Читать книгу Вниз по лестнице - Роман Шмыков - Страница 9

Как бы я ни относился к религии, но запах ладана в церкви я люблю ещё с самого детства. Мой прадедушка (я запомнил его как совсем седого и низкорослого мужчину с длинной бородой и согнувшегося почти пополам) водил меня совсем маленького в церковь, по дороге рассказывая о Боге. Как оказалось, его Боге, ведь моим он так и не стал.

Я давно переехал из своего родного города, но до сих пор посещаю тамошнюю церковь. Привычка ли? Возможно. Я просто не смог не ходить туда хотя бы раз месяц, преодолевая почти двести километров, чтобы снова попасть в этот храм. Его отреставрировали два года назад, и теперь он выглядит просто великолепно.

Внутри запах всё тот же, совпадение буквально на сто процентов. Снаружи многое изменилось, но внутри всё осталось по-прежнему. Даже многие лица – те же. Сверху, прямо перед твоим лицом, когда ты входишь, до сих пор огромное арочное витражное окно с ликом спасителя. Если ты утром приходишь, часам хотя бы к восьми в летнее время, но свет, пройдя сквозь это окно, будет светить прямо на тебя. В детстве я думал, что ощущаю любовь Господа, но это оказалось лишь тепло солнца.

Крестик я ношу до сих пор. Мне его тот же прадедушка тут и купил, сказав, чтобы я следил за ним так, как не слежу ни за чем другим. Я сдержал данное тогда обещание, и до сих пор на груди, крепясь к тонкой серебряной цепи, у меня висит небольшой крестик с распятым Иисусом. Я его не снимаю даже тогда, когда иду в душ или бассейн. В цепочке я уверен, и вряд ли она меня когда-нибудь подведёт, и я потеряю крестик.

Сейчас я снова здесь. За стенами церкви настоящая уральская зима. Температура утром, когда я выезжал из города, где живу сейчас, была около минус двадцати семи, может даже тридцати. Мои усы заиндевели, пока я шёл от машины до церкви, а это всего лишь метров двадцать, не более. Снег густо падал с неба и хрустел под сапогами. Кроме меня не было почти никого на улице – все были внутри. В детстве я думал, что тут собирался целый город по воскресеньям, но я немного ошибся. Ошибся на несколько десятков тысяч человек. И каждый раз я видел здесь одних и тех же людей. К слову, я вижу их и сейчас. Они совсем постарели, а молодые забыли уже, что такое церковь и религия. Думаю, они уже не видят связи между этими словами.

Я перекрестился у порога, глядя куда-то вниз, на запорошенные снегом сапоги, и зашёл внутрь. Мои очки сразу запотели от перепада температур, и я снял их, убрав в нагрудных карман зимней куртки. Видеть намного хуже я не стал, да и прямо сказать не к окулисту пришёл. Отряхнув ноги, я прошёл чуть дальше, мимо лавки со свечками и нескольких молящихся у кандила8. Под тем самым окном стоял старый иконостас. Я перекрестился ещё раз, закрыв глаза. Помню, как детстве я никак не мог запомнить порядок движений. Сначала лоб, потом – грудь, потом… «Православный, ты ПРАВОславный, так и плечо правое!» – говорил прадед. Потом правое плечо, и замыкает левое. И так три раза. Местный Бог, как говорят, любит троицу.

Что я испытываю при этом? В первую очередь, для меня это особая дань уважения прадеду. Он был бесконечно мудрым, но при этом, что меня сильно удивляло, абсолютно безграмотным. Время было трудное, и вместо школы он работал, каждый вечер не забывая благодарить Бога за то, что хотя бы это Он дал моему прадеду. Сам я получил образование, высшее, даже два, если считать те экономические курсы, но вера так и не нашла места в моей жизни. Скорее, она его потеряла, когда мне исполнилось пятнадцать. Что-то щёлкнуло во мне, какой-то рубильник, и я просто перестал ходить в церковь. Прадед к тому времени уже восемь лет как умер.

Я не был на его могиле уже три года, хотя кладбище всего в километре от этой церкви. Я просто не могу туда вернуться. Мне кажется, что я могу снова уверовать. Я даже этого боюсь. Почему? Потому что это просто не вяжется с тем, какой образ жизни я веду и кем я стал.

– Отец Павел, благословите. – Сказал я, перейдя почти на шёпот.

Батюшка, крепкого телосложения мужчина с негустой бело бородой, легонько кивнул мне и приложил большой крест со своей груди к моей голове. Я ощутил приятное покалывание в голове и лёгкую слабость в ногах.

– Пройдём со мной, – велел он мне жестом руки проследовать в сторону скамеек. Сам он сел, поправив подол идеально чёрной рясы. – Садись.

Я сел рядом только после его разрешения. Этому меня тоже научил прадед. Я молчал, и батюшка видел, что я хочу сказать, и сказать многое, но либо не решаюсь, либо вновь жду разрешения.

– Что тебя беспокоит, сын мой?

– Батюшка, я хотел бы исповедаться.

– Я тебя слушаю.

У меня вспотели руки. Я помню, как впервые сознался на исповеди, что украл у мальчика в садике игрушечный мотоцикл с полицейским. На нём снизу была кнопка, включающая красивые красно-синие сигналы по бокам руля. Я не смог удержаться и просто утащил его домой, и даже мама не заметила ничего подозрительного, когда одевала и отводила домой. Всё понял прадед, тогда живущий с нами. Одного его взгляда хватило, чтобы я во всём признался сначала ему, а потом и батюшке на своей первой исповеди. Я плакал, боясь наказания. Я боялся, что мама меня накажет сильнее, чем Бог, и поэтому просил прадеда ничего ей не говорить. Он согласился, но только при одном условии – что я больше никогда не украду. Я не украл, но исповедь мне понадобилась ещё очень много раз после этого случая.

Раньше я всё записывал на листочек. Список был недлинным, но и коротким его было назвать нельзя. От приятелей в институте я скрывал свои походы в церковь, но именно в студенческое время мне как никогда нужны были исповеди, чтобы просто психологически очиститься. Я не верил, что мои грехи действительно как-то скажутся на моей жизни после смерти, но иначе я просто сходил с ума. Иногда я допускал мысль, особенно одинокими холодными ночами в общежитии, что это Он так меня наказывает, давая понять, что он знает и помнит, но утром всё проходило. Сейчас я помню всё, о чём хотел бы рассказать священнослужителю, сидевшему рядом со мной и ждущему, когда я наконец-то поведаю ему то, что не рассказал бы больше никому. Эти воспоминания были словно вытесаны в моём мозгу. Такое не забудешь.

– Я убил…

Глаза батюшки округлились, но я знал, что он не побежит звонить в полицию. Да, он поверил мне, но и я не просто так выбрал именно его для исповеди. Думаю, он это знал тоже. Я видел это по его намокшим, потерявшим покоя глазам.

– Кого?

– Одного хорошего человека.

– За что же ты его убил, – чуть срывающимся голосом спрашивал он. Я ощущал его сильнейшие попытки держать себя в руках. И я знал, что он мне поверил, – и когда это случилось?

– Это ещё не случилось…

Он отвернулся от меня и судорожно выдохнул. Я смотрел всё время в пол, сложа руки в один кулак, но всё видел периферийным зрением.

– Расскажи мне, откуда у тебя такие мысли. – Его тон совершенно изменился, но его спокойствие обманывало его. Хотел бы я сказать ему больше, но мне уже слишком понравилось водить его за нос.

– Я знаю, что в этой церкви служит тот, кто не достоин носить крест.

– Кто же это? – вспотевший лоб выдавал его. Опять.

– Отец Сергей. Я видел, как он клал в карман деньги из коробки для пожертвований.

– Может, он их просто собирался отнести в фонд?

– И поэтому взял не всё, при этом постоянно озираясь по сторонам?

Я повернулся к нему и увидел по его выражению, что теперь он не верит мне после моей первой лжи.

– Вы мне не верите?

– Всё, что я могу тебе сказать, так это то, что я поговорю с Отцом Сергеем, но я уверен, что он не…

– Вы мне не верите? – спросил я с нажимом, даже чуть наклонившись в его сторону, от чего с воротника моей куртки свалился ещё не растаявший снег.

– Нет.

– Я так и думал.

– Мне кажется, тебе стоит уйти.

– Сразу после того, как вы расскажете, откуда у вас наколки в виде звезды на ключицах.

– Убирайся отсюда!

Батюшка, сидевший только что от меня буквально в десятке сантиметров, резко вскочил и указал рукой на дверь. Я стал медленно озираться кругом и собирать взгляды тех, кто ещё находился в церкви. К нам подбежал ещё один священнослужитель. Он был явно старше, и его походка была затруднена болезненной хромотой, но он быстро приблизился к нам.

– Что случилось? – спросил он, закрыв нас от взора зевак вокруг.

– Этот человек, этот лжец и богохульник…

– Тише, тише, молодой человек, прошу, покиньте эту церковь.

– Вы даже меня не послушаете? – спросил я, вызывающе вставая, – вы на слово поверили этому проходимцу?

Первый батюшка просто на моих глазах наливался кровью и еле сдерживался, сжимая кулаки. Из его глаз проступили скупые слёзы. Я еле сдержал улыбку, чтобы не выдать себя.

– Да, я ему поверю. Поэтому прошу вас ещё раз, и прошу настоятельно – покиньте церковь!

Он говорил, а его губы тряслись. Они выдали себя, оба, выдали с потрохами. Почему я перестал верить? Не из-за них. Я просто знал чуть больше, чем люди вокруг. Иногда я просто слышал голоса, которые говорили мне правду, ту правду, которую я никогда бы не услышал в таких местах, как это.

– Могу я попросить у него прощения?

– У кого? – вперился в меня взглядом старший батюшка, пустив короткий взгляд на почти разрыдавшегося второго. Я же в свою очередь кивнул в сторону окна с изображением Иисуса, сквозь которого утреннее зимнее солнце проливало красный цвет внутрь церкви.

– Можете, только прошу вас, будьте честны, и после этого уходите, и больше не возвращайтесь. – Батюшка вздохнул, положил руку на плечо второго и повёл его в сторону.

Я поклонился обоим, снова стараясь не улыбнуться. Я стиснул, губы почти прикусив их зубами. Я отвернулся, увидев, как они ушли куда-то на плохо освещённые лестницы, и встал прямо посередине церкви по направлению к арочному окну.

Его лицо было красным, а глаза словно налились кровью. Он на меня зол? Да не, глупость, они мне врать не станут. Я усмехнулся, чуть громче, чем рассчитывал, и достал сзади из-за ремня штанов пистолет. Я приложил его к виску, услышав, как сзади закричала какая-то женщина. Послышался шум сбиваемой деревянной мебели и быстрые шаги в мою сторону.

Я просто всегда хотел знать, что меня ждёт за этой гранью…