о-о-о-о-о-о-о-о, Натаниэ-э-эль, – нечленораздельно выдают все четверо, пока Часкел не начинает хаотично похлопывать по карманам, выуживая телефон. – Вот, – рассматривая предоставленную мне фотографию, ненароком подумываю, что я просто сосу на фоне этого красавчика.

– Натаниэль – это наша пятая шестереночка, – умилительно лепечет Шальтиэль, – наша кисечка, которая киданула на всё лето своих братушек.

– Хах, прямо кисечка? – хмыкаю, отпивая еще больше пива. – То есть, он тоже в вашей банде?

– Он сердце нашей банды, – наконец-то подает признаки жизни Михоэль, ненароком водружая свою руку на подлокотник моего кресла.

– То есть вы меня бросите, как только он приедет? – наиграно хватаюсь за сердце, хотя на самом деле там и вправду что-то приглушенно «ёкает» в этот момент.

– Ох, нет, ты что! – машет руками Эсфир, – даже не вздумай! Мы итак редко для кого открываем двери нашего… как ты там сказала? Праведного какого-то там царства?

– Патриархального, – поправляет Михоэль.

– Да, вот, именно, – кивает Эсфир.

– Поэтому оно и называется патриархальным, – пытаюсь сделать вид, что не грустнею со скоростью света. – Ну, по крайней мере, я могу пока побыть вашим Натаниэло-заменителем. А где он, кстати?

– В Албании. Обещался приехать в начале августа, но задержался, – хмыкает Часкел, поправляя спинку кресла. – Ты не будешь Натаниэло-заменителем! Мы расширим политику патриархального царства.

– Окей, вам станет легче, если я скажу, что я лесбиянка?

– Э-эм, ну окей, – кивает Эсфир.

– Серьезно? – пиво застревает где-то в груди, но благополучно проходит дальше.

– Так ты лесбиянка? – немного боязно тянет Часкел.

– А почему вы думаете, я живу с девушкой? – кидаю в их сторону пару смешков, мол, сами разбирайтесь, вру я или нет.

– Гайз, Натаниэль фотку прислал, – перебивает всех Шальтиэль, протягивая телефон прямо по центру, где на весь экран было раскинуто светло-алое небо, сбоку ютилось заходившее солнце, а рядом с ним, почти черным, виднелся силуэт, видимо, самого Натаниэля.

– О, наш мальчик не умеет фотографироваться рядом с солнышком, – скорее констатирует Шальтиэль, сворачивая фото и наводя палец на кнопку «видеозапись», – так, гайз, снимаем нашему предателю видео. Пусть смотрит, как мы тут охренетительно проводим время в Норвегии с Ингеборгой. Хэй, Натаниэль! Смотри, где мы! Ха-ха, мы на «Темной Башне», потому что ты, засранец, совсем забыл о нас в своей Албании.

Телефон перехватывает Эсфир, поднимая его совсем уж высоко над своей головой.

– Ты хоть помнишь, как выглядит твой любимый Эсфир, а? Вот смотри, это я! Это вот Часкел, если ты не забыл, вот, смотри, Михоэль, Михоэ-э-эль, улыбнись! А теперь, смотри, кого мы нашли, пока ты торчишь черти где – это Ингеборга и теперь она в нашей банде! Эм… как ты там говорила?

– Праведное патриархальное царство, – поправляю Эсфира, наконец, влезая в камеру. – Привет, Натаниэль, – приветливо машу рукой.

Телефон благополучно опять перехватывает Шальтиэль, возвращая его в исходное положение.

– Она тебе понравится, да! Так что скорей приезжай и привози диван побольше!

– Или ковер, – поддакивает Михоэль, засовывая свою шатеновую макушку в объектив.

– Да-да, лучше сразу ковер, если мы всемером решим собраться, – начинают смеяться все четверо, пока я взглядом обсчитываю всех сидящих, включая даже Натаниэля, но никак не могу насчитать больше шести. – Всё, мы пошли смотреть кинчик, звони, пиши, любим, обнимаем! – все машут на прощание руками, включая меня, потому что так гласит правило этикета общения.

– М-да, из меня всё-таки сомнительный Натаниэло-заменитель.

– Ты не Натаниэло-заменитель! – толкает меня в плечо Эсфир, – серьёзно, прекрати так думать. Ты никогда не будешь Натаниэло-заменителем, нам итак всё еще немного непривычно впятером.

– А вас было больше? Например, шесть? – осознаю, что я сказала не то или явно лишнее, потому что все как-то сжимаются, теряя улыбки на лицах, от чего неловкость скрипичным ключом повисает в воздухе вокруг нас.

– Да неважно, просто забей, – откликается Эсфир, и, тормоша моё плечо, добавляет, – ты не Натаниэло-заменитель, окей?

– Хорошо, – киваю, пока троица отворачивается от нас, потому что голос из колонок по всему залу предупреждает, что с минуты на минуту начнется показ и «просим Вас перевести средства сотовой связи в беззвучный режим».

Только Михоэль всё это время не сводит с меня взгляд.

Тянусь к нему и шепчу, пожалуй, слишком тихо, чтобы никто не услышал:

– Я буду заменителем того самого шестого?

– Нет, Инге, ты будешь утерянной шестой шестеренкой, – наклоняя голову, чтобы наши щеки соприкасались, также шепотом отвечает Мик.

– Кто это был?

– Может, когда-нибудь расскажу, – уже громче добавляет Михоэль, перебирая пальцами правой руки мои снова перекрашенные волосы, – мне очень нравится этот цвет.

«Мне очень нравишься ты»

Свет медленно начинает гаснуть, а белый экран перед нами покадрово заливает рекламный ролик «Steen&Strøm», не давая глупейшей фразе вырваться из меня, хороня её глубже, чем это вообще возможно.

У Мэттью Макконахи есть «Оскар», потому что он прекрасный актер. У Мэттью Макконахи есть «Золотой Глобус», «Сатурн», даже «Эмми» за лучшие мужские роли.

Михоэль, который как бы невзначай соприкасается своим плечом с моим, который иногда тянется удобнее устроить руку на моем подлокотнике, накрывая при этом мою ладонь, который то и дело задевает мою ногу своими черными найками, однозначно достоин хотя бы одной из перечисленных премий за худшую мужскую роль.

Нет в мире столько ругательных слов, сколькими я проклинаю разделитель между креслами, который нельзя никак убрать, чтобы уютно устроиться в его объятиях. А этот еще, как будто специально, то и дело откидывает голову в бок, чтобы я искоса пожирала глазами шею, так и требующую отпечатка моих зубов и сине-багровых отметин засосов – да, засосов, не одного, а бесконечного количества.

Изредка шумно сглатываю, списывая это на тяжесть пива из жестяной банки, а не на лавовое желание его прикоснуться, раскаляющееся прямо где-то под корой головного мозга. И строго между крепко сжимаемых ног.

Благо Мэттью Макконахи уже в который раз выбивает из меня всепоглощающее восхищение его актерской игрой, пока это чувство не заливает собой предыдущее, превращая лавовое озеро в лавовое плато.

Чудом Господнем, не иначе, досматриваю «Темную башню» так и не сорвавшись.

Но когда в зале включается свет, бросаю мимолетный взгляд на Микаэля, который выглядел так, будто прошел за эти полтора часа все мировые пытки, вцепившись до побелевших костяшек во всё тот же мой подлокотник. С кресла из всех нас он встает самый последний, а вот из зала он выходит уже первым, чуть ли не убегая вприпрыжку.

Пока мы были в кино, Осло полоскало дождем. Не ливневым, нет, но пару сотен глубоких луж он всё-таки оставил после себя. Минивен Мика от бампера до дворников был усыпан мелкими каплями, лениво стекающими в общее остаточное море города, который уже после дождя заливало теменью.

Шальтиэль и Эсфир громко спорили, амплитудно жестикулируя, Часкел изредка кидал пару слов, поддакивая то одному, то второму, потому что в отличие от нас они внимательно следили за действием, разворачивающимся на огромном белом экране двадцатью минутами ранее.

Нам же с Михоэлем только оставалось отстраненно молчать, время от времени бросая друг на друга неопределенные взгляды. Делаю вид, что процесс никотинового легочного поглощения то единственное, чем сейчас заняты мои мысли и тело, пока Михоэль нервно стучит по влажному капоту своего автомобиля, разрываясь от желания то ли уехать уже отсюда поскорей, то ли усадить меня на этот самый капот и целовать до тех пор, пока губы не онемеют. С непреодолимым трудом Михоэль выбирает первое.

– Подбросишь нас? – откликается Часкел, зябко кутая холодные кисти в манжеты синей толстовки.

– Конечно, – Мик сильнее необходимого в последний раз хлопает по капоту, – рассаживайте, пока снова не полило.

Спешно выбрасываю окурок и чуть ли не мчусь к задней двери, пока парни отходят до урны, сплавляя в бирюзовый контейнер для переработки пустые банки из-под Heineken, но меня властно останавливает рука, вцепившаяся мне в плечо, почти рывком оттаскивающая к передней двери пассажирского кресла. Спиной ощущаю изгибы чужого тела, невесомо вжимающего меня в эту чертову дверь, и горячую ладонь, обхватившую мою шею чуть ниже затылка, ровно там, где волосы сбриты триммером. Случайно подаюсь немного назад, так, чтобы намертво впечататься спиной в каучуковый затвердевший мышцами живот и рвано дышащую широкую грудь, из которой, проезжая прямо по моей щеке и шее, выплескивается низкий голос и мятное, обтекающее меня, как мед, дыхание, заставляя практически кончить прямо под ним, без рук.

– Нет, ты будешь сидеть со мной.

Если бы я снимала порно, то оно начиналось именно так.

Ничтожные пятнадцать минут растянулись ветками ивы, постегивая меня на поворотах, в которые плавно вписывался Михоэль. Если к существительному «вождение» можно приписать прилагательное «красивое», то только так и можно описать сей процесс, когда Мик то одной, то двумя ладонями скользит по круглому шероховатому рулю, делая это красиво, как и он сам.

Пятнадцать минут от Гимле до Грефсена, мимо стадиона Уллеваала, вниз по Ингеброттвайен на три квартала выше технического музея. Ехали почти в полной тишине, пока ребята на заднем сидении изредка перебрасывались фразами, ежеминутно позевывая.

Попрощаться с Шальтиэлем и Часкелом даже никто не вышел из салона, просто махнули на прощание рукой, и так, мол, понятно, что все устали, и начинает клонить в сон.

До дома Эсфира ехали в мертвецкой тишине, если не считать приглушенной музыки из его же наушников, тихо брошенной Михоэлем «убери ноги с обивки», и стука моих коротких ногтей по приборной панели.

Вскоре и Эсфир покинул минивен, оставляя нас только вдвоем топиться в трещащем молчании вперемешку с безбожной неловкостью.

Проезжаем ровно шесть домов, после чего Михоэль плавно тормозит.

– Кто сидит спереди, тот выбирает музыку.

Пытаясь унять дрожь, почти синими пальцами открываю SoundCloud и бездумно тыкаю в последнее, что висит в моей музыкальной ленте. Альбом почему-то начинает воспроизводиться с конца, заливая салон не привычными низкими битами, а рваными басами с народными пениями.

Михоэль изумленно поднимает вверх обе брови, (где-то недели через две, я, сидя в его же квартире, буду учить его делать это только левой, а не двумя сразу), первый трек прослушивает без комментариев, пока мы стоим на месте, но как только включается второй, нажимает на газ, попутно спрашивая:

– Не хочешь еще покататься?

– Да. Хочу.

«А я хочу тебя»

Как только включается третий, мы уже несемся по сумеречному Осло, особо не разбирая дороги.

– Это на каком языке? – раздраженно вглядываясь в красный отблеск светофора, спрашивает Мик.

– Русский.

– Ты понимаешь?

– Я его «почти носитель».

– Как это? – загорается спасительный зеленый.

– Я училась на родине своей матери.

– В России что ли?

– Я училась на базе Министерства культуры Дании и Датского института культуры.

Михоэль лишь удивленно поднимает обе брови.

– В Санкт-Петербургском государственном институте культуры.

Михоэль лишь удивленно разводит руками.

– Ого. И на кого же?

– Режиссура. Масс-медиа.

Михоэль лишь удивленно водит глазами по дороге перед собой.

– Еще, правда, на третьем курсе посчастливилось попасть в European Film College.

– Это же Эбельтофт.

– Ну да.

– Это же в Дании.

– Ну да.

– Я абсолютно запутался, откуда ты, – наконец-то улыбается Михоэль. – Так ты из Дании?

В ответ лишь пожимаю плечами, оставляя этот вопрос так и висеть в воздухе.

– Стоп, так твоя мать с России?

– «Из» России, Михоэль.

– Ох, прости, не знал, как правильно произносится. Получается, ты говоришь на русском?

– Пытаюсь не забыть, каково это.

– И ты понимаешь эти народные песни?

– Да, понимаю. Там слов-то не так уж и много, – наконец улыбаюсь в ответ, согревая салон разлившимся уютом, потому что так всё встало на свои места, и мы, уже в который (третий) раз просто произносим слова своими ртами, а не (как бы очень хотелось) заталкиваем в них, друг в друга, свои языки, сплетаясь в диком поцелуе.

– Тогда сделай погромче, – бросает Михоэль ровно за три секунды до вступления припева. – Хм, неплохо. А что такое «Калёда»?

– У тебя милый акцент, хах. Ну, вообще, правильно «коляда». Это такое славянское название рождественского Сочельника. Все наряжаются, поют народные песни, гадают, ходят по домам за конфетами, знаешь, вот почти как на ваш Хэллоуин.

– На ваш Хэллоуин?

– Ты живешь в Норвегии, значит, разделяешь культурные обычаи и празднования этой страны, верно?

– Верно. А что насчет тебя?

– Что насчет меня?

– Я так ничего и не понял, откуда ты, и какая у тебя религия.

– Я десять лет от рождения и почти еще четыре студенческих года прожила в Санкт-Петербурге.

– Тогда, получается, ты из России?

– Нет.

– Из Дании?

Молчу.

– О боже, Ингеборга, – Михоэль почти бьет многострадальный руль, вскидывая руки, – хватит надо мной издеваться. Так ты всё-таки католичка?

– Нет.

– Эм… Как называется вторая ветка христианства?

– Нет, я не православная.

– У тебя нет веры?

– У меня нет религии, а вера у меня есть.

– И во что же ты веришь, Ингеборга?

– В смерть. Я верю в смерть.

После неловко повисшей паузы, добавляю:

– На самом деле, вслух это звучит еще круче, чем в моей голове. Просто обычно я ни с кем не завожу подобные разговоры. Видимо, потому что никто и не спрашивает. Все в этой стране убеждены, что я правоверная крещеная от рождения католичка.

– Но, я так понимаю, ты не крещеная даже?

– Меня должны были назвать Ингеборгой. Но не состоялось.

– Почему? – непроизвольно вглядываюсь в лобовое стекло прямо перед собой, отмечая, что мы каким-то чудом уже во всю проезжали улицу Маркуса Тране.

– Я отказалась.

– Отказалась? – хмыкает Михоэль, – просто так, взяла и отказалась?

– Не совсем. Были причины. Может быть, когда-нибудь расскажу, – нарочито выделяю последнюю брошенную фразу. – А вообще, знаешь, я считаю, что Христос умирал не для того, чтобы спасти людей, а для того, чтобы научить их спасать друг друга, но каждая сраная молитва сводится к тому, что каждый за себя, а вот только Бог за нас. Но вообще, я считаю, что люди и есть малые Боги, и у каждого, получается, свой. Потому что иначе каждый стоит в одиночку перед ним, и каждый должен быть одинок в своем познании или понимании всего. То есть, все люди априори одиноки. Но, согласись, сам по себе человек не может познать, например, Аллаха, но, с другой стороны, тот, кто даже не в силах познать себя, как он может познать Аллаха? К тому же, знаешь, меня всегда удивляло, что женщинам вообще разрешают ходить в церковь или храмы. О чем вообще они могут говорить с Богом, не важно, с каким! И каждый особенный думает, что Бог смотрит на него единственного сверху, но никто не может понять, что он видит нас изнутри. И вообще, я клятвенно ненавижу тех, кто ненавидит Бога, но мне иногда кажется, что он недостаточно ненавидит тех, кто ненавидит меня. Но ведь сомневаться в Боге – значит верить в него, так? Но как я могу верить в Бога, если на прошлой неделе мой язык засосало в узкое горлышко бутылки с ромом.

– Ты говоришь очень красиво, – единственное, что на это отвечает Михоэль.

– Читай книги. Говорят, помогает.

– От чего?

– От всего.

Следующие два трека едем, не проронив ни единого слова.

– А как получилось так, что тебе 22, а ты уже окончила институт?

– Меня рано отдали в младшую школу. Тогда еще в России. А когда после миграции переводили обратно, так уж получилось, но в 16 я уже сдавала hojere forberedelseseksamen наравне с ребятами, года на два, а то и на три старше меня.

– Так всё-таки Дания?

– М?

– Высший подготовительный экзамен. Ты назвала его по-датски.

– А еще почти всю старшую школу я привела в колледже-интернате.

– Ты уходишь от ответа, ладно, что же за колледж-интернат?

– Вообще, я очень хотела из частной средней когда-то перевестись в Вальдорфскую школу.

– Это та чушь, где педагогика основа на антропософии?

– Ого, да ты знаешь такие словечки, – осторожно кидаю смешок. – Да, знаешь, вся это чушь с триединством человека, с эфирными и астральными телами, а потом пойти в Свободную высшую школу в Штутгарте, чтобы преподавать, но у клиники, видимо, были свои идеи на этот счет.

– Клиники?

И вот тогда я первый раз оговорилась.

– Ну, я образно выражаюсь. В общем, в какой-то момент я разочаровалась в этом всём и решила заниматься искусством.

– И сколько тебе было лет?

– Пятнадцать. И три с половиной месяца.

– Хах, ты прямо так хорошо помнишь этот день?

– Я помню его слишком хорошо, понимаешь. У всех бывают такие катастрофически хреновые дни, которые, как бы ты не силился, ты не можешь забыть, и помнишь каждую сраную деталь, типа, какое было небо, или, шел ли сильный дождь, или что тебе сказали родители за завтраком, или что тебе сказали врачи.

– Врачи?

Оговариваюсь второй раз, и это уже действительно клиника.

– Я опять же утрирую.

– И что же за интернат?

– Ну, скажем, для одаренных детей.

– Хах, то есть Ингеборга была одаренным ребенком?

– Я была слишком одаренным ребенком. Мик, меня в неполные пять лет привели в младшую школу, понимаешь, – поворачиваюсь в его сторону и смотрю в упор, первый раз за весь вечер.

– Это как-то странно. Ты же совсем маленькая была. Почему твои родители решили так сделать?

– Просто они любили друг друга больше, чем кого-либо в принципе. Может быть, я им просто мешала, не могу теперь сказать точно.

– А где, кстати, они сейчас? В Дании? Или в России?

Инге?

Ингеборга?

Ты опять за своё?

Ну, хватит.

Очередной светофор загорается красным, и Михоэль, наконец, может посмотреть на меня.

Я всё также сижу и откровенно пялюсь на него, совсем не моргая, не отводя взгляда, не способна даже пошевелить хотя бы мизинцем правой руки, и дышу через раз.

– Инге?

– Ах, да, они в Дании сейчас.

«Знаешь, Мик, так, навечно в Дании»

– Ну, вот ты наконец и ответила, откуда ты.

– Я из России.

– Неа, нет-нет, ты из Дании.

– Нет. Мне кажется, для меня вообще не создано страны.

– А как ты оказалась в Норвегии?

– Это длинная история.

– Расскажешь?

– После окончания института и возвращения к родителям, я решила переехать сюда. Ах, ну да, в принципе, вот и вся история.

– А почему Норвегия? У нас же, вон, Швеция еще под боком. Сейчас бы каталась на американских горках в Лисеберге или попивала коктейльчики из ледяных бокалов в Юккасъярви.

– Моя жизнь и так сплошные американские горки, – хмыкаю в ответ.

«Моя болезнь»

«Я чуть ли не сказала моя „болезнь“, вместо „жизнь“»

«Я чуть ли не сказала, что моя болезнь, как американские горки»

– А вот почему именно Норвегия – это и есть та самая длинная история, я опять всё перепутала, – еле заметно улыбаюсь.

– Поделишься?

– Не сегодня, бро.

– Бро? – Михоэль всё-таки оторвал взгляд от дороги и быстро оглядел меня почти с ног до головы, если это вообще возможно в сидячем положении. – Ты слишком красивая, чтобы я тебя называл «бро».

– У меня много других плюсов, как у бро, – лавовое плато, остывшее после Мэтью Макконахи, начинает своё движение, плавясь, и заливая бешено колотящееся сердце. Глупое сердце, успокойся, он всего лишь назвал тебя красивой, ты слышало это тысячу раз, хоть и от ненужных тебе людей.

– Например? – Михоэль демонстративно разглядывает летящий перед нами мокрый асфальт.

– Я замечательный второй пилот, особенно, если принимать тот факт, что я лесбиянка.

– Ты не похожа не лесбиянку, – куксится Михоэль.

– Как это не похожа! – обиженно вскидываю руки, – очень даже похожа.

– Нет.

– Да!

– Нет!

– Да, – демонстративно скрещиваю руки на груди, – ты, как истинный бро, должен принимать меня такой, какая я есть.

– Я итак принимаю, броу, – делая акцент на «броу» отвечает Мик.

– Прекрасно, я люблю девочек, договорились?

– Нет.

– Михоэль! – почти выкрикнутое имя заставляет его лишь начать смеяться, – давай сойдемся хотя бы на «би».

– «Би»? – сквозь три смешка выдавливает Мик, – окей, я согласен. Если тебе полегчает, – и опять продолжает смеяться.

– Да, мне полегчает! Спасибо, броу.

– Красивая песня.

– Что? – моя правая бровь лишь недоуменно взлетает вверх.

– Ну вот которая всё это время играла, как там она называется?

– «Птаха».

– Птаха? Это очередное странное русское слово?

– Это небольшая птичка, просто устаревший вариант.

– А на каких языках ты еще говоришь? Норвежский, русский, я так понимаю, немного арабский, да?

– Хах, немного арабский.

– Зачем он вообще тебе понадобился?

– Это долгая история, Михоэль.

– Рассказывать мне её сейчас ты конечно не будешь.

– Не буду, – ухмыляюсь, – еще будет время рассказать тебе дурацкие истории из моей юности.

– Пф-ф, юности? Ты всего лишь на два года старше меня, тогда я должен себя чувствовать тоже дряхленьким или что?

– Тебе двадцать? – пожалуй, первый нормальный вопрос за сегодняшний вечер.

– Да, мы с моей, как ты говоришь, «бандой», в прошлом году выпустились из Фирстилкаллена.

– Круто.

– Круто? Да, я их обожаю. Слушай… Ты хоть общаешься со своими родителями?

«Очень смешно»

– Нет.

– Ты скучаешь по ним, Ингеборга?

– Нет. Точнее… Знаешь, мне, наверное, иногда просто хочется, чтобы кто-нибудь был рядом, когда падает первый снег. Или типа того. Кто, может быть, радовался, если бы я не отъехала с дикого похмелья, или что-то такое, – почему от этого я начинаю только больше улыбаться.

– Да, понимаю, или… То есть, просто я уверен, что в этом году кто-то будет рядом с тобой, когда пойдет первый снег. Кто-то особенный для тебя.

– Думаешь?

– Вселенная просто обязана услышать меня, и я ей велю, чтобы, когда пошел первый снег, с тобой рядом был кто-то. Не обязательно твои родители, твоя может быть подруга, или какой-нибудь милый парень.

– Ох, тогда пусть он будет красивым.

– Окей, он будет чертовски красивым, ты поняла, Вселенная? – Михоэль тепло улыбается, а потом почти что выкрикивает эту фразу в приоткрытое окно.

– Надеюсь, она тебя услышит.

И она услышала.

Потому что в конце октября, когда пошел первый снег, я стояла у подъезда своей новой съемной квартиры и трясущимися руками обнимала чертовски красивого парня, который только что пережил самую страшную и горькую ссору в своей жизни.

Но это был не Михоэль.

Это был…

– Ты не хочешь покурить? Я могу припарковаться вот там, – Мик указывает рукой на неприметный закуток у деревьев, пока до меня запоздало доходит, что мы на набережной Акешельвы.

– Да, было бы неплохо, – отстегиваю ремень безопасности, пытаясь сквозь темноту Осло разглядеть водную гладь.

Двигатель смолкает, оставляя нас в звенящей тишине прохладной Акешельвы.

– Никогда не была именно здесь, – опираюсь на высокий бордюр, отделяющий город от реки.

– Ну, Аке длинная, – Мик встает на шаг правее меня, прислоняясь к разделителю спиной. – Кстати, как давно ты в Осло?

– Не так уж и долго. Сначала я жила в Тромсё.

– Серьёзно? В нашей заполярной столице?

– Угу. Там красиво.

– А почему тогда переехала?

– Не могу усидеть на одном месте в определенные периоды жизни.

– И что лучше: Тромсё или Осло?

– Нельзя сравнивать несравнимое. Это всё равно, что спросить, какой из антидепрессантов лучше, но это же бред, они все по-своему хороши.

– Антидепрессанты? Хах.

– А что? В 21-ом веке все поголовно их пьют, потому что планета как будто проваливается в мировую депрессию, даже не зная, что на самом деле за этим стоит.

– Соглашусь. Все почему-то избегают слов «грусть», или «апатия», или «плохое настроение и самочувствие», и тотально называют это депрессией.

– Не люблю, когда так делают.

Михоэль кивает.

– Это как «не упоминай имя Господа всуе», так же и с депрессией. Неужели люди не понимают, насколько это на самом деле страшно, и только ради того, чтобы быть каким-то модным или особенным, не надо напрашиваться на настоящую депрессию. Потому что это болезнь, а не то, что тебе просто грустно.

Михоэль снова кивает.

Наконец отстраняюсь от бордюра, кладу на него лишь ладони и вполоборота смотрю на Михоэля.

– Ну, в Осло я встретила хотя бы каких-нибудь потенциальных друзей.

– Хах, вот как?

– В Тромсё было дико одиноко, на самом деле. Здесь же есть вероятность кому-нибудь спонтанно излить душу и надеяться на дружеское плечо, – Михоэль улыбается, пока я не добавляю, – я про Ариану, конечно же.

– Ариана значит, да, – наигранно прикрывает по-гамлетовски глаза рукой, – ты разбиваешь моё сердце.

– Эм, прости?

– То есть, Ариана твое плечо и дружеская поддержка, а я так, для унижения в танцевальном баттле? – миндальное чудо продолжает играть. – Это очень больно, я вообще-то рассчитывал хотя бы на лучшего друга там, ну.

– Лучшими друзьями не становятся по щелчку, – серьезно говорю я.

– Мусульманин и лесбиянка – лучшие друзья, как тебе? – начинает смеяться Михоэль.

– Мы же сошлись на «би», – удивленно вскидываю руки вверх.

– Точно-точно, но так просто звучит эпичнее.

– А насколько сильна твоя вера, Михоэль?

– Что? – миндальное чудо, наконец, прекращает спектакль.

– Мы говорили о моей вере, теперь я хочу услышать что-нибудь о твоей.

Михоэль приближается почти вплотную, разворачиваясь также, как и я, лицом к бордюру, опираясь на него локтями.

– Наверное, раньше я слепо верил. Я был таким, знаешь, честолюбивым мусульманином, почти образцовым. Тем более, когда рядом с тобой друзья, из которых трое такие же, а двое просто замечательные люди, это было очень просто и как-то естественно. Но, знаешь, у всех бывают же такие катастрофически хреновые дни, которые всё переворачивают в твоей голове, ты помнишь каждую деталь, какое было небо, шел ли сильный дождь, или что тебе сказали родители за завтраком, или что сказал или сделал лучший друг. И вот тогда всё, как бы сказать, не то, чтобы разбивается, просто начинают появляться трещины. И с каждым новым днем или новой встречей они всё глубже и больше и шире, и вот тогда уже твоя скорлупа честолюбия прекращает всё слепо воспринимать через призму религии. Ты начинаешь как бы видеть всю картину целиком. Ты молишься, но ты можешь выпить, ты читаешь азаны, про то, что Аллах велик, а левым ухом уже не слышишь привычные призывы к икаму. И ты начинаешь искать минусы, хотя так и нельзя, но свободная Норвегия твердит из каждого закоулка, что можно, что нельзя всю жизнь прожить с закрытыми глазами. И потом ты начинаешь изминать ислам под себя, и это, пожалуй, и есть самый страшный грех, но без этого просто невозможно вот так жить.

– У каждого свой путь познания. Ты не имеешь права себя обвинять в чем-либо, хорошо? – треплю его твердое плечо, пытаясь отогнать мысли о том, сколько же он часов обычно торчит в тренажерном зале, чтобы это было настолько красивым. – Очень мило, что ты процитировал свою подругу-лесбиянку.

– Подруга-лесбиянка? Хах, – Михоэль, аллилуйя, опять улыбается.

– Всё, просто забей, – из глубокого внутреннего кармана джинсовки достаю привычную пачку и почти обережную Zippo. – Ты же сам сказал, будет звучать эпично, а в итоге как всегда. Спасибо, друг. Простите, броу!

Подкуриваюсь.

– Ладно, зато ты, например, демонстративно не отмахиваешься от этого дрянного дыма, – Михоэль улыбается, вороша свои каштановые волосы, и я добавляю, – хватит так на меня смотреть.

Не успеваю ничего понять, как он тянет на себя мою правую ладонь, сжимающую сигарету, и делает затяжку, просто с моих рук.

Выдыхает.

И даже не кривится и не кашляет.

– А вот это уже интересно, – пытаюсь удержать брови, удивленно ползущие вверх, – и когда же ты первый раз закурил?

– В тот самый хреновый день. А ты?

– Раньше того самого хренового дня, – не успеваю даже закончить фразу, как Михоэль снова затягивается, сжимая мою ладонь, задевая подушечками пальцев мои фаланги.

– Но всё же, как вы курите эту гадость.

– Так не бери, – отдергиваю кисть, второй рукой опуская его ладонь, подальше от себя, – там, может, на фильтре, вообще моя помада отпечаталась.

Пытаюсь разглядеть в темноте, но понимаю, что там даже нет и капли или мизерного мазка бургундского цвета. Убейся, стойкая губная помада, и убейся тот, кто вообще её придумал.

– Ну и ладно, – всё также улыбаясь, тянет Михоэль, – но её вроде там нет.

– Нет, потому что это одна из тех четырех видов разрекламленных помад, что, как написано на коробочке, «переживут поцелуй». Иди лесом, маркетинг. Иди лесом NoUba Millebaci!

– Я, правда, в этом не разбираюсь, но неужели прям настолько сверхстойкая?

– Ты серьезно хочешь обсуждать со своим бро косметику? – делаю почти три затяжки подряд, чтобы хоть чем-то занять свои губы.

– Ну а что в этом такого, мы же друзья.

– Окей, – разворачиваюсь и иду к ближайшей урне, читая про себя все известные мне молитвы воздержания и целомудрия

Но, когда я возвращаюсь, предатель-взгляд впивается в Микаэля в этой его серой толстовке, в этих его узких черных джинсах, обтекающих стройные ноги, в эти широкие мускулистые плечи под светлой ветровкой, в эти темные миндальные глаза, сводящие меня с ума вот уже второй месяц к ряду.

Бреду к нему, не разбирая дороги, молю ноги перестать заплетаться, а руки перестать выламываться. Подхожу и просто встаю рядом, впиваясь пальцами в высокий бордюр. Но почти не дышу.

– Инге?

– Да? – голова и всё тело всё-таки немного поворачивается в его сторону, а глаза наблюдают за тем, как он наклонил свою чертову каштановую макушку вбок, оголяя, как всегда, с левой стороны свою шею, которая уже буквально горит от того, что на ней нет моих рук. Или моих губ.

– Насколько она стойкая?

Я слышу только то, как мои ногти почти проезжают по отделочному материалу ограждения, как ступни наливаются свинцом и в три шага подходят к нему, как руки с шорохом сами покидают карманы, как правая почти хватает его за волосы, отклоняя голову еще назад, еще и еще, оголяя всё больше и больше карамельной сладкой кожи на шее, как левая зажимает его под ребрами, фиксируя намертво, а потом, я начинаю чувствовать.

Я начинаю чувствовать, что мои губы, густо измазанные помадой, впиваются в шею Михоэля. И я взрываюсь. Целую её слаще, больше, глубже, провожу языком от местечка ключицы до самого подбородка, кусаю за изгиб, закрываю глаза, записывая этот момент в раздел самых лучших в моей жизни, балансируя у берега, но не Акешельвы, а реки почти чистого безумия, исток которого стекает с губ прямо в низ живота.

Дышу не кислородом, как все люди, нет, дышу этой кожей.

Дышу, губами зарываясь всё глубже и глубже, но оставляю на ней не помаду, нет, а увесистый лиловый засос.

И трезвею.

Отрываюсь от него так же внезапно.

– Вот на столько, – единственное, что позволяю себе вымолвить, пытаясь не усугубить ситуацию в край, которого итак уже нет.

– Я же говорил, ты не похожа не лесбиянку, – хрипло и глухо отвечает Михоэль, всё еще обхватывая меня за поясницу, незаметно поджимая правую ладонь, которая почти что сжимала мою задницу в таких же обтягивающих черных скинни.

– Мы договорились на «би», – смотрю куда угодно, не смею поднимать голову, – а вот, например, один из плюсов меня как бро.

– Какой? – чувствую его колотящееся сердце и медленное сбивчивое дыхание.

– Я могу сделать так, и это ничего за собой не понесет, потому что мы бро. «Кодекс Братана» гласит, что один братан может поцеловать другого, если одному из них так сильно этого хочется.

– А что, если этого хочется обоим?

Наконец, нахожу в себе силы отойти на два шага назад и поднять на него взгляд.

– Тем более.

– В Кодексе Братана нет такого пункта.

– Где-то должен быть. У меня даже дома лежит ограниченный выпуск с автографом Нила Патрика Харисса. В следующий раз я притащу его и заставляю прочитать.

– Так и сделаем. Броу? – Михоэль протягивает мне сжатый кулак.

– Броу, – наконец выдыхаю, почти прекращая себя терзать за эту очередную глупость, и отбиваю в ответ.

– Я считаю, что раз ты переехала с Заполярья в Осло, то тебе действительно нужен друг. Даже тот, на котором теперь дня три будет красоваться твой засос, – и вот тут, наконец, Михоэль засмеялся.

– Спасибо, – единственное, что я могу шепотом ответить, возможно, почти плача от переизбытка эмоций.

– А в Кодексе есть статья, где братаны стоят в обнимку на набережной, смотрят на Акешельву и слушают отстойную музыку одного из них? – он подходит чуть ближе и кладет горячую ладонь на моё плечо.

– Сам ты отстойный, – ухмыляюсь в ответ.

Ухмыляюсь, потому что гиря размером с Юпитер из недосказанности, неловкости, сомнений между мной и Михоэлем тонет в мутной Акешельве, заставляя наконец-то начать спокойно дышать рядом, без каких-либо скрытых смыслов или намеков, потому что, наконец, всё это прояснилось, и теперь будет храниться навечно прямо там, на дне едва бурлящей реки.

Ухмыляюсь еще и потому, что самая крепкая и искренняя дружба в моей жизни началась с фразы «сам ты отстойный».

– Yung Lean? Серьёзно?

– Мне нравится Лин, он топовый.

– Он же швед!

– И что? Шведы милые. Вообще, он не совсем швед, он же родился в Белоруссии. Еще скажи, что в свое время повсеместно не натыкался на Ginseng Trip 2002, не поверю ни разу.

– Натыкался конечно. Заседает в голове надолго.

– И я о чем.

– Какой твой любимый трек?

– Мне просто нравится Yung Lean.

– Но должен же быть какой-то особенный.

– Наверное нет. Или. Знаешь, думаю на сегодня достаточно откровений.

– Ах, вот как, то есть измазать меня своей помадой ты можешь, а сказать свою любимую песню у него – нет!

– Мило, что ты называешь эту глупость измазыванием помадой. И тем более, там ничего не осталось. Ну, от помады.

– Дурная, – смеется Михоэль и обнимает меня со спины, водружая свой подбородок мне на макушку. – Yung Lean крутой.

– Сам дурной, – улыбаюсь в ответ, одной рукой накрывая его ладони на моем животе, второй листая свой плейлист.

– У тебя странный музыкальный вкус.

– Не странный, а разнообразный. Тебе следует заняться музыкальным образованием.

– А ты тогда на что? – смеется прямо над моим ухом. – Просто можешь мне скидывать годные треки, а я их буду слушать. Если, конечно, я как обычно не буду тебя отвлекать. Или у тебя не будет какой-то ранней фотосессии, или, не знаю, ты вообще соизволишь ответить.

– Я делала это специально, чтобы не выглядеть как школьница, ждущая смсочки от красивого мальчика.

– Тебе стоит это прекратить, окей? Если я пишу тебе, это не значит, что что-то за этим стоит. Может, мне просто интересно, жива ли ты там с какого-то дикого похмелья.

– Ты считаешь меня алкоголичкой? Спасибо, конечно!

– Хах, нет, ты, пожалуй, ценитель.

– Да я перепью всех вас вместе взятых и половину Осло.

– Охотно верю, Инге.

– Я буду тебе всегда отвечать и даже писать первой, потому что за этим ничего не стоит, так? – руки тянуться к пачке, делаю первую затяжку.

– Именно так, – Михоэль опять перехватывает мою ладонь, пытаясь затянуться.

– Ты не будешь травиться этой дрянью на моих глазах, окей?

Михоэль опускает руки.

– Окей, нравоучительная лунная девочка.

– Окей, гордое миндальное чудо.

– Ты прокололся, ты подпеваешь!

– Но это же Diamonds! Только слепоглухонемой не знает это песню!

– Ох, а как же то, что он швед?

– Я разве что-то сказал такое про шведов? Он просто навсегда будет у меня ассоциироваться с малым в смешной панамке.

– Но он же крутой.

– Да, он крутой!

– Просто, учти, я не буду общаться с человеком, которому яро не нравится его музыка.

– Он крутой-крутой-крутой! Правда! – размахивает руками Михоэль, раскачивая головой в такт.

– Может быть, мы уже поедем?

Под завывания Микаэля «BABY LET ME KNOW WHEN YOU CATCHING FEELINGS7», мы, наконец, покидаем набережную Акешельвы.

– Высади меня у той же кофейни.

– Так и скажи, что ты просто не хочешь, чтобы я знал, где ты точно живешь, – почти обиженно кидает Михоэль.

– Там дальше двойная сплошная, тебе не развернуться, – почти правдоподобно отвечаю я.

– Ну ладно, как хочешь.

– Только не вздумай потом следить за мной, я могу и в суд подать.

– Хорошо.

– Я серьезно, Михоэль! Я даже специально пойду глухими дворами, чтобы ты меня не видел.

– Ингеборга, я не собираюсь за тобой шпионить, и даже не вздумай соваться ни в какие дворы. Когда захочешь – тогда и сама скажешь.

– Ох нет, моя квартира – моя обитель. Там никому нельзя находиться. Может быть, в крайнем случае, я сама могу пригласить. Но запомни: не дай Бог заявиться ко мне без приглашения, и можно остаться калекой на всю жизнь.

Михоэль лишь закатывает глаза.

– Мик, я серьёзно. Это первое правило дружбы с тронутой Ингеборгой Линнеей Одден. Это реально опасно для жизни – просто так заявиться ко мне.

– Э-эм… Хорошо, я учту. Ингеборга Линнеа Одден. Боже, какое у тебя замудренное имя.

– Что-то не нравится? – через чур громко отстегиваю ремень и выдергиваю провод из телефона. – Какое есть, уж простите.

– Ох, нет-нет, ты не так поняла! Инге! – Михоэль хватает меня за рукав, разворачивая к себе. – Я о том, что оно какое-то такое благородное, длинное, красивое, а ты сразу тут!

– Окей, просто подбирай четче слова. Почитай Паланика.

– Паланика? Который «Бойцовский клуб»?

– «Бойцовский клуб» это попса. У него десятки других шикарных произведений. Чак Паланик гений. Хотя… Он пишет очень своеобразные произведения, не думаю, что тебя затянет. Поэтому рекомендую лучше… даже не знаю, я подумаю над этим.

– С чего ты взяла, что Паланик меня не затянет? Я туповат для него?

– Ты слишком солнечный, Михоэль. А в его книгах много дерьма, я не хочу, чтобы ты пропускал это через себя. Хватает того, через какое дерьмо прохожу я.

– Какое?

– Мне двадцать два, а я слушаю отстойную музыку, – улыбаюсь, пытаясь отвлечь его от этого странного разговора.

– Да прекрати ты, – смеется Михоэль, прижимая меня к себе через коробку передач. – Надеюсь, Ариана тебя не потеряла.

– Да не, всё в порядке, наверное, сама еще не вернулась.

Целуем друг друга на прощание в щеку как-то неестественно синхронно, но, теперь уж, абсолютно не неловко, как будто так и надо, как будто пазл наконец-то сложился.

– Доброй ночи, Михоэль.

– Доброй, Ингеборга.

И я выпрыгиваю из машины, удаляясь в сторону своего дома.

from: Måne Jente, 02:45

Меня никто не украл, я дома.

to: Mandel Mirakel, 02:46

Прекрасно, я даже не успел попереживать за своего бро

:з

from: Måne Jente, 02:46

Надо чаще выбираться на такие прогулки

to: Mandel Mirakel, 02:46

Полностью согласен!

from: Måne Jente, 02:47

Я там тебе SPINING 9 накидала на фб, послушай

to: Mandel Mirakel, 02:47

Что это за страшное название?:0

from: Måne Jente, 02:47

Это крутой немецкий хип-хопер!

Думаю, тебе понравится :)

to: Mandel Mirakel, 02:47

Ты снизошла до эмодзи? Хехехехехехеххехе

Я так и знал, что ты не деревянный мальчик.

from: Måne Jente, 02:48

Дурак.

:с

to: Mandel Mirakel, 02:48

……..

from: Måne Jente, 02:49

Окей, я реально спать.

Доброй ночи, СТРАННЫЙ НЕЛЮБИТЕЛЬ

ШВЕДОВ!

to: Mandel Mirakel, 02:50

Я ЛЮБЛЮ ШВЕДОВ, ОК ДА??

Доброй ночи:*

from: Måne Jente, 02:53

Du gamla, Du fria, Du fjällhöga nord,

Du tysta, Du glädjerika sköna!

Jag hälsar Dig, vänaste land uppå jord!

to: Mandel Mirakel, 02:53