Читать книгу Падение. Том 1 - Рустам Рустамов - Страница 3

С утра у писателя Орхана Вересли было прекрасное настроение. Он встал из-за письменного стола, подошел к окну, которое выходило на набережный проспект. Довольный собой, потянулся и, повернувшись к зеркалу, самовлюбленно посмотрел на себя. Для самоудовлетворенности у него были все основания: только что отстучал на старой пишущей машинке последние строки очередного романа, который начал писать относительно давно. К этому произведению относился по-особенному, как безумно любящая мать к своему ущербному ребенку, считал его главным произведением всей своей жизни. Всегда сам себе твердил: «Все, что ты написал до этого, забудется, а этот роман – нет. Этот роман запомнится всем: и врагам, и друзьям». Посмотрел на улицу: там шла похоронная процессия. Невозможно было определить, где начало или конец процессии, словно весь город находился в это время на этой улице. Слышал от жены, что сегодня будут хоронить погибших в ночь на двадцатое января людей, и хоронить будут их в парке Кирова.

Процессия двигалась, как вялотекущая река, все были одеты в черное, и поэтому поток людей был однообразен и сравним с рекой. «Мало вас перебили, вон сколько еще идет. Как было бы здорово, если бы сейчас начали их обстреливать», – подумал он и усмехнулся. Вдруг его осенило: «Нет, не закончена книга, она будет дополнена новыми главами. События последних месяцев должны найти свое отражение. Я бы сказал так: эта книга будет продолжаться вечно, пока живут эти проклятые турки, азербайджанцы, курды, лезгины, талыши, таты, авары, кумыки и прочая нечисть, населяющая эти исконно армянские земли. Говорят, их перебили тогда немало, все есть там, даже хохлы и русы. Книга добра и книга зла пишется на протяжении всей истории существования человечества, но ничего, мы внесем в нее свою лепту, а оценку пусть дают другие. В конце концов, добро и зло есть две стороны одной медали, и при этом каждый видит свою. Самое главное – ничего не нужно будет менять, добавятся новые главы, и все. Нужно будет отразить все, чтобы читая враги горели от злости».

От этих сладостных и полных мщения мыслей его оторвал голос жены.

– Алик, иди кушать, все уже готово, – сказала она и прошла на кухню.

Прошел в столовую, сел за стол. Галина Александровна поставила на стол чайник с заваркой, села напротив и, наливая душистый чай в чашки, спросила, пойдет ли он на похороны.

– Говорят, там будут все писатели, поэты – одним словом, все известные люди, – на что в ответ услышала грубое «нет».

– Что там мне делать? Мало их истребили, не нужно было все это начинать. Виноваты сами: зачем трогали армян, разве не знали, что так кончится?! Понаехали эти еразы, а теперь пусть захлебываются в собственной крови, – добавил сердито.

Галина Александровна, как бы разговаривая сама с собой, продолжала:

– У нас есть один завотделом, корнями тоже ераз, как ты их называешь, так вот, он такие ужасы рассказывает, что поверить невозможно! Говорит, что всех этих еразов армяне подвергали таким бесчеловечным мучениям, что у меня возникают сомнения, люди ли вообще эти армяне. И в чем же они, по-твоему, виноваты? Жили люди себе мирно в своем доме, и вот тебе на! Пришли, выгнали на улицу, и они же сами еще оказались виноватыми. Кто затеял этот конфликт с Карабахом, еразы, что ли? Мне они все чужие, но я за справедливость, – закончила она.

После этих слов встала и прошла в гостиную. Он не стал ей отвечать, точнее, ответил, но про себя. «Много ты понимаешь, что такое справедливость. Справедливость восторжествует, когда возродится Великая Армения». С этими мыслями встал, прошел в кабинет и снова встал у окна.

На улице словно ничего не изменилось. Тот же самый людской поток встал перед глазами. Глядя на этих обезумевших от всенародного горя людей, чувствовал душевное равновесие, облегчение. Чтобы разглядеть людей и увидеть на их лицах безысходность и подавленность, достал из тумбочки письменного стола двенадцатикратный морской бинокль, подаренный ему другом, армянским писателем Геродотом Татевосяном. А тому этот бинокль, по его словам, достался от одного родственника, служившего когда-то на флоте. В бинокль четко мог разглядеть лица людей и увидел то, чего никак не ожидал, вопреки своим размышлениям. Люди двигались очень медленно не от бессилия, а от тесноты, лица у всех были серьезные, но не подавленные, как хотелось бы видеть ему. Все были полны решимости и молча на плечах несли гробы, едва заметно сменяя друг друга; никто не плакал. Всего этого не ожидал, но поразило его даже не это: только сейчас обратил внимание на то, что люди двигались строгими рядами, боковые интервалы разграничивались гвоздиками, разложенными аккуратно друг к другу валетом. Люди шли между дорожками из цветов, и никто не наступал на них. «Гордятся, что ли, своими трупами? – ехидно подумал он. – Ну-ну, давайте хороните, а мы посмотрим, чья возьмет».

Он чувствовал, что теряет стройность мыслей, и не мог понять, отчего все это; может, поведение жены, по сути чужого для всех человека, как выразилась она сама, подействовало на него. Ее слова, что все эти люди ей чужие, неправда. За годы жизни в Баку она прикипела душой к людям, к городу. Как она радовалась оказываемому им приёму во время поездок по районам! Везде простые люди пытались чем-то угодить ей, приглашали их в свои дома, она училась у местных женщин готовить какие-то специфические блюда. А как к ней тепло относились в школе и даже вскоре выдвинули работать в РОНО! В душе у него постепенно возникало чувство жалости к погибшим молодым людям. В чем они виноваты, и почему так происходит, нельзя ли жить в мире?

Всячески отгонял от себя эти шальные мысли, но ничего не получалось. Мысли, подобно родниковой воде, пробивались из глубины подсознания и овладевали всем его существом. Он начал чувствовать тревогу и стал оглядываться по сторонам. Увидел жену, стоящую за спиной и беззвучно плачущую. Это сильно растрогало его сердце, обнял ее и прижал к себе.

Для него теперь все было позади, оставалось только придумать, найти подходящее, достойное название роману, и тогда считал бы оплаченным свой долг перед памятью матери, бабушки и, не менее важно, – дяди Мелкона.

О нем мама рассказывала, когда он был еще маленьким. Дядя Мелкон жил недалеко от Дилижана и работал в лесничестве. Управление лесничества находилось в азербайджанском селе Алтычае. Тоже мне, придумали название, означает «село над рекой» или «река под селом», возможно, и Шестиреченское, – в общем, полная безвкусица. Другое дело – названия наших сел, как песня звучат. Мама рассказывала, что дядя Мелкон был знаком с самим Андроником Озаняном. Тот его очень ценил и даже в свое время дал ему какую-то награду, но мама не помнила какую. С детства, точнее, с юности мечтал встретиться с дядей Мелконом, и Бог одарил его этим счастьем. Не зря же говорят: «Все в руках Бога: если Он захочет, может произойти невероятное».

В начале шестидесятых годов в Ереване состоялась научно-практическая творческая конференция молодых литераторов Закавказья, в которой участвовал и он. Тогда же познакомился со своими будущими близкими друзьями: армянскими писателями – Зорданом Лалаяном, Геродотом Татевосяном, Варданом Погосяном, Сосом Хандаляном, и поэтами – Пароном Севаном, Сирануш Каптиян и другими. Никогда не забудет, как ругались эти молодые ребята, когда перед ними выступала Маргарита Шагенян. Зордан, обзывая ее всякими словами, говорил: «Из-за этой старой карги мы потеряли нашего великого поэта Нерсеса Гандзакаци! Она назвала его в своих исследованиях азербайджанским поэтом Низами Гянджеви, и теперь мы уже ничего не сделаем». Тогда он, будучи еще наивным и совсем не знакомым с приемами фальсификаций, спросил у Зордана:

– А что же можно сделать, если он азербайджанский поэт, и причём тут Маргарита Шагенян?

На это Зордан посмеялся и сказал:

– Слушай, Алик, какой же ты наивный! Всё, что мы имеем сегодня, включая даже этот город, когда-то принадлежало им, а теперь все это наше, так и будет дальше. Эти тюрки ничего, кроме нашего презрения, не заслуживают.

Свое выступление Маргарита Шагенян закончила словами: «Я верю, что вы, оставаясь верными традициям литератур наших братских народов, в своем творчестве и впредь будете укреплять и раскрывать принципы гуманизма и человеколюбия, в своих произведениях вы приложите все силы для дальнейшего укрепления и утверждения взаимопонимания между нашими народами. Я хочу, чтобы вы осознали, насколько велика и ответственна роль литературы в формировании и воспитании человека коммунистического общества».

Когда Маргарита Шагенян закончила свое выступление, ей стали аплодировать, и притом многие стоя, однако он заметил, что встали азербайджанцы и грузины, а армяне в основном сидели, многие даже не удостоили ее аплодисментами. Посмотрел на Зордана: тот о чем-то горячо спорил с Варданом Погосяном и с Сосом Хандаляном. Когда Маргарита Шагенян сошла с трибуны, Зордан достаточно громко, настолько, чтобы многие могли услышать, бросил: «Тюркская подстилка», и при этих словах по залу прокатился негромкий хохот – в рядах, где сидели армяне.

Вечером все дружной компанией пошли в ресторан «Арарат», который находился на центральном проспекте города. В гостинице «Мхитар Спарапет», где они остановились, ресторан тоже был, однако, видимо, руководствуясь соображениями престижности, предпочли «Арарат». Когда зашли в ресторан, их будто уже ждали. У большого окна с видом на проспект были сдвинуты вместе и обильно накрыты три стола. Различных спиртных напитков и закусок было столько, что хватило бы на офицерский состав большого корабля после длительного похода. Они расселись за столы, и как-то само собой получилось так, что Зордан сел во главе сдвинутых столов и, как полагается, взял на себя роль неофициального тамады. Поскольку все успели изрядно проголодаться за день, то дружно набросились на крепкие напитки и еду.

После второй, а кто и после третьей рюмки, немного начали приходить в себя и заметили, что с ними в компании присутствует единственная женщина, и начали так же дружно за ней ухаживать; никто не исключал свои шансы пригласить ее к себе в номер. Она же, как полагается королеве вечера, всех одинаково одаривала вниманием и тайной надеждой на продолжение банкета в уже в более приятных и близких обстоятельствах. Зордан налил себе коньяка и попросил всех последовать его примеру. Каждый налил себе крепкий напиток, и стали ждать речь тамады. Зордан, держа в руке бокал с коньяком, начал говорить:

– Друзья, я хочу, чтобы мы выпили за нашего нового друга Алика. У него азербайджанская, то есть тюркская, фамилия, но это ни о чем не говорит, потому что у нас, у армян, большинство фамилий имеют тюркские корни. Даже у меня не только фамилия, но и имя с тюркским корнем. Однако от этого мы не перестаем быть армянами, потому что нас всех вскормила армянская мать. Мы все слушали колыбельные на армянском языке, и у нас сформировалось армянское сознание. Мы обладаем особым сознанием и характером. Я верю, что наш новый друг будет достоин молока своей матери и в нужное время скажет свое веское слово во имя своего народа.

Все дружно чокнулись и выпили, он выпил половину налитого коньяка и поставил бокал на стол, не стал закусывать. Его не отпускала мысль: откуда они узнали, что его мать армянка? Ведь об этом никому никогда не говорил. По документам она была Наргиз, хотя настоящее имя ее было Наирик.