Читать книгу Пролог. Каренина Анна - Роман Госин - Страница 13

Выпив по стакану водки с князем Яшвиным, Вронский поспешил вернуться поскорее в Москву в свой номер у Дюссо. Войдя в гостиницу, он увидел на доске фамилию баронессы Шильтон. Их номера располагались на одном этаже напротив друг друга. По широкой лестнице он поднялся на четвёртый этаж и, подходя к дверям своего номера, увидел уголок гостиничного конверта, вложенного между дверью и притолокой. Баронесса сообщала ему о том, что уезжает через два дня, и если он того желает, то они могут встретиться. Вронский был расстроен тем, что ему не удалось поговорить с братом. Ему не хотелось ни с кем встречаться. Он переоделся, совершил туалет, лёг в постель и быстро заснул.

Проснулся поздно, в десять часов утра. Приведя себя в порядок, спустился в буфет, где увидел баронессу Шильтон, сидевшую за столом с известным в то время адвокатом. Она заметила его и помахала рукой, приглашая присоединиться.

Адвокат Анатолий Фёдорович Анатопулус был эрудированным человеком, знал несколько иностранных языков, играл на фортепиано и скрипке. В сорок лет стал вегетарианцем. На посторонних, не без оснований, производил впечатление человека сухого, высокомерного. Анатолий Фёдорович был искушённым адвокатом в сложных гражданских делах. Он был дотошен, пунктуален, тщательно изучал все обстоятельства дел, за которые брался, а также был хорошим психологом.

Анатопулус изучал все мотивы судящихся, выбирая убедительные доводы в пользу своих клиентов и, находя слабые доказательства в деле их противников, подкреплял свои аргументы документами и положениями законов. В суде он выступал всегда кратко, но убедительно, по существу. Он никогда не брался за два дела сразу. Для него это было мучительно, как для человека, не ведавшего раздвоения. Его частенько называли «адвокатом человеческих судеб», оттого, что девизом Анатопулуса были слова «Понимать и воплощать».

Вронский подошёл к столу, поздоровался с баронессой Шильтон. Она его представила адвокату, назвав по имени-отчеству и фамилии, без указания титула. Анатолий Фёдорович внимательно посмотрел на Вронского и, извинившись за то, что не располагает более временем, протянул Алексею Кирилловичу свою визитную карту, затем откланялся. Оставшись в буфете наедине с баронессой, граф насупился. Ему не хотелось с ней встречаться. Ни с кем ему не хотелось встречаться. Полина Николаевна это видела.

– Алексей Кириллович, не буду вам мешать. У меня ещё много дел сегодня, – и она выпорхнула из буфета, словно птица из клетки, оставив после себя лишь лёгкий аромат свежескошенной травы.

Заказав у официанта бифштекс с кровью и брусничную воду к себе в номер, граф Вронский вышел на улицу. Бесцельно и задумчиво прошёлся перед входом в оптический театр «Космограмма». Затем быстро вернулся в номер, съел принесённый бифштекс, запив его брусничной водой. С мыслью: «Боюсь: брусничная вода мне не наделала б вреда», граф лёг, не раздеваясь, на кровать и заснул.

Проснулся быстро, как ему казалось, от зубной боли. Болел верхний коренной зуб слева. Граф Вронский покосился на недопитый графин брусничной воды. Потом встал с кровати и начал хаотично ходить по комнате из угла в угол, держась за щёку. Подойдя к окну, выходящему на Кузнецкий мост, он увидел зажжённые газовые фонари, оживлённое движение экипажей и людей на ней. «Вечереет», – подумал граф. В этот момент в номер постучал лакей и вручил Вронскому приглашение от баронессы Шильтон. Она звала его в свой гостиничный номер. В первое мгновение он хотел передать ей через этого лакея, что не может принять приглашение. Но почему-то передумал, лишь спросив лакея, у себя ли баронесса.

– Приехали-с, ваше сиятельство. Сделали-с заказ через наш буфет-с в «Англии» в свой нумер-с.

– Передай ей, Пафнутий, что я скоро приду.

Граф умылся и направился в номер баронессы. Ему открыла дверь её камеристка. Она впустила графа, спросив, как доложить о нём. Проводив Вронского в гостиную, предложив ему сесть в кресло у камина и полистать последние журналы, камеристка вышла. Минут через десять, не более, появилась баронесса Шильтон.

– Добрый вечер, Алексей Кириллович. Спасибо за то, что не погнушались моим предложением вместе скоротать вечер. Мы давно не виделись, – она улыбнулась. – У вас зуб болит? – как-то сразу определила баронесса. – У меня в Стрельне есть старушка, жена старого фельдшера, успешно заговаривающая зубную боль.

– Вы мне предлагаете поехать к вам в Стрельну?

– Не сейчас, конечно, но приезжайте, если пожелаете. А если потерпите дня три, я вызову её в Москву телеграфом, она приедет. Вы надолго в первопрестольной?

– Вы очень любезны, Полина Николаевна. Я хочу воспользоваться вашей любезностью. У меня сложное дело по разделению имения с братом. С зубом справлюсь без заговаривания, а вот обойтись без адвоката не смогу. Порекомендуйте меня Анатопулусу. Мне представилось, что у вас с ним близость.

– Близость – это нечто иное, но я с ним знакома. Он в этом месяце закончил моё дело. Должно быть, другого не взял. А что же мы здесь с вами сидим? – она взяла с каминной мраморной полки колокольчик в руки и позвонила.

Вошла камеристка.

– Танюша, заказ из «Англии» доставили?

– Доставили с чёрной лестницы, подавать?

– Не возражаете, Алексей Кириллович?

– Баронесса, вам невозможно возражать.

– Нет, почему же? Если возражения справедливы, я руководствуюсь справедливостью.

– Подавайте, Таня. Вас Таней зовут? – по-хозяйски распорядился Вронский.

– Меня зовут Татьяной Дмитриевной, но не Лариной, а Ланиной, – ответила камеристка, и все трое улыбнулись, как бы создав общее настроение. У Вронского даже зуб успокоился.

Когда он с баронессой перешёл из гостиной в столовую комнату, то холёный выездной метрдотель ресторана «Англия» с тремя официантами уже накрыли стол, расставив блюда. Вронский остановился. Он впервые видел подобный заказ и без стеснения разглядывал закуски. Баронесса поблагодарила всех, выдав конверт с чаевыми, отпустила свою камеристку в соседний номер и пригласила графа к столу. Сама она, оглядывая стол и открывая крышку фарфоровой супницы, весело приговаривала:

– Граф, как вам это нравится? Суп-прентаньер5, а вот пулярка с эстрагоном. А тут форель, мозги и язык в сладком соусе! – она засмеялась. – Я чувствую себя пуляркой6 – щёки горят, мозги работают, язык в сладком соусе, жить хочется, как форели.

Вронский грустно ответил:

– А я вот смотрю на салат маседуан7 из экзотических фруктов в восточном стиле. Он как бомба на Балканах. Там столько сейчас несчастных. Газеты пишут о войне в Боснии. Для меня сейчас, скорей всего, это лучшее место. Оно неминуемо приближает смерть. Ныне моя смерть на войне равносильна моему счастью.

– Счастье эфемерно, граф, а Шабли настоящее. В каждом его глотке ощущается вкус земли, где родилось оно. Вы были во Франции? Или вы любитель Италии? Поезжайте вместо Балкан во Францию и возьмите меня с собой. А сейчас просто поухаживайте за мной, налейте мне Шабли, – и она протянула ему бокал из хрустального стекла.

Вронский умело завернул бутылку Шабли в белоснежную салфетку, аккуратно налил вино в бокалы. Наливая вино, граф продекламировал из Пушкина:

Поднесут тебе форели!

Тотчас их варить вели,

Как увидишь: посинели, —

Влей в уху стакан шабли.

Баронесса ему ответила:

Где слог найду, чтоб описать прогулку,

Шабли во льду, поджаренную булку

И вишен спелых сладостный агат?

Далёк закат, и в море слышен гулко

Плеск тел, чей жар прохладе влаги рад.

Твой нежный взор, лукавый и манящий, —

Как милый вздор комедии звенящей

Иль Мариво капризное перо.

Твой нос Пьерро и губ разрез пьянящий

Мне кружит ум, как «Свадьба Фигаро».

Дух мелочей, прелестных и воздушных,

Любви ночей, то нежащих, то душных,

Весёлой лёгкости бездумного житья!

Ах, верно, далека я чудес послушных

Твоим цветам, весёлая земля!

– Браво, баронесса! Вы всегда находите, как ответить.

– Но вы же не хотите, Алексей Кириллович, в меня влюбиться, как я вам предлагала! Садитесь, и поужинаем, чем бог послал.

Они сели за стол друг против друга, приступив к трапезе. Попробовав понемногу блюда, засыпали кофе в кофейник на спиртовке. Зажжённая над столом люстра с Клетовскими свечами ярко и мягко освещала серебряные подносы и белую фарфоровую посуду. В её свете баронесса выглядела верхом совершенства, точно богиня. Граф, не скрывая своего восхищения, в упор разглядывал Полину Николаевну Шильтон. Она смотрела на него точно так же. Не отводя взора от Вронского, баронесса сказала:

– Знайте, Алексей Кириллович, я не конфужусь. Вы мне советовали ножичек, и всем весело: похороны мужа, как бы случайно в приступе ревности промахнувшегося мимо меня. А я только фру-фру8, и всем смешно. Да-да, и не улыбайтесь так иронично! Вам ли не знать о том, что в нашем высшем свете носят маски. Мой беглый французский принимают за пение канарейки. У меня своя маска – пёстрая, яркая, в общем, пташка, да и только. Меня считают… Как бы вам помягче сказать, не обижая… Красивенькой дурочкой! Я уже вышла из того возраста, когда переживаешь, что о тебе подумают другие. Пусть теперь другие переживают, что я о них подумаю. Я предлагала вам влюбиться в меня. Вы решили, что я больна, и мне нужно обратиться к докторам.

Баронесса Полина Шильтон сделала глоток кофе и пригубила из маленькой ликёрной рюмки ром, кончиком языка облизнув свои красивые губы. При этом Вронский впервые увидел её ровные, с отблеском перламутра белоснежные зубы. В её зелёных, с мелко-золотистыми крапинками глазах, какие редко встречаются у людей, светился ясный ум и не погасший молодой задор.

– Мне перед вами, граф, не стыдно признаться. Я расскажу, как я развелась. Мой муж оказался, несмотря на свой внешний импозантный вид, импотентным мужчиной. Вы понимаете, о чём я говорю. Но я к этому относилась с пониманием, даже сочувствовала ему. Помогала, как могла, чтобы он не чувствовал себя ущербным. Но очень быстро я поняла, что с обманными страстями я переборщила, и он начал ревновать меня ко всему, что двигается. Дошло до того, что он стал грозить мне выводом! Вы же знаете, как это ужасно! Представляете, я – и вывод! Вот тогда я решила во что бы то ни стало развестись с ним. А вы, Алексей Кириллович, говорили мне ножичком. Не ножичком, а через суд развелась. Стыдно было, но развелась. Конечно же, в этом заслуга адвоката Анатопулуса. Он с пониманием вёл столь щекотливое дело. Потом мой муж начал требовать раздел имущества, претендуя на мой замок в Полушкино. Представляете? Замок, где я родилась и выросла, доставшийся мне по наследству, он требовал получить в качестве компенсации за якобы мою неверность. А три месяца тому назад он утонул в Ницце. Жалко мне его. И хотя я должна соблюдать внешне траур, но чувствую себя свободным человеком, словно заново родившейся.

Развернувшись в своём гнездышке на диване из подушек, она достала откуда-то бутылку водки Петра Смирнова с российским гербом и медалью Филадельфии на этикетке, велев Вронскому взять для себя гранёный лафитник со стоявшего на столе подноса. Налила ему, перелив через край. Затем наполнила свой так же, доверху.

– До дна! – приказала она. Подкрепляя слова делом, выпила медленно, глядя на Вронского, затем поставила лафитник и, потянувшись с томной грацией, откинулась изящно на подушки.

– Ну так что же? Вы хотите о чём-нибудь со мной поговорить серьёзно? Я для этого вас пригласила.

Вронский ответил не сразу. Он смотрел на неё, думая о том, как хорошо быть женатым и женатым именно на ней, потому что эта женщина сейчас была чертовски соблазнительна со своими затуманенными глазами и безвольно раскинувшимся телом. Её очертания обрисовывались так явственно, а над тонким чёрным шёлковым чулком, обтянувшим прелестную ножку, виднелась полоска нежной розовой кожи.

– Да говорите же, – поторопила она, – что вы, граф, молчите?

Она намеренно дразнила и соблазняла его, и в другое время он, может быть, и поддался бы сразу её соблазну. Заниматься любовью – лучший способ забыть на время о своих душевных муках. Но что-то подсказывало ему, что легкомысленная жизнь с этой женщиной невозможна. А нормально жить он уже не хотел. Он был отравлен жизнью, как стрихнином.

Баронесса положила свою миниатюрную руку на его руку:

– Я вас понимаю, граф.

– А что Петрицкий? – неожиданно для себя спросил Вронский.

– Вот оно что! – присвистнула баронесса. – Вы ревнуете. Я думала, что вы не такой, как все. Тогда спросите меня о нашем государе. Он тоже ревнует.

– К кому же?

– К вам, граф! – будто выстрелила из пушки баронесса. – Ему доложили о том, что я была на похоронах вашей common-law wife9 и побежала за вами. А ведь не за вами я побежала. Я убежала от них от всех. Мне наш свет противен и не нужен. Скучно в нём. Я пойду спать. Спасибо за вечер! Вашу просьбу Анатолию Фёдоровичу завтра передам. Не хотите в меня влюбиться – буду вашей доверенной. – Полина Николаевна протянула руку Вронскому для поцелуя.

Он нагнулся и поцеловал её. Глядя на его плешь, она заметила:

– Побрейте голову, граф. Бритая налысо голова напоминает мудрый череп младенца. Я бы была для него хорошей матерью, если не суждено иметь от вас ребёнка.

Попрощавшись, Вронский вышел из гостиницы на улицу. Он любил Петербург и презирал Москву. Воспоминания о доме князя Щербацкого и о его любви к его дочери Кити были ему неприятны. Ещё более неприятны были воспоминания о доме Стивы Облонского. Несносные улицы, лавки, калачи, фонари, извозчики. Вот угол-перекрёсток, где зимой в детстве он вывалился из саней, когда его матушка решила показать ему Москву. Теперь его удручало то, что из Москвы в Обираловку выехала Каренина Анна к своей могиле. Граф Вронский поспешил в гостиницу Дюссо, чтобы там забыться.