Читать книгу Падение. Том 1 - Рустам Рустамов - Страница 6

В полдень колхозный грузовик громыхая въехал в село. Машина была загружена нехитрой домашней утварью, свободного места было много. В кузове сидела женщина и двое детей, лет девяти и шести. Младший в своих объятиях держал в достаточной степени упитанного кота желтого окраса с большими белыми пятнами, разговаривал с ним, обращаясь к нему «Мастан». Кот вел себя смирно, точнее, уверенно: чувствовалось его полное доверие к тому, кто его держал в руках. Иногда открывал один глаз и смотрел на Малого, как бы спрашивая: «Не приехали ли еще?» И тот, в свою очередь, на полном серьезе говорил ему:

– Нет, мой сладкий, еще не приехали, и неизвестно, когда приедем. Но ты потерпи, я с тобой.

Последние слова он произносил подчеркнуто громко, чтобы мать с братом тоже услышали.

Дети уже устали, особенно младший: всю дорогу о чем-то канючил, просил то остановиться, то поесть, то еще чего-нибудь. Женщина всячески старалась успокоить его, однако эти попытки особого успеха не имели: тот ненадолго успокаивался, и потом все начиналось сначала, но уже просил чего-то от имени кота. Видимо, лопнуло терпение у старшего, и дал Малому подзатыльника, но думается, тут же пожалел о содеянном и отполз в передний левый угол кузова, где стояли друг на друге два широких ящика с курами. В свою очередь, этот подзатыльник для Малого оказался подарком судьбы, потому как сейчас можно было орать во все горло и капризничать по полной программе, притом имея на это моральное право, чем он немедленно и воспользовался. Мать, как всегда в таких случаях, начала ругать старшего и, естественно, жалеть Малого. К тому времени грузовик уже начал покидать пределы села. Окраинные дома вновь остались позади, и рев Малого стал еще сильнее. Тут и старший поддержал его и спросил у матери:

– Ты же говорила, что приехали! Куда же тогда мы едем?

На его вопрос мать ответила:

На этих и подобных им извилистых дорогах, тропках мы оставляли и оставляем следы

– Мы будем жить на окраине села, рядом с колхозным садом.

Тут Малой вступился и сказал:

– Мне пора помолиться.

Эту фразу он впервые услышал от дедушки Ибода, который в Казахе жил недалеко от них, часто заходил к ним, беседовал с отцом и всегда прерывал разговор этими словами и уходил к себе. Отец и мать говорили, что он курд, и, видимо, сами не придавали этому никакого значения, поскольку никакого разъяснения за этим не следовало. У дедушки Ибода детей не было; отец говорил, что у него было трое сыновей, ушли на фронт и не вернулись, но это было не совсем так.

Малой однажды случайно узнал страшную тайну. Он с Мастаном гулял в саду, оба устали, Мастан захотел спать, и Малой решил пойти домой, чтобы тот немного поспал. Когда подошел к дому, дверь была приоткрыта, и отец рассказывал о дедушке Ибоде; ему стало интересно, остановился и, притаившись за дверью, начал слушать. Отец говорил, что старший сын дедушки Ибода вернулся с фронта инвалидом, без обеих ног, осенью сорок четвертого года. Жил с ними до сорок девятого года, катался на маленькой тележке. Каждый день на своей тележечке доезжал до рынка, там у него была маленькая будочка, где чинил башмаки тем, кто приходил, и на эти деньги жила его семья. После того как в сорок восьмом году умерла жена дедушки Ибода, произошла другая беда. По приказу какого-то усатого, имя которого Малой не мог разобрать, осенью сорок девятого года собирали всех инвалидов по всей стране и увозили куда-то далеко, чтобы они там умерли. Рассказывая это, отец очень много плохих слов говорил об усатом и страшном человеке, мать пыталась успокоить его, чтобы не говорил плохих слов об усатом, потому как может кто-то услышать и сообщить синим фуражкам. Кто такие синие фуражки, Малой тоже не мог понять. Но отец не обращал внимания и говорил, что свое он отсидел. Малому тоже стало страшно и, когда отец закончил разговор о сыне дедушки Ибода, отошел от двери немного подальше и стал возвращаться с шумом, чтобы родители не догадались, что тот слышал, о чем они говорили тайком. Маленькую тележку, о которой говорил отец, Малой видел не раз. В доме у дедушки Ибода вдоль стен от входа стояли две тахты: на одной спал сам, а вторая всегда была убранной, на ней лежали матрац, ватное одеяло и небольшая подушка. У подножия тахты стояла, как понял Малой, та самая тележечка, на которой лежали две какие-то непонятные ему штучки с ручками, все хотел спросить у дедушки Ибода разрешение взять тележечку, чтобы поиграть, но как-то не получалось, а потом и вовсе передумал делать это.

А произошло вот что. Однажды, когда он пошел с Мастаном к дедушке Ибоду, увидел такую картину: дедушка Ибод сидел посреди комнаты на полу, то есть на земле, и плакал, а перед ним стояла тележечка, и на ней лежало много разных блестящих значков, а в руках он держал те самые штучки и прижимал их к щекам. Тогда Малой тихо-тихо ушел, чтобы не обнаружить себя дедушке Ибоду.

Так, во всем остальном, ему вообще было все равно, что такое «курд», только думал о том, что такое «фронт» и почему дети дедушки Ибода не вернулись оттуда, также о том, куда и зачем увезли его старшего сына. Все хотел спросить об этом у кого-нибудь, но почему-то не делал этого, откладывал, сам не зная почему. У старшего тоже не спрашивал, тот мог и не знать про все это; тем более Малой знал, что если старшего спросишь о чем-либо неизвестном ему, то может рассердиться и тумаков подкинуть. Самое главное, дедушка Ибод любил его и Мастана, всегда говорил, что кошек нельзя обижать, потому что они накликают смерть обидчику. Еще очень много рассказывал о каком-то герое, тоже курде, по имени Гачаг Наби. Как рассказывал дедушка Ибод, Гачаг Наби был очень смелым и добрым человеком, всюду успевал на помощь к тем, кого обижали. В этом ему помогал его Серый конь.

Однажды Малой решил разобраться с тем, что такое «помолиться»; пошел за дедушкой Ибодом и тайком наблюдал за ним. Дедушка Ибод, стоя на коленях и возводя обе руки к небу, что-то шептал. Из всех слов Малой разобрал только слово «Аллах». Конечно, не знал, кто такой Аллах, но понял, что, видимо, очень важный человек, раз уж дедушка Ибод обращается к нему, а не к Гачаг Наби. Ему очень хотелось узнать, кто же все-таки этот важный человек Аллах. Нужно было спросить у дедушки Ибода, но как? Случай представился сам собой. Однажды дедушка Ибод заметил его, когда тот подходил к его домику, и знаком руки позвал к себе. Закончив молитву, спросил, не хочет ли тоже научиться молиться, на что Малой ответил, что не знает, кто такой Аллах, и поэтому не может научиться. Дедушка Ибод сказал, что Аллах видит все; нельзя поступать плохо, иначе он накажет, все ему под силу. Малой слушал дедушку Ибода и спросил:

– Почему он убил тогда Гачаг Наби, ведь тот был хороший?

На что услышал в ответ от дедушки Ибода, что Гачаг Наби не умер, он просто погиб. Этим ответом Малой был озадачен, потому что ничего не понял. Как бы не видя его, но в то же время обращаясь к нему, дедушка Ибод продолжил:

– Гачаг Наби будет жить, пока стоят горы Зангезур, Горус, Сойуг Булаг, Мургуз и Саваланские. Он будет жить, пока течет река Араз. Эти горы оберегали его от холода, от дождя и, самое главное, от пуль врага. Река Араз его в своих объятиях переправляла многократно с одного берега Азербайджана на другой, где нуждались в нем люди.

Малой подумал, что дедушка Ибод разговаривает не с ним, потому многого не мог понять из того, о чем тот рассказывал, особенно про один берег Азербайджана или другой берег. У дедушки Ибода в глазах блеснули капельки слез, Малой отвернулся, чтобы дедушка Ибод мог спокойно поплакать: по себе знал, что, когда смотрят на тебя, трудно плачется, и подумал: «Наверно, дядя Гачаг Наби – родственник дедушки Ибода». Да, так и подумал о нем – в настоящем времени, а не в прошедшем. С этого дня вспоминал о нем только как о дяде Гачаг Наби.

Мать была в курсе, что за молитвы читает Малой, но на этот раз не стала ему мешать, а так обычно чем-нибудь стукнет его (тапкой или же, если подвернется, какой- нибудь веточкой), и тот, убегая подальше от нее, читает свою священную молитву еще громче и усерднее. Малой начал свою простую, но искреннюю молитву. «Ай, Аллах, говорят, ты можешь все, поэтому прошу тебя, сократи жизнь у кур моей матери и продли взамен жизнь моему Мастану. Пусть он живет долго, потому что я его очень люблю».

Мать всегда ругала его за эти молитвы, но тот не придавал этому значения. Конечно, Малой не утруждал себя вопросом, почему же, чтобы Мастан жил долго, куры должны подохнуть, притом все. Видимо, это было выше его понимания в то время. «А действительно, неужели для того чтобы кому-то было хорошо, радостно, весело – кто-то должен плакать?»

Пока шли мелкие разборки, грузовик свернул с шоссе на проселочную дорогу и, немного проехав между фруктовыми деревьями, остановился у небольшого домика, похожего на землянку.

– Вот и приехали, – сказала она детям и, видимо, сама была довольна, что закончилась эта изнурительная поездка.

Веселым голосом Малой, не обращаясь ни к кому, как бы разговаривая с самим собой, спросил:

– А где мы будем жить, и где наш отец?

Конечно, прекрасно понял, что будут жить в этом домике, но сказал это из вредности, чтобы задеть присутствующих.

Мать ответила, что их встретит отец, который уже наверняка здесь, так как отбыл гораздо раньше, чтобы перегнать домашнюю живность. И действительно, вскоре навстречу к ним вышел отец с каким-то мужчиной высокого роста, который широко улыбаясь поприветствовал прибывших.

– Добро пожаловать, Хатун баджи. Слава Аллаху, доехали, – сказал, протянул руку шоферу и спросил: – Как доехали?

Тот, в свою очередь, подал ему руку и сказал:

– Спасибо, Хабиб леле, все хорошо.

Малой наблюдал за всем этим и подумал: «Да, довольно интересно, потратив немного слов и совершив одно действие, можно все сказать». Мать быстро развернула сверток, достала небольшой кусок хлеба с маслом и протянула Малому со словами:

– На, отдай своему Мастану, чтобы не сбежал.

Малой с присущей ему грубостью ответил:

– Никуда он от меня не уйдет, ты думай о своих курах!

Но все-таки хлеб с маслом взял и скормил Мастану и тут же отпустил его гулять: был уверен, что его любимый Мастан никуда не уйдет. Далее, ни о чем не думая, пошел на обследование местности. Догнал его старший брат и как будто ни в чем не бывало спросил:

– Чего орал-то в машине? Спокойно не мог ехать?

Это было своеобразное принесение извинения и начало пути к примирению. Тот тоже, в свою очередь, спокойно ответил, что надоела эта поездка, да и вообще недоволен этим переездом. Чего только родителям не жилось в Казахе?! Там ведь так хорошо было. Теперь можно было считать инцидент исчерпанным, и они вместе пошли в сторону большого сада.

Обследование сада и просторного огорода рядом заняло не очень-то много времени. Дело в том, что навстречу к ним шел невысокого роста мужчина с пышными усами, держа лопату на плече. Мужчина дружелюбно приветствовал их и предупредил, чтобы не лезли в огород, так как только что закончил полив. Еще и попутно предупредил, что яблоки в саду ещё не созрели и ходить туда тоже нет смысла. «Чего уж, сказал бы, что никуда нельзя ходить, и все, а то к чему эти длинные разговоры. Тоже мне, заботу свою показывает», – подумал Малой, но ничего не сказал, только посмотрел на старшего, и тот, в свою очередь, посмотрел на него, сжимая и вытягивая губы вперед, кивнул головой. Малой все понял, это означало следующее: мы сейчас пройдем беззаботно и бессмысленно некоторое расстояние, и когда этот дяденька дойдет до нашего дома, там разгорится разговор, все забудут про нас, и тогда мы спокойно займемся вопросами садоводства. «Когда это мы ели зрелые яблоки?» – подумали оба.

В скором времени они оказались в саду, фруктовых деревьев было не то что много, а очень много, до безобразия. Попробуй обойти все яблони, не меньше трех дней надо. Они принялись за дегустацию фруктов, но после третьего, от силы четвертого яблока поняли, что есть их действительно невозможно. Малой, надкусив несколько яблок, швырнул их куда попало. Это было, скорее всего, из вредности и от досады, что невозможно было их есть. Немного походив по саду, решили вернуться к дому. Знали, что взрослые начнут свою беседу, а послушать их было довольно интересно. К тому же им давно хотелось кушать, и наверняка мать что-нибудь к этому времени уже сообразила.

Когда они подошли к дому, мужчины уже сидели за импровизированным столом, чуть подальше стоял самовар с заварным чайником на «голове». Мать чего-то колдовала у очага, на огне стоял большой казан. «Как было бы здорово, если бы хинкали!» – подумал про себя Малой. Старший вопросительно посмотрел на него, видимо, подумал о том же, и Малой мечтательно пожал плечами, что означало: «Не знаю, всякое может быть». В своих мечтаниях братья не обманулись, мать действительно готовила хинкали, в этом убедились, когда увидели, как мать аккуратно опускает нарезанные тонкие квадратики в кипящую на огне воду. «Хоть одна радость за день», – подумали братья. Когда мать увидела их, сказала:

– Идите еще поиграйте, потом подойдете. Еще не готово.

Братья, конечно, разгадали уловку матери: она просто хочет сначала покормить взрослых, и тем более гостей, а их – во вторую очередь. «Ну что же, пусть будет по-вашему, дорогие взрослые. Лично я вам это припомню», – подумал Малой и, чтобы не дать опомниться старшему, резко развернулся и пошел в сторону огорода. Старший, конечно, не понял поведения Малого и, вопреки своему обыкновению, пошел за ним. Никогда этого не сделал бы; наверно, его разобрало простое любопытство. Вскоре они оказались в огороде. Это было огромное поле, на одной половине которого росли огурцы, а на второй… арбузы.

Малой предложил брату поесть арбуза, и они принялись за дело. Откуда-то у них оказался нож. Дело в том, что старший был умелец, все время что-нибудь мастерил: то свисток, то богатыря из палочек на веревке, то еще чего- нибудь, и ничего удивительного в «появлении» ножа не было. Они оторвали два или три арбуза, но все они оказались неспелыми. Старший разочарованно сказал:

– Не рвать же нам весь огород. Видишь, спелых нет.

– Вижу. Давай не будем рвать весь огород, а найдем спелый. Ты не помнишь, как в Казахе на базаре продавцы проверяли арбузы? Так и мы проверим, найдем спелый, его и будем рвать.

Как известно, добрые дела даются нелегко. Человеку не обязательно продумать в деталях план конкретной подлости, ему просто достаточно захотеть делать ее, и все пойдет само собой, как по маслу. Ведь Малой не задумывался над тем, какую подлость сделать взрослым за хинкали, но, сам того не осознавая, сделал первую крупную подлость в своей жизни – если не перед мировым сообществом, то перед членами этого колхоза точно.

Братья вдохновенно взялись за поиски спелого арбуза при полном разделении труда. Старший делал вырезы в каждом арбузе сбоку и, видя, что арбуз неспелый, кусочек вставлял на место, а малой переворачивал их вырезанной стороной к земле. Таким образом «обработали» огромный участок, но так и не нашли ни одного спелого арбуза. Они бы еще долго поработали, но мать позвала их кушать и тем самым спасла вторую половину огорода. Нисколько не расстроившись безуспешным поиском спелого арбуза, пошли к дому.

Когда подошли на расстояние слышимости, поняли: опять воспоминания пошли в ход. Но на этот раз тема была им незнакома. Старые казахские темы они знали почти наизусть, потому как слушали не раз, а вот сейчас разговор шел о чем-то интересном. Говорили они о каком-то переселении из этих мест людей. Братья молча подошли и сели в сторонке от взрослых. В основном говорил высокий дяденька с усами; говорил очень громко, четко и, самое главное, понятно.

Мать подала детям хинкали в одной огромной медной тарелке, которая в то же время служила крышкой для казана. Такая посуда в моде в тех местах, где готовят аш – плов. Братья набросились на хинкали с особым усердием. Немного утолив голод, они стали есть помедленнее и начали краем уха прислушиваться к разговору взрослых. Взрослые говорили вроде бы о разных событиях, но в то же время последовательность разговора не нарушалась.

– Этого усатого дядю зовут длинный Хабиб, – сказал Малой и как ни в чем не бывало продолжал кушать.

Старший, зная манеру Малого «вешать» всем прозвища, сердито взглянул на него:

– Он сам тебе об этом сказал, или опять сочиняешь? Может, остановишься? Иначе получишь.

– А что я сочиняю? Так и есть, потому что шофер Али назвал его так.

– И что же он ему сказал? «Здравствуй, длинный Хабиб»?

– Нет, он сказал «Хабиб леле», а что тот длинный, я сам вижу, – не унимался Малой.

Старший, видимо, потеряв интерес к спору, промолчал и тоже стал кушать молча. У братьев споры по таким поводам возникали довольно часто. Старший никогда не говорил лишнего, пока твердо не убеждался в правоте своей. Малой же, в отличии от него, часто руководствовался эмоциями и говорил то, что видел. И хорошо бы за себя – нет же, за всех. Эти черты характера сопровождали каждого из братьев всю жизнь, и в дальнейшем между ними часто возникали недопонимания. Этому же служила еще одна подленькая черта характера Малого. Дело в том, что он никогда не унимался, и в самые трудные минуты, когда все ломали голову над поиском выхода из ситуации, он с серьезным видом говорил такую глупость, что хоть стой, хоть падай. Притом сам понимал прекрасно, что несет чепуху. А вот серьезные вещи мог поднести со смешком, шуточками. Это уже выводило из себя всех.

Нам нужно понимать одну элементарную вещь: характер закладывается задолго до детства, и поэтому не надо пытаться переделать другого человека, а принимать таким, какой он есть, и если это трудно, тогда нужно держать дистанцию.

Вскоре братья управились с едой, и Малой, запив двумя кружками воды принятую пищу, резко встал и пошел снова гулять. Он бесцельно бродил по округе и постепенно привыкал к мысли, что теперь ему придется жить здесь, а возмущаться и плакать – абсолютно бесполезное занятие. Ну, в принципе, не так и плохо здесь. Хоть больше не увижу этого копекоглу («сукина сына») Юнуса.

С Юнусом у Малого были особые счеты. Этот копекоглу Юнус торговал на базаре арбузами. По выходным они всегда почти всей семьей ходили на базар. Родители, проходя мимо него, приветствовали его и почти всегда останавливались на несколько минут для общего разговора. Честно говоря, в этих разговорах Малой не находил никакого смысла и поэтому однажды решил закончить эти бессмысленные потери времени раз и навсегда. Но увы, ничего не изменилось, стало даже еще хуже.

Дело в том, что у этого копекоглу Юнуса на правом виске были две довольно большие бородавки, и Малой, показывая на них, примерно высказался таким образом, что какие у него противные бородавки, и он поэтому брезгует им. Не успел Малой закончить свою мысль, тут же получил от отца подзатыльника и свалился на арбузы. Мать помогла ему подняться, но при этом сильно дернула его за руку, видимо, для того, чтобы лишний раз подчеркнуть его неправоту и свою солидарность с отцом. Малой, стиснув зубы, промолчал, даже и намека не было на плач, просто смотрел с того дня на копекоглу («сукина сына») Юнуса. Копекоглу Юнус, конечно, поймал его взгляд, но ничего не сказал, однако в последующем всегда мстил Малому словесно. Как только Малой с родителями приходил к нему, всегда, показывая на свои мерзкие бородавки, говорил ему: «Поцелуй бородавочки мои!» Малой не мог понять одного, почему же родители не одергивали этого подлого наглеца и зачем вообще ходили к нему, тот же все равно бесплатно ничего не давал. Малой как всегда молча и в каждый раз с еще большим презрением смотрел на него, и это еще больше выводило копекоглу Юнуса из себя. Видимо, был и в самом деле мерзким человеком: остановил бы родителей или хотя бы сделал замечание – так нет, с удовольствием смотрел и, мало того, дразнил при каждом случае. Малой вырос очень брезгливым человеком – думается, в этом была некоторая заслуга и копекоглу Юнуса.

Здесь Малой не мог не вспомнить тетю Мерджан – жену брата матери. Малому было, наверное, от силы три года, и его на лето отвезли к ним. Там же жила сестра матери, тетя Дилар. То лето у Малого, можно сказать, было самое лучшее. Тетя Дилар или тетя Мерджан всегда выпекали ему вкусный пирог, и он уплетал его, запивая свежим молоком. Брат матери, дядя Фарид, был пастухом, он пас коров. Почему-то он всегда ходил (ну да, как же, девать было некуда одежду) в очень старой и оборванной одежде. Малой про себя дал ему прозвище «оборвыш Фарид» и ждал случая, чтобы высказать это где-нибудь. И случай представился очень скоро. По осени его привезли в Казах домой, но, конечно, он не мог забыть оборвыша Фарида. Угораздило же тетю Мерджан вскоре приехать в гости к ним, и, естественно, она привезла любимые пироги. Малой, кушая пирог, спросил у тети Мерджан:

– Ай, Марджан, у вас был оборвыш Фарид, – впервые произнес вслух придуманное самим прозвище, – он еще живой? – и тут же упал к тахте и стукнулся головой о ножку ее. Сразу не понял, отчего упал, но потом сообразил: просто отец дал ему подзатыльника (ох уж эти отцовские подзатыльники, всегда настигнут, неважно, к месту или не к месту).

Тетя Мерджан бросилась к нему, взяла на руки и даже отцу сказала:

– Зачем бить-то, он же ребенок!

Отец жестко ответил:

– Ну и что? Ребенок! Пусть выбирает слова. А ты не слышишь, как он к тебе обращается?

Отец был прав: Малой переборщил с искажением имени тети. Отец уловил нотки издевки в произношении «ай, Марджан» и был прав: действительно, это очень грубо. По возвращении домой тетя Мерджан поделилась услышанным от Малого, и с того времени пастуха Фарида все стали называть оборвышем Фаридом. После этого случая он полюбил тетю Мерджан еще больше и, будучи уже взрослым, всегда обращался к ней не иначе как «ай, Марджан», и тетя его очень любила. (Я надеюсь, что тетя Мерджан смотрит с небес и, услышав снова от того Малого «ай, Марджан», улыбается своей красивой доброй улыбкой). Малому, можно сказать, всю жизнь везло в одном: если он придумывал кому-то прозвище, то оно сопровождало человека очень и очень долго. Дядя Фарид (да будет земля ему пухом) в этом «почетном» списке был вторым после сестры, кого прозвище, данное Малым, сопровождало всю жизнь.

Он вспомнил и старшую сестру, дочь отца от первого брака. Звали ее Сабина, но когда Малой заговорил, с его легкого языка она стала Донлу – только для узкого круга родственников. Конечно было жалко, что она осталась в Казахе. Все было хорошо, только они не ладили с матерью, часто ругались, и мать всегда гнала ее и говорила, чтобы та вышла замуж за кого-нибудь и родила себе ребенка. А та советовала матери самой уйти куда-нибудь, и даже бывало такое, что они таскали друг друга за волосы. В таких случаях Малой не знал, за кого болеть, но отец всегда успевал вовремя взять какую-нибудь палку и пройтись по их спинам, после этого они быстро унимались. Однажды он даже дубасил их рукояткой от топора, в таких случаях Малой жалел их обеих, но был бессилен что-либо изменить в их взаимоотношениях и тем более в отцовских действиях. Он прятался в кукурузах, которые росли во дворе или за большим персиковым деревом, и плакал. Но чтобы было не совсем грустно, ел при этом персики или абрикосы.

Малой думал почему-то, что здесь ему будет скучно жить, и сам не мог понять, почему он так думает, как вдруг его осенило: «О, Аллах, какая тоска! Здесь же в округе ни одного жилого дома нет и ни одного ребенка, и с кем же я буду…» – конечно, вы подумали «играть» – если бы… Драться!

В Казахе не было дня, чтобы он не подрался с кем- нибудь. Всегда ходил в синяках. Единственное, за что отец его не ругал, так это за драки, только бы не жаловаться ему. Мать, конечно, пыталась образумить его, но никакого эффекта не было. Как же, надо же было хоть чем-то «радовать» отца. Но справедливости ради нужно отметить, что Малой никогда не начинал драку первым. Первые осознанные драки у него начались еще тогда, когда он ходил в турецкой феске. Как она попала к ним, он не знал, но отец хотел, чтобы тот всегда ходил в ней, что Малой и делал. Ровесники дразнили его из-за фески, и он терпел, но не долго. Всегда, куда бы ни приходил он, дело заканчивалось дракой. Потом феска куда-то исчезла, скорее всего, во время очередной драки. Головной убор взамен феске нашли еще интереснее – папаху из каракуля. Папаха была очень красивая – маленькая, аккуратная и с красным равносторонним крестом на макушке.

Мне думается, что у мастера, когда он шил эту папаху, проснулась генетическая память, и он поместил на макушке этой папахи равносторонний Тенгрианский Крест Небесный. Такие папахи шили древние алтайские тюркские мастера. Крест Небесный на макушке оберегал его носителя.

Практически всегда из-за этого увлечения Малого старшему тоже приходилось ввязываться в нужные и ненужные драки. Нередки были случаи, когда Малой сцеплялся и со старшим братом, и при этом ему доставалось больше, но это его не останавливало. Как только он пошел в школу, за ним закрепилось «почетное» звание одного из немногих, кто дерется лучше всех в селе, конечно, в группе своего возраста.

Он сам не заметил, как в раздумьях ушел далеко от дома и оказался на берегу маленькой речушки. Речушка была маловодной, но текла быстро, вода в ней была прозрачной, и плавали там маленькие рыбешки. Наблюдая за маленькими рыбками, тоже, видимо, как и он, бесцельно бродящими в воде, думал о том, куда же спешит эта речка. «Вот бы пройтись по пути ее течения! Дураки же эти рыбки, поплыли бы куда глаза глядят, никто же им не запрещает, как мне родители: чуть куда уйду, мать начинает звать меня». Не замечая, сколько прошло времени, он решил вернуться обратно к дому. Когда он подходил к дому, увидел, что брат несется в его сторону со всей силы, а за ним, изображая подобие бега, отец. Когда брат поравнялся с ним резко бросил: «Беги». Он ничего не понял, но, послушав брата, пустился тоже в бег. Они бежали в сторону речки, откуда он только что пришел. «И зачем же я уходил, был же здесь», – подумал Малой. Когда добежали до речушки, брат легко перепрыгнул на другой берег, то же самое хотел повторить и он, однако это ему не удалось, и, споткнувшись, он шлепнулся в воду. Таким образом преодолев водную преграду в два приема, оказался рядом с братом. Как бы разговаривая сам с собой, но в то же время обращаясь к брату, сказал:

– Да, влетит мне от матери…

Брат посмотрел на него с присущей ему ироничной улыбкой и ответил:

– Нет, ты не бойся, у тебя времени очень много, успеешь обсохнуть, так как нам еще долго к дому не подходить.

Все отчетливее слышали они голос матери. Она «сыпала» им на голову свои «добрейшие» пожелания. Внесем некоторую ясность в это выражение. У азербайджанских женщин есть такая черта: когда они довольны своими детьми, в их адрес они говорят слова нежности, например: «да умру я перед тобой»; «чтобы все твои болезни перешли мне»; «чтобы ты меня оплакивал сам и хоронил»; «чтобы ты нес меня на своих плечах на кладбище»; «да отнимет Бог мои годы жизни и добавит тебе» (вот откуда берет начало молитва за долголетие Мастана) и подобные, скажем прямо, грустные фразы. Но если ты провинился, тогда другая тирада слов: «чтобы не дожить тебе до утра»; «чтобы ты умер где-нибудь и твой труп никто не нашел»; «чтобы Бог выколол тебе глаза» (конечно, у него же других забот нет) и подобные. Но в этот раз братья услышали помимо привычных ее шедевр, который она употребляла в очень и очень исключительных случаях, а именно: «Чтобы вы встретились с такой пулей, которая, войдя в легкие, прошла бы через сердце, почки, печень и разорвала бы желудок и кишки!» Вот так, не больше и не меньше. Очень экономично и надежно. Кто его знает, может, подобные пожелания азербайджанских женщин и подтолкнули ученых к идее создания пули со смещенным центром тяжести. Всякое возможно в этом мире. Идея-то была заложена великолепная, хотя доброй или гуманной назвать ее никак нельзя.

Малому не терпелось узнать, почему вдруг все так всполошились. Что же такое стряслось, что мать даже употребила в их адрес самое тяжелое, но в то же время экономичное пожелание? Когда голос матери доносился совсем рядом, они от греха подальше спрятались за ветвистой ивой, которая росла прямо у реки. Вскоре увидели и мать. Она оглядывалась по сторонам, но было видно, что не особо стремится их обнаружить, потому что повернула обратно и даже перестала сыпать в их адрес свои пожелания. Братья успокоились, и малой поделился своими догадками со старшим:

– Что, усатый Алы заметил арбузы на огороде?

Он умышленно употребил слово «усатый», это была проверка реакции брата. «Брат не отреагировал, значит, дело серьезное», – подумал Малой.

Здесь хотелось бы отметить один момент: Малому вскоре не понадобилось придумывать прозвища местным, так как они уже были у всех. В этом селе жили удивительные люди – будто им было нечего делать, и они сочиняли друг другу прозвища. Раз уж мы заговорили об этом, скажем пару слов и об именах, которые носили люди в этом селе. Здесь детям давали имена «по событиям»: например, человек родился в год образования государства Израиль – пожалуйста, это и есть твое имя. Не будем тратить время на изложение поводов, по которым детям давались имена, а приведем примеры некоторых: Колхоз, Комиссар, Райком, Трактор, Совет, Тулум (сосуд для жидких продуктов, изготовленный из сырой бараньей шкуры), Чобан (пастух), Нахырчы (животновод), Гагарин, Правитель, Аскер (солдат), Абыш (США), Марлен (Маркс-Ленин сокращенно), Флот и так далее. Не будем же перечислять здесь все экзотические имена этого села. Но об одном имени следует говорит отдельно. Была одна женщина по имени Фалестина, которая родилась и получила имя в год образования государств Израиль и Палестина. Дело в том, что весь Восток говорит «Фалестина». Однако доклад по этому вопросу делал тогда глава советской делегации А. Микоян. Общеизвестно, что армяне букву «Ф» произносят как «П», отсюда и пошло название «Палестина». Если у кого есть сомнение, можете посмотреть «Евангелие. Жизнь Иисуса» и убедиться. Одним словом, обращаться к Микояну. Забегая вперед (или оглядываясь назад, кто его знает), невольно думаешь, что получилось бы, если этот же Микоян делал доклад об образовании Российской Федерации.

Еще одно уточнение о прозвищах: они давались либо в знак уважения, либо чтобы подчеркнуть недостаток человека, или же из поколения в поколение один род носил конкретное прозвище как фамильный родовой знак. По ходу повествования расскажем отдельно о каждом из героев, с которыми нам придется встретиться. Бывало и такое, что, например, два человека могли носить одинаковые прозвища. Прозвище «узун», то есть «длинный», носили два человека. Только одному это прозвище было дано как знак уважения, а второму же как уничижительное. С одним мы уже знакомы: узун Хабиб получил свое прозвище за свой высокий рост и глубокий ум – в знак признания и уважения. Прозвище второго, узун Тейлора, наоборот, подчеркивало его бессмысленно длинный рост. Чтобы особо унизить его, к прозвищу добавили слово «драз» и часто его называли просто «драз Тейлор». Потом этот Тейлор женился на девушке из другого села. Жену его звали Марья. Она была тоже высокая и красивая, и говорят, была очень добрая и отзывчивая. Из-за своей отзывчивости и доброты у нее часто возникали конфликты с сельскими женщинами. Справедливости ради заметим, что таких добрых и отзывчивых женщин в селе было немало, и некоторые начинали заниматься благотворительностью еще со школы.

Братья долго болтались в округе. Время уже шло к вечеру, и надо было что-то решать. Как идти домой, никто не знал: оба боялись отца. Матери опасаться не было необходимости, она уже высыпала свои пожелания, наверняка сидит и переживает. Малой предложил подождать до тех пор, пока сами родители не начнут их искать. Предложение было интересное, но никакой гарантии не давало: отец может и всыпать, еще можно получить дополнительную порцию за волнения, которые они, возможно, испытают из-за долгого отсутствия детей. Старший предложил в принципе разумный вариант: подойти все-таки ближе к дому и «случайно» попасть на глаза родителям, проверить реакцию, затем действовать по обстановке. Когда они подошли к дому, родители были заняты наведением порядка вокруг дома. Мать издали, завидев их, окликнула и попросила подойти помочь. Братья поняли, что мать сделала это специально, как бы проверить реакцию отца, и чтобы в случае угрозы наказания они могли драпануть. Как ни странно, отец никак не реагировал, молча делал свое дело, и в дальнейшем он об этом разговора не вел. Потом мать рассказала, как все было.

Усатый Алы (мать сказала именно так, при этом Малой расстроился: значит, его так зовут все, и прозвище, данное им, теряет смысл), после того как крепко поел, выпил несколько стаканов чая, вдруг вспомнил про огород и заволновался – что там натворили дети. Встал и пошел в огород, а когда увидел переполошенные корешки арбузов, позвал отца. Пока отец шел к нему, он начал разглядывать арбузы и, когда увидел вырезы на боках, так заорал, словно его ужалила змея. Мать и отец сначала так и подумали («Лучше было бы», – подумал Малой, но придушил свою мысль, ничего не сказал). Подошел потом узун Хабиб («Так-так… И с ним, получается, прозвище зря придумано», – расстроился Малой, но в то же время осознание собственной правоты давало уверенность), все уладил, поговорил сначала с усатым Алы, а потом и отца успокоил тем, что договорится с животноводами и те соберут арбузы и увезут коровам на корм. И шофер Али вызвался помочь тем, что приедет и повезет все это на ферму. Все это было как-то непонятно. Мать спокойно объясняет, отец не берет ремня. Не знаю, может, на тот момент у родителей проснулись какие-то педагогические инстинкты (о которых они и сами-то не догадывались), и они решили не травмировать детей в первый же день на новом месте: успеется, они обязательно что-нибудь еще натворят, и тогда можно будет напоминать и об этом попутно. Как бы то ни было, все прошло без особых проблем. Вскоре они общими усилиями закончили уборку, и все зашли в дом (мы уже говорили выше – домом назвать было трудно), Малой начал осматриваться уже внутри. Дом (назовем так, чтобы каждый раз не отмечать в скобках непригодность его) состоял из двух половинок, и Малой сразу сообразил, что та половина, где уборка сделана более чисто, предназначена для жилья, а вторая половина – для домашней живности. Он решил поделиться этими мыслями со всеми, но старший тут же остановил его словами:

– Хватить умничать! Ты уже надоел всем с утра. Замолчи.

«Вот это да, – подумал Малой, – даже старший со мной заодно».

То, что брат одернул его, было результатом недовольства новой ситуацией, только он мог об этом сказать лишь ему, но поскольку разговаривать с Малым спокойно он практически не умел, то высказался таким оригинальным способом.

Через некоторое время мать предложила им поесть перед сном и организовала нехитрый ужин, состоящий из сыра, хлеба и чая. За ужином отец повел разговор о будущих планах, в основном о строительстве нового дома для семьи. По ходу разговора он сказал матери, что завтра нужно будет организовать хороший обед, придут несколько человек, и самое главное, узун Хабиб приведет толстого Мелкона, который является важным человеком в лесничестве, через которого он хочет договориться насчет лесоматериалов для строительства дома. Отец выпалил все это на одном дыхании, чтобы не дать матери опомниться и чем-либо возразить. Но не тут-то было: мать нашла, чем выразить свое недовольство.

– Да поразит тебя гром и подохнет твой толстый Мелкон! Из чего же я буду его кормить? Нету у меня лишней посуды. Что, я должна кормить его из посуды своих детей, что ли?

Отец сурово посмотрел на нее, но, видимо, это не имело эффекта, и сказал:

– Слушай, дочь ветреного Меммеда, у тебя есть голова или ты тоже, как весь твой род, лишена способности думать? Ты что чепуху несешь: как, из чего? Будешь кормить из того, что есть.

Дело в том, что отец матери, Меммед, в свое время носил прозвище «ветер» за определенные черты характера, и отец никогда не упускал возможности поддеть ее, и всегда говорил «ветреный Меммед», на что мать, нисколько не обижаясь, отвечала: «На своих погляди». Потом пошли мирные переговоры: мать спокойно объяснила отцу, что не хочет осквернять и без того скудный остаток посуды семьи, оставшийся после ограбления в Казахе, покормив из нее армянина.

Дело в том, что семья перенесла испытание в Казахе: их ограбили начисто. При этом грабители были беспощадны – унесли все, а милиция, как часто бывает, проявила бестолковость, ничего не нашла – и все кануло в прошлое, бесславное и оскорбительное. После этого мать сразу же поняла, что зря напомнила об ограблении. Дело в том, что отец не любил вспоминать об этом и никогда не рассказывал о том, что же произошло. Только изредка мать в отсутствии отца делилась с кем-нибудь из женщин. В семье на эту тему было наложено негласное табу. Дети тоже никому ничего не рассказывали.

* * *

Наступали сумерки. Мать готовилась печь хлеб; тесто было заготовлено, разделено на круглые заготовки, сложенные в ряд и прикрытые скатертью. На летней кухне горел очаг, и на нем был установлен садж. Это такой большой круглый выпуклый металлический диск, на котором пекут хлеб. Диск этот имеет двоякое применение, в его внутренней, то есть вогнутой стороне можно приготовить пищу. Этот очень практичный домашний предмет, изобретенный тюрками-кочевниками, служит людям уже, наверно, тысячи лет.

Отец лежал на тахте, мать делала свое дело, старший за столом, поставив перед собой для большей освещенности керосиновую лампу, готовил уроки. Малой же, как всегда, был не при делах: то с матерью выходил на улицу, то мешал брату делать уроки и, когда он задел отца и тот проснулся, от греха подальше решил выбежать на улицу. Когда открыл дверь, увидел, что к ним со стороны речки бегут двое людей. «К нам гости!» – весело крикнул Малой, и отец поднялся, чтобы посмотреть, кого это несет в такое неурочное время. Мать положила на место заготовки теста и тоже с любопытством пыталась посмотреть на улицу, но «гости», даже не дожидаясь приглашения, перешагнули за порог. Один из них был высокого роста, стройный и спортивного телосложения, а другой, наоборот, невысокий и коренастый, но тоже довольно крепкого телосложения; на правой щеке высокого был глубокий шрам, который от середины щеки тянулся вниз и искривляясь шел к подбородку. Однако это, как ни странно, нисколько не портило лицо и даже своеобразно украшало его. Такой шрам Малой увидел впоследствии у главного героя фильма «Можно ли его простить», который тоже был бандитом. Кто его знает…

«Гости», ввалившись в дом, поздоровались. Высокий представился Исмаилом, а коротыш вроде и не представился, видимо, «забыл»; когда мать услышала имя его, по-доброму, со светом в глазах посмотрела на них и сказала, что ее брата тоже зовут Исмаил. Только отец был подозрителен и недоволен визитом незваных гостей. Не давая опомниться хозяевам, «гости» на одном дыхании выпалили свои проблемы: так, мол, и так, мы – караязинцы и ищем пропавшую скотину.

Это было более чем смешно, потому как по виду они были далеки от пастушества, на что отец обратил внимание сразу. На стене висело ружье, правда, к нему не было ни одного патрона, но тем не менее отец бросил взгляд на него, и тогда высокий сам, никого не спрашивая, снял ружье и спросил, не заряжено ли. Видя такой поворот событий, отец сказал, что они могут не беспокоиться, патронов нет. «Мы дадим вам патронов», – ответил высокий и начал расспрашивать о всяком разном.

Мать взяла подставку с заготовками из теста и хотела выйти на улицу, то есть на кухню к очагу, но коротыш преградил ей путь. Мать недоуменно посмотрела на «тезку» своего брата, и тот спокойно велел ей поставить все на место и никуда не выходить. В это время все отчетливо услышали гул мотора подъезжающей машины и вскоре увидели силуэты людей за окном. Тут же длинный со шрамом вынул пистолет, а коротыш достал кинжал. Длинный направил пистолет на отца, а коротыш с кинжалом в руке прижал к столу старшего и Малого, они молча смотрели на него; заплакала мать, достала ключ от запертого от детей сундука, бросила к ногам длинного. Длинный, как и прежде держа отца на прицеле, поднял ключ и велел коротышу всех связать. Коротыш недоуменно посмотрел на него, с улицы четко доходил шепот: «Пора кончать всех, отрубленная голова никогда не заговорит». Однако высокий со шрамом строго сказал: «Делай, что сказано», и его тон коротышу не оставил выбора. Он быстро, будто сам ее туда положил, нашел бельевую веревку, связал отца по рукам и ногам, отрезал кусок, связал также руки матери, затем нашёл что-то пригодное и связал руки детям, грубо оттолкнул их к столу, за которым старший недавно делал уроки. Малой внимательно следил за старшим, нет, не за отцом и не за матерью, а именно за ним. Тот, в свою очередь, смотрел на него и взглядом управлял его действиями. Видимо, понимал, что у Малого «хватит ума», чтобы сделать что-то лишнее, типа выбежать на улицу или что-то в таком духе. Малой четко видел во взгляде старшего волнение, но не страх. Ему стало гораздо спокойнее. Посмотрел на отца: глаза его были красные, как кровью налитые, он молча, но свирепо смотрел на происходящее. Отец бездействовал не оттого, что руки были связаны, скорее бы он не дал себя связать, а оттого, что были рядом дети и мать, не мог рисковать их жизнями, и тем более он четко слышал, какие команды подавались с улицы.

Это происшествие внесло серьезные корректировки в дальнейшую жизнь и взаимоотношения семьи. Во-первых, отец, который раньше был категорически против переезда, наконец поддался настояниям матери; во-вторых, это коренным образом изменило его отношение к членам семьи. После этих событий отец стал отстраненным от детей, часто ссорился с матерью. Отец стал раздражительным в семье и молчаливым в обществе.

* * *

Этот род в Алтычае появился с незапамятных времен. Говорить конкретно, когда это было, представляется проблемой; по словам узун Хабиба – чуть ли не со дня образования села. Называли их по-разному: Демирчилер, Усталылар. Свои воспоминания узун Хабиб начинал от демирчи, то есть кузнеца Усуба, который приходился дедом отцу. Рассказывал он также и об Усталы – брате Усуба. Вспомнить кого-либо до них он не мог. Все члены этого рода были настоящими джигитами – богатырями. Славились своей удалью и бесстрашием. К тому же были очень богаты. Имели в махале свои пастбища, покосные угодья, пахотные поля. Были известны стадами мелкого и крупнорогатого скота. Принадлежало также им огромное количество тяглового скота, а лошади, само собой, тоже были в большом количестве. В довершение списка можно привести еще три мельницы.

Отдельно стоит отметить, что первую кузнечную мастерскую построил дед отца – Усуб, сам же там и работал. Род был большой, как мы уже отметили, трудолюбивый и воинственный, потому и начали богатеть довольно быстро, настолько, что самим стало не управиться с огромным хозяйством и приходилось нанимать людей. О знатности рода свидетельствует и тот факт, что двоюродной брат отца Курбан долгое время был управляющим всего Каракоюнлинского махала.

Мы коротко рассказали о прошлом этого рода, чтобы были понятны причины изменений в характере отца. Конечно, принадлежать к известному роду и потом лежать связанным перед какими-то сопляками было выше его сил и самолюбия. Он бы никогда не допустил этого, даже ценой жизни. Но увы, руки его были связаны и без того, задолго до того – детьми и матерью.

* * *

Мать, чтобы успокоить отца и замять возникшую неловкость, примирительно сказала, что, конечно, найдет посуду и все будет как надо, только получилось бы договориться с ним насчет лесоматериалов. Братья посмотрели друг на друга, и Малой дал понять старшему высказать предложение о хинкалях, что тот и сделал. Однако отец, вопреки своему обыкновению, спокойно сказал, что нужно будет зарезать одного из годовалых барашков, потому как наверняка придет еще кто-то из его друзей-односельчан. Ну конечно, и хинкали как дополнительное блюдо не помешают. «Ну, это еще лучше», – подумал про себя Малой, но ничего не сказал, и его уже не интересовало отношение брата к данному мероприятию. Он думал о завтрашнем дне, о гостях, которые придут и наверняка расскажут что-то интересное. С этими мыслями о рассказах об интересном на новом месте, точнее, на родине своих предков, погрузился в сон.

Дети проснулись очень рано из-за громкого разговора родителей. Они с самого утра были заняты заботами о предстоящем дне. Приготовления к приему гостей шли полным ходом. Отец рано утром зарезал короткоухого годовалого барашка, освежевал его и приступил к разделке мяса. Разделил все мясо на три части: для кебаба, то есть шашлыка, для бозартмы (иногда называют бозбаш) и внутренности отдельно. Мать тоже была занята своими делами: мыла посуду, чистила самовар и готовила какие-то приправы к блюдам. Старшему тоже нашлась работа – то отец, то мать давали ему разные поручения, и он их выполнял, но без особого энтузиазма. Не было работы только для Малого, от него требовалось одно – не мешать никому, и он это делал с удовольствием и очень успешно.

Отец позвал мать, чтобы та забрала внутренности в дом, так как их гостям готовить вроде и неприлично, разве что кто попросит. Мать сказала, что заберет, но, вопреки обыкновению, сразу не пошла; как только отец отвлекся и отошел ненадолго, чтобы помыть руки, она подошла, сразу забрала не только внутренности, но также прихватила из тех кучек, которые были отобраны отцом, по несколько кусков и сразу же занесла их в дом. Малой все это видел, но сделал вид, что ничего не заметил, так как понимал, что мать старается для них. Отец, вернувшись, сразу заметил «кражу» и резко бросил:

– Дочь сумасшедшего, неси мясо обратно, не позорь меня перед гостями!

На что мать сказала:

– Да камень в рот твоему Мелкону! Сварю потом детям. Ты целого барана что ли ему будешь скармливать?

– Неси обратно, я тебе говорю, – еще тверже сказал отец, и матери ничего не оставалось, как принести все лишнее взятое мясо обратно. Как бы в отместку добавила:

– На, подавитесь вы со своим Мелконом этим мясом, и чтобы он провалился сквозь землю!

Из каких-то только ей понятных соображений сквозь землю она отправила лишь Мелкона. Кто его знает, может, она любила отца и в последний момент подумала, что будет скучно, если он тоже вместе с Мелконом провалится сквозь землю. Скорее всего, не хотела с армянином на пару отправлять и своего мужа, как-никак, сколько лет живут вместе, а вот если с азербайджанцем – не было бы проблемы. Малой слушал все это и пытался что-то понять в отношениях родителей, но это было очень трудное дело для его детского ума.

Отец покачал головой и что-то сказал негромко, скорее всего, помянул «добрым словом» предков матери, но она уже ничего не слышала и ей было все равно, поскольку план с мясом уже провалился.