Читать книгу Окруженцы. Киевский котел. Военно-исторический роман - С. Терсанов - Страница 6

Одну из коротких ночей в начале августа Сталин провел на своей подмосковной даче.

До самого утра продолжалась беседа Сталина с группой ведущих конструкторов танковой, артиллерийской и авиационной промышленности. Лишь в седьмом часу утра он прервал беседу и предложил своим гостям поужинать, но в это время в столовую вошел начальник его личной охраны. Сталин удивленно посмотрел на него и спросил: – Что случилось, товарищ Власик?

Власик подошел к Сталину, что-то шепнул ему на ухо.

– Если Шапошников просит принять его в такой поздний час, значит, случилось что-то важное, – сказал он тихо. – Передайте маршалу, пусть приезжает сюда, заодно и поужинает с нами

– Маршал Шапошников здесь, товарищ Сталин, – сказал Власик. – Он ждет в гостиной.

– Даже так? Тогда что-то чрезвычайно важное. Извините меня, товарищи, я должен сейчас оставить вас одних. Все вы проголодались, подкрепляйтесь без всякого стеснения. И повторяю: будьте, как дома.

Маршал Шапошников, недавно сменивший генерала Жукова на посту начальника генерального штаба Красной армии, встретил Сталина в гостиной.

– Ради бога извините меня, товарищ Сталин!

– Здравствуйте, Борис Михайлович, доброе утро! – Сталин крепко пожал руку маршала. – Всю ночь били зенитки, а какие результаты?

– Результаты – радуют, товарищ Сталин. Час тому назад с командного пункта ПВО сообщили, что на Москву шли около двухсот бомбардировщиков неприятеля, которые были встречены нашими ночными истребителями и рассеяны. Сталин, дымя трубкой, невесело посмотрел в окно, тяжело вздохнул и пригласил Шапошникова в кабинет. Остановившись посреди кабинета, спросил:

– Сколько же сбили?

– По предварительным данным, за ночь сбито двадцать пять самолетов неприятеля.

– Молодцы наши летчики и зенитчики! – почти воскликнул Сталин, заметно повеселев. – Если они так будут встречать фашистов каждую ночь, то Гитлеру ничего не останется другого, как запретить налеты на Москву

– Признаюсь, я вас побеспокоил по другому поводу.

– Что-нибудь более серьезное?

– Да, конечно. Сегодня я счел необходимым немедленно доложить вам о странном поведении противника. Дело в том, что танковая группа Гудериана не пошла на Вязьму и Москву, как нацеливалась, а круто повернула сначала на юг, а потом даже в юго-западном направлении…

– Да? – Сталин недоуменно посмотрел на прямой пробор Шапошникова на середине головы, потом бросил короткий взгляд на его папку. – Это проверено?

– Проверено, товарищ Сталин. Иначе я бы вам не докладывал. Эти данные подтверждаются и фронтовой агентурой. Разрешите пригласить оператора с картой?

Через минуту в высоком прямоугольнике двери показался низенький, но очень коренастый подполковник с оттопыренными усами. В руке у него была сложенная, по-военному большая топографическая карта. Он смело и четко представился:

– Товарищ Народный Комиссар Обороны, подполковник Штеменко по вашему приказанию…

Сталин не дал ему договорить, поздоровался с ним за руку и предложил:

– Покажите-ка, товарищ Штеменко, куда повернул гусеницы этот хваленый «танковый генерал»!?

Штеменко быстро разложил карту на столе для заседаний и, достав из кармана брюк миниатюрную указочку, густым баритоном начал докладывать:

– К седьмому августа основные силы второй танковой группы противника сосредоточились вот здесь, в районе Рославля. Были получены и проверены разведданные о том, что эта группа подтягивает тылы и готовит технику для дальнейшего наступления на Спас-Деменск, Вязьму и Москву. Заготовлены даже указки и краткие словари для солдат, и путеводители для офицеров. Однако сегодня на рассвете две дивизии из этой группы вдруг начали развивать наступление не на восток, а в южном и юго-западном направлениях. К концу дня, если не примять мер, они могут выйти на тыловые коммуникации 13-й армии Центрального фронта.

– Продолжайте, пожалуйста, товарищ Штеменко. Мне интересно услышать, что вы думаете о замысле Гудериана.

– Я считаю, что Гудериан не пошел на Вязьму и Москву потому, что опасается за свой правый фланг. Видимо, он решил разбить войска нашей 13-й армии, обойдя их с тыла, а затем повернуть на Брянск, где у нас совсем нет войск. Захватив Брянск, он сможет развивать наступление на Москву с наиболее уязвимого направления. – Положив указочку в карман, Штеменко смущенно посмотрел сначала на Шапошникова, потом на Сталина, который сосредоточенно всматривался в нанесенную на карту обстановку.

– Вы закончили? – спросил он, не отрывая взгляд от карты.

– Я закончил, товарищ Народный Комиссар Обороны.

– Спасибо. Мысли ваши интересны. Как вы думаете, Борис Михайлович?

– Дальнейшее поведение Гудериана, товарищ Сталин, предсказать трудно. Я думаю, все будет зависеть от ближайшей стратегической цели, которую Гитлер поставил перед своими сухопутными войсками.

– Это, пожалуй, верно, – согласился Сталин. – Вы, товарищ Штеменко… – Он немного подумал, выбивая пепел из трубки в большую черную пепельницу… – Генерал-майор Штеменко, вы можете ехать отдыхать, а вас, Борис Михайлович, прошу задержаться. – Товарищ Народный Комиссар Обороны, вы, очевидно, оговорились, – робко заметил Штеменко: – Я подполковник, а не генерал-майор…

Сталин лукаво улыбнулся в рыжие усы и, прищурив глаза, твердо сказал:

– Я не оговорился, товарищ Штеменко. С сегодняшнего дня вы не подполковник, а генерал-майор.

– Служу Советскому Союзу! – выпалил новый генерал, ошеломленный такой приятной неожиданностью, и залился краской. – Разрешите идти?

– Да, можете идти, генерал. И скорее привыкайте к этому новому чину. – Сталин пожал Штеменко руку и добавил: – Поздравляю и желаю успехов.

Взяв у Шапошникова папку с проектом директивы, Сталин одно кресло предложил ему, а в другое опустился сам.

– Сейчас я, Борис Михайлович, хочу поговорить с вами вот о чем. – Он подписал директиву и вернул ее вместе с папкой Шапошникову. – Вы с юности – военный человек. Еще в старой русской армии вы получили высшее военное образование. В Гражданской войне вы делом доказали, что искренне встали в ряды революционного народа. Немало труда вы вложили и в послевоенное строительство Красной армии. Сейчас и армия, и народ наш оказались перед очень тяжелым испытанием, возможно, перед таким, которого еще не было в истории… – Сталин задумался и тяжело вздохнул. – Скажу вам без обиняков: без вашего квалифицированного совета я, как председатель Государственного Комитета Обороны и Верховный Главнокомандующий, не обойдусь. А вообще мы все, очевидно, допустили какие-то серьезные просчеты в деле подготовки страны к обороне. За них еще придется держать ответ перед народом. Дальше нам надо смотреть в оба и не допускать новых ошибок в ходе борьбы… Я, Борис Михайлович, очень рассчитываю на ваши советы. Похоже, Гитлер делает какой-то серьезный поворот во всей своей стратегии против нас. А какой именно? Что он замыслил? Как вы думаете?

– По моему мнению, товарищ Сталин, у Гитлера сейчас может быть три варианта дальнейшего ведения кампании. Первый: обеспечить правое крыло группы армий «Центр» разгромом нашей 13-й армии, после чего продолжить лобовое наступление на Москву. Второй: найти бреши в нашей стратегической обороне для глубокого обхода Москвы. – Шапошников провел рукой по карте через Брянск, Орел, Тулу, Серпухов. – И третий: временно отказаться от наступления на Москву, часть сил с московского направления повернуть на юг с целью разгрома несговорчивого Юго-3ападноге фронта с тыла.

– Вы допускаете, что Гитлер нацелил Гудериана на Украину?

– Это не исключено.

– А теперь, Борис Михайлович, пойдемте в столовую и подкрепимся.

– Спасибо, товарищ Сталин, я в такой час есть, не могу. К тому же сейчас каждая минута на учете.

– Хорошо. Я вас больше не задерживаю.

Как и все крупные штабы, штаб Киевского Особого военного округа во время «ежовщины» тоже был опустошен. Правда, ему несколько повезло: позже, после ареста Якира, командующим был назначен С. К. Тимошенко, а в январе 1940 года его сменил Г. К. Жуков. Но через год Г. К. Жукова перевели на должность начальника не менее пострадавшего Генерального штаба Красной армии, а на его место в Киев прибыл мало кому известный генерал М. П. Кирпонос, на плечи которого вскоре свалилась непосильная ноша: 22-го июня 1941 года он стал командующим войсками самого мощного Юго-3ападного фронта.

Михаил Петрович Кирпонос был умным и талантливым кадровым военачальником. Незаурядный организатор, волевой, решительный и напористый командир с железной выдержкой и почти неиссякаемым терпением, Кирпонос не случайно и не опрометчиво был выдвинут на такой высокий полководческий пост. Когда на места репрессированных командующих крупными объединениями войск выдвигали молодых и наиболее способных командиров корпусов и дивизий, учли то, что еще во время гражданской войны Кирпонос был помощником начдива прославленной 1-й Украинской дивизии и командиром одного из ее полков. В 1927-м году успешно окончил военную академию, а во время финской кампании, командуя стрелковой дивизией, по тонкому еще льду Финского залива, под огнем противника смело провел ее в тыл выборгским оборонительным позициям, за что получил высокое звание Героя Советского Союза. Но самыми вескими и более ценимыми в военных «верхах» качествами Кирпоноса были редкая исполнительность и безоговорочная вера в неоспоримость приказов, поступающих свыше. Именно эти два качества более всего способствовали тому, что за один год после финской кампании он вырос от полковника до генерал-полковника. Такой головокружительный рост, резко меняя положение человека, к сожалению, далеко не всегда меняет и его содержание. Вчерашний комдив, даже самый способный и талантливый, получив в свои руки войска огромного фронта, немалое время по существу своему будет оставаться комдивом. Будь на месте Кирпоноса человек более опытный в руководстве крупными объединениями войск, хотя бы и в условиях мирного времени, человек, более масштабно мысливший и менее скованный верой в безошибочность поступающих сверху приказов и распоряжений, возможно, не так драматично сложилось бы для нас начало войны. Увы! Такого опытного и смело разговаривающего со Ставкой командующего на Юго-Западном фронте не было. Неопытность Кирпоноса в руководстве большими массами войск, его робость перед Ставкой пагубно отразились не только на ходе и исходе приграничного сражения, но и позже, на завершающей стадии битвы за Киев и Днепр.

В первых числах сентября генералу Кирпоносу доложили, что на северном крыле фронта передовые отряды танковой группы Гудериана форсировали Десну и захватили плацдарм на ее южном берегу, а на южном крыле фронта 17-я полевая армия генерала Штюльпнагеля выбросила десант на остров Кролевиц под Черкассами. При взгляде на рабочую карту штаба фронта можно было заметить взаимосвязь между двумя этими событиями. Они напоминали две загребущие руки Гитлера, которые ровно месяц назад под Винницей продемонстрировали на карте перед Клейстом основной замысел операции на окружение и разгром войск Юго-Западного фронта в большой излучине Днепра.

Зная о том, что в районе Черкасс достаточно войск для ликвидации десанта противника, Кирпонос приказал командующему левофланговой 38-й армией фронта генералу Н. В. Фекленко очистить остров от немцев. И Кирпонос, и Фекленко этот демонстративный обманный маневр противника приняли за действительное его намерение форсировать Днепр на этом участке. За счет ослабления других участков армии, Фекленко подтянул к острову дополнительные силы. Это и нужно было противнику. На ослабленном участке обороны 38-й армии, южнее Кременчуга, он силою до пехотной дивизии форсировал Днепр и на восточном его берегу, против села Дериевка, захватил плацдарм. А Рунштедт тем временем скрытно и очень быстро перебросил из-под Днепропетровска к Кременчугу танковую группу Клейста в полном составе. Она форсировала Днепр, смяла оборонявшийся там один полк 297-й стрелковой дивизии и захватила город.

На северном направлении фронта 10-го сентября воздушный десант противника во взаимодействии с передовыми частями Гудериана захватил город Ромны. Это на 225 километров восточнее Киевского укрепрайона на Ирпени, где оборонялись войска 37-й армии, и на 75 километров восточнее Прилук – пункта дислокации штаба фронта. Было от чего забеспокоиться Кирпоносу!..

Стоя перед висевшей на стене отчетной картой штаба фронта и глубоко задумавшись, он то и дело растирал пальцами виски и тяжело вздыхал. Глаза его не могли оторваться от огромного, пока еще не замкнутого, синего овала с множеством красных номеров дивизий внутри. Всегда невозмутимо спокойный, уравновешенный и даже в самые тяжелые периоды жизни веривший в лучшее будущее, на этот раз Кирпонос смотрел на карту, как осужденный на несправедливо жестокий приговор. Анализируя эту обстановку, Кирпонос пришел к выводу, что именно наступившая ночь – 11-го сентября – последняя ночь, когда еще не поздно принять единственно правильное решение: оставить Киев и Днепр, отойти на подготовленный новый стратегический рубеж обороны за рекой Псел. «Неужели Ставка и Генштаб еще этого не видят? – Думал он и еще сильнее тер поседевшие виски, – ведь полмиллиона людей могут оказаться в западне! А сколько боевой техники!.. Что делать? Что делать?»

За этими мучительными раздумьями застали его члены военного совета фронта М. А. Бурмистенко и Е. П. Рыков. В кабинет шумно вошли генерал В. И. Тупиков, начальник штаба фронта, а вслед за ним полковник Захватаев, замещавший начальника оперативного отдела Баграмяна.

– Черт знает, что творится, товарищ командующий! – воскликнул Тупиков на ходу, остановился у карты и, сверкая черными и влажными от гнева глазами, ткнул пальцем в мост через Днепр у Кременчуга. – Вторые сутки наши «славные соколы» сыпят на этот мост бомбы, а он стоит, как заколдованный! Чему их, стервецов, учили до войны? Да ведь и воюют уже четвертый месяц! Когда же они научатся попадать в цели? Через этот злосчастный мост противник столько перебросил в Кременчуг войск…

– Подожди, Василий Иванович, – остановил его Кирпонос, – не горячись напрасно: горячка делу не поможет… – Он отошел от карты, направляясь к столу. – Как раз почти весь военный совет в сборе, садитесь, товарищи, обсудим создавшееся положение.

Когда все заняли места у стола, командующий подчеркнуто официальным тоном приказал начальнику штаба доложить самые последние данные об обстановке. Генерал-майор Тупиков, в отличие от Кирпоноса, далеко не все поступавшие «сверху» директивы и приказы считал идеальными. В прошлом он сам был «наверху» и хорошо знал, что проекты всех директив и приказов готовят люди смертные и, нередко, с серьезными изъянами в уме, подготовке, опыте и т. д. Природный критичный ум Тупикова, его относительная свобода суждений и оценок тех или иных событий заметно отличали его от командующего. Оба они это понимали и к взаимному удовлетворению видели, что в чем-то дополняют друг друга… Взяв со стола указку, Тупиков подошел к карте и начал докладывать:

– Надо без обиняков признать, что не только командарм Фекленко жестоко обманут противником. Мы сами и Генштаб тоже проморгали возникновение этой более опасной для нас «опухоли» у Кременчуга. Если завтра Клейст с этого плацдарма бросит на север, навстречу Гудериану, свои танковые дивизии, армия Фекленко тоже будет рассечена, и угнаться за танками Клейста не сможет. А у нас резервов нет. Я думаю, что не сегодня-завтра эти «танковые генералы» Гитлера встретятся где-нибудь в Лубнах или в Лохвице, и мы окажемся в полном окружении…

– Что ты предлагаешь, Василий Иванович? – спросил Кирпонос.

– Я предлагаю немедленно, сегодня же, пока есть коридор для выхода, отдать приказ войскам об отходе за реку Псел. Проект директивы нами подготовлен. – Тупиков кивнул Захватаеву, и тот, достав из папки два исписанных чернилами листа, передал их начальнику. – Можно зачитать?

– Нет, не надо! – отрезал Кирпонос. – Пока не будет приказа Ставки, ни о каком отходе войск не может быть и речи.

Тупиков с минуту молча смотрел в красивое, но необычно бледное и взволнованное лицо командующего, потом медленно разорвал листы и, вернув их Захватаеву, сухо сказал:

– Поскольку здесь происходит заседание военного совета и, как я понял, решается судьба фронта, прошу рассматривать это как официальное предложение одного из членов совета.

– Хорошо. Оно будет здесь обсуждено, но только как предложение войти в ходатайство перед Ставкой, – согласился Кирпонос. – На сегодня же, независимо от обстановки, мы имеем только один приказ Ставки: оборонять Киев любой ценой. Понятно? Любой ценой! А приказ есть приказ. Если каждый командующий фронтом или военный совет, вместо неукоснительного выполнения приказов, начнет вносить в них свои соображения и не выполнять их, к хорошему это не приведет.

– В таком случае, товарищ командующий, я предлагаю сейчас же доложить Ставке о катастрофическом положении войск фронта и предупредить, что если сегодня же по радио не будет разрешен отход за Псел, катастрофа неизбежна. – Тупиков взял себя в руки и уже совершенно спокойно добавил: – Если же категорически будет запрещено оставить Киев, то штабу фронта стоит немедленно вернуться в Киев, откуда будет более удобно руководить войсками в условиях полного окружения. В Киеве, как известно, большие склады боеприпасов, продовольствия и людские резервы почти миллионного города.

Наступило тягостное молчание. Все прислушались к монотонному «воркованию» немецкого самолета-разведчика над крышами Прилук. Потом Кирпонос вопросительно посмотрел на Бурмистенко и Рыкова.

– А что скажут комиссары? – спросил он слегка шутливым тоном, который несколько ослабил атмосферу натянутости.

Бурмистенко поднялся и, глядя на Тупикова, сказал:

– Я думаю, Василий Иванович прав: промедление с отводом войск за Псел чревато будет тяжелыми последствиями. Я поддерживаю предложение срочно просить Ставку об отводе войск фронта за Псел. А Ставке виднее, возможно ли это в данный момент.

Рыков, отвечавший за партийно-политическую работу в тылах фронта, согласился с мнением своего старшего коллеги, но добавил:

– Мы, товарищ командующий, в пределах тыловых границ своего фронта, имеем право маневрировать тыловыми частями и без разрешения Ставки. Чтобы наши тыловые части, особенно госпитали, склады и базы не попали в руки противника, надо сейчас же вывезти их за Псел. Без всяких поправок шифровка была одобрена всеми членами совета. Она гласила:

«Весьма срочно. Особо важная. Танковая группа противника прорвалась в Ромны, Грайворон. 40-я и 21-я армии не могут ликвидировать эту группу. Требуется немедленная выброска войск из КИУРа на пути движения противника и общий отход войск фронта на доложенные вам рубежи. Прошу санкции по радио. Кирпонос, Бурмистенко, Тупиков.»

Реакция Москвы на эту шифровку была почти мгновенной. Во втором часу ночи маршал Шапошников потребовал Кирпоноса на провод и передал ему приказ Ставки:

– Войскам Юго-Западного фронта продолжать драться на тех рубежах, которые они занимают. Наш полевой устав предусматривает ведение боевых действий в любых условиях…

Это означало, что вести боевые действия фронт обязан и в условиях полного окружения. Я предлагаю, товарищ командующий, переговорить с Буденным, – сказал Тупиков, когда Захватаев вышел к шифровальщикам. – Все-таки, во-первых, он наш прямой начальник, во-вторых. Во-вторых, это же Буденный!

Кирпонос остановился посреди кабинета, вдруг заметно повеселел и благодарно посмотрел Тупикову в глаза.

– Это последний шанс, Василий Иванович, – согласился он, – причем не соломинка, а что-то повесомее…

Маршал Буденный обеспокоено следил за развитием событий на Юго-Западном фронте, поэтому после переговоров с Кирпоносом сразу же связался с Шапошниковым и попробовал убедить его в необходимости немедленного отвода войск Юго-Западного фронта за Псел. Однако Шапошников, сославшись на приказ Сталина, стоял на своем. Тогда Буденный направил пространную шифровку на имя Сталина. В ней он подробно и очень убедительно доказывал правоту военного совета фронта. Весь день 12-го сентября штаб фронта предпринимал отчаянные шаги, чтобы заткнуть многочисленные бреши в обороне на северном участке. А поздно вечером все вдруг остановилось. Командующего к прямому проводу вызвала Москва. По всем домам, занятым отделами и службами полевого управления, с быстротой молнии пролетела весть: Сталин на проводе! Люди воспрянули духом, заметно повеселели, ожидая каких-то перемен.

– Сам Верховный на проводе!

– Хорошо, – сказал Кирпонос, – Сейчас будет решена судьба фронта. – Обернувшись к вошедшим вслед за ним Тупикову, Бурмистенко, Рыкову и другим ответственным работникам штаба, он улыбнулся и приказал радистке – Передавайте: «У аппарата генерал-полковник Кирпонос».

Как всегда, Сталин сначала поздоровался, потом заявил:

– Ваше предложение об отходе на рубеж известной вам реки мне кажется опасным…

Все присутствовавшие в аппаратной нетерпеливо потянулись к ползущей телеграфной ленте и, прочитав первую фразу Сталина, облегченно вздохнули: в ней речь шла только о личных опасениях Верховного, который как будто оправдывался в том, что отдал тяжелый приказ войскам фронта. Значит, если ему убедительно доказать неизбежность и возможность организованного отхода, то он может и согласиться! Всем было понятно, что судьба фронта зависела от поведения командующего… Всем, кроме самого командующего, который, увы, не был человеком, способным полемизировать со Сталиным. Логика Сталина, железная и неотразимая, могла зажать в угол и не такого полководца, как Кирпонос, который, к его и нашему несчастью, был всего лишь дисциплинированным и исполнительным генералом, верившим, как и все мы, в безошибочность обожаемого вождя. Недовольство Сталина, а тем более его гнев или строгое предупреждение были страшнее любых мук и страданий, страшнее смерти от пули врага. К не меньшему несчастью Кирпоноса, он не знал того, что Сталин, будучи сам человеком твердой, несгибаемой воли, высоко ценил эту твердость и в своих подчиненных. Он терпеть не мог людей, которые не могут постоять за себя, за свое собственное мнение перед ним и при первом же его нажиме меняют это мнение…

Заявив, что общий отвод войск опасен, Сталин сослался на июльский отход, когда 6-я и 12-я армии были отрезаны и в районе Умани разгромлены танковой группой Клейста, а также на августовский отход за Днепр севернее Киева, в районе Окуниново, где одна танковая дивизия противника опередила части 27-го отдельного стрелкового корпуса, захватила исправный мост и плацдарм на восточном берегу. Это были недавние факты. А факты для Сталина – вещь упрямая. Для Кирпоноса же они оказались неотразимыми доводами. Он стоял перед телеграфной лентой в холодном поту и в полной растерянности. Когда лента снова двинулась, он даже вздрогнул.

– Какая же гарантия, что это не повторится теперь? – спрашивал Сталин. – Это первое. А потом – второе. В данной обстановке, на восточном берегу Днепра, предлагаемый вами отвод будет означать окружение наших войск, так как противник будет наступать не только со стороны Конотопа, то есть с севера, но и с юга, со стороны Кременчуга, а также с запада… Если конотопская группа противника соединится с кременчугской группой, вы будете окружены. Где же выход? Выход может быть следующий. Первое. Немедленно перегрупировать силы и повести атаки на конотопскую группу противника во взаимодействии с Еременко, сосредоточив в этом укрепрайоне девять десятых авиации. Еременко уже даны соответствующие указания. Второе. Немедленно организовать оборонительный рубеж на реке Псел, выставив большую артиллерийскую группу фронтом на север и запад и отведя 5—6 дивизий на этот рубеж. Третье. По исполнении этих двух пунктов и только после исполнения этих двух пунктов, то есть после создания кулака против конотопской группы, и после создания оборонительного рубежа на реке Псел, словом, после всего этого начать эвакуацию Киева. Подготовить тщательно взрыв мостов. Никаких плавсредств на Днепре не оставлять, а разрушить их. После эвакуации Киева закрепиться на восточном берегу Днепра, не давая противнику прорваться на восточный берег… Лента снова остановилась. Тупиков не удержал в себе радости и громко сказал:

– Слава богу, согласился! – посмотрев на Захватаева, уже набрасывавшего проект директивы, предупредил: – Не пять, а шесть дивизий пиши!

Кирпонос, вытиравший платком вспотевший бледный лоб, метнул в начальника штаба сердитый взгляд и снова «влип» глазами в «отдыхавшую» ленту. Наконец, она опять пришла в движение, и все неудержимо, стенкой наклонились над ней, едва не сваливая командующего на плечи радистке.

– Перестать, наконец, заниматься поисками рубежей для отступления, а искать пути сопротивления! – закончил Сталин.

Ну что ж, это был резкий, тяжелый, но справедливый упрек со стороны Верховного Главнокомандующего, которому со всех фронтов от Мурманска до Херсона шли боевые донесения о том, что противник всесилен, особенно в танках и авиации, что его невозможно удержать и что наши войска оставляют все новые и новые города и стратегические рубежи обороны. Сталин вправе был выражать свое недовольство, и даже раздражение. Более опытный и более дипломатичный командующий фронтом на месте Кирпоноса послушно «проглотил» бы этот заслуженный упрек, сказал бы: “ Учтем, товарищ Сталин, ваше замечание!» и не выпустил бы из своих рук только что полученное разрешение оставить Киев.

Увы! Не таков был Кирпонос. Он дважды вслух прочитал эту последнюю фразу Сталина и как будто увидел перед собой эшафот, еще больше побледнел и, видимо, забыв о том, что от его поведения в ту минуту зависела судьба всего фронта, как незадачливый школьник перед строгим учителем, начал оправдываться. Это ученическое желание оправдаться лично перед Сталиным заслонило все остальное, неизмеримо более важное.

– Ну, что скажете? – спросил он стоявших рядом членов военного совета.

Рыков, теребивший всей пятерней свою густую русую шевелюру, ничего не ответил.

– Раз нельзя отходить, мы и не будем настаивать, – проговорил Бурмистенко, на которого упрек Сталина подействовал так же, как и на Кирпоноса.

Тупикова не спросили. Он все же попытался что-то сказать, но Кирпонос, резко обернувшись к радистке, приказал передавать:

– У нас и мысли не было об отводе войск до получения указания, а была лишь просьба в связи с расширившимся фронтом до восьмисот с лишним километров усилить наш фронт резервами.

В этой фразе Сталин увидел не только оправдание, а вопиющую ложь. Ведь перед ним лежала шифровка Буденного, которая начиналась фразой: «Военный совет фронта считает, что в создавшейся обстановке необходимо разрешить общий отход войск на тыловой рубеж». Да и телеграмма самого военного совета с просьбой по радио санкционировать отвод войск была в его руках. Можно лишь догадываться, как эта ложь разгневала Сталина! Но равнодушная телеграфная лента не отразила этот гнев для сведения историков. Она зафиксировала только содержание ответа на нее. Сталин процитировал некоторые места из лежавших перед ним шифровок и, видимо, решив, что если проявить твердость, то можно заставить командование фронта удерживать Киев и Днепр, проявил эту твердость:

– Киева не оставлять и мостов не взрывать до особого разрешения Ставки! До свидания. – И лента остановилась…

В аппаратной наступило общее оцепенение. Тупиков, с первой же фразы Кирпоноса понявший, что фронт приговорен к неминуемой катастрофе, обеими руками схватился за голову, отвернулся в угол и застонал от сознания непоправимости сделанного командующим шага. Захватаев, набросавший уже текст шифровки командующему 37-й армией о переброске шести дивизий, удивленно раскрыл рот и закрыл папку. Рыков продолжал огорченно теребить свои волосы и вопросительно смотрел на Бурмистенко, который сочувственно посматривал на обтиравшегося платком Кирпоноса…

Первым все же вышел из оцепенения сам Кирпонос. Взяв себя в руки, он сказал радистке:

– Передавайте: указания ваши ясны, до свидания! – с этими словами он, ни на кого не взглянув, выбежал из аппаратной.

Вот от каких чисто субъективных явлений зависят на войне судьбы сотен тысяч людей!

Радистка, молодая и смелая девушка с нервами, окрепшими под частыми бомбежками, вдруг всхлипнула, уронила голову на стол и разрыдалась. Ее не утешали. Все понимали, что это были слезы первой советской женщины из числа сотен тысяч женщин, на долю которых выпало месяцем-двумя позже оплакивать официальные извещения о безвести пропавших мужьях, сыновьях и братьях…

Тупиков и Бурмистенко застали командующего в рабочем кабинете в очень удрученном состоянии. Он ходил из угла в угол большими шагами и по неизменной своей привычке обеими руками растирал виски. Увидев вошедших, он остановился, выпрямился и виновато проговорил:

– Верно, сказал гоголевский городничий: «Если господь захочет кого наказать, то, прежде всего, отнимет разум». – Он крепко сжатым кулаком несколько раз стукнул себя по лбу. – Дернула же меня нечистая сила оправдываться! Надо было, Василий Иванович, тебе разговаривать с Верховным: ты ведь дипломат!

Как ни зол был Тупиков на командующего, увидев его снова, он проникся к нему большим сочувствием; вид Кирпоноса, несмотря на военную подтянутость, вызывал жалость и беспокойство; особенно беспокоило то, что в потухших его глазах уже не было заметно хоть какой-нибудь, хоть малой решимости еще потягаться со Ставкой.

– Не падайте духом, Михаил Петрович, – сказал Тупиков, – мне кажется, что Верховный был раздражен, не только вашей неудачной попыткой оправдаться. У него ведь уйма и других раздражителей… Немного повременим, и опять будем доказывать, что только выводом войск из КИУРа можно спасти положение. Пока еще не поздно.

– Согласен, Василий Иванович. Возьми это, пожалуйста, на себя. Выбирай подходящий момент, составляй нужный документ, доказывай, а я поддержу. – Кирпонос с минуту подумал, вспомнил: – А на всякий случай переезд в Киев тоже не забудь.

– К переезду все готово, только не будем спешить. Еще попробуем настоять на своем. Я не слезу с Шапошникова: он до мозга костей военный и должен понять катастрофичность положения. Мне кажется, в военных вопросах Сталин с ним считается.

– А Шапошникова уломать было бы полезно: он все время действует от имени Ставки и даже лично от Сталина.

В тот же день стало известно, что Ставка отстранила от занимаемой должности маршала Буденного. Вместо него в Харьков прилетел маршал Тимошенко, который разделял мнение Ставки о необходимости драться на занимаемых войсками Юго-Западного фронта невыгодных рубежах.

Для Кирпоноса эта весть явилась еще одним тяжелейшим ударом. Он не сомневался, что Буденный поплатился высокой должностью из-за его, Кирпоноса, поведения в переговорах со Сталиным. К тому же он хорошо понимал, что смена главкомов в такой критический момент принесет только вред. Так оно и получилось: эта смена только усилила напряженность и сумбур в управлении войсками. Новому главкому нужно было время, чтобы как следует разобраться в обстановке и принять какие-то реальные меры. А времени не было. В день его прилета в Харьков, 12-го сентября, танковая группа Клейста с кременчугского плацдарма, разрубив фронт 38-й армии, повела наступление на северо-восток, навстречу танковой группе Гудериана. К исходу дня она захватила Хорол, а на следующий день – Лубны. Танковые «клещи» противника быстро и почти беспрепятственно сдвигались, а коридор для возможного еще отвода войск фронта за Псел сужался.

Перед рассветом 14-го сентября Тупиков только за своей подписью отправил в Генштаб и в штаб Юго-Западного направления шифровку, которая заканчивалась фразой, напоминавшей сигнал бедствия «SOS»: «Начало понятной вам катастрофы – дело пары дней».

Резко среагировал на эту шифровку маршал Шапошников. Он обвинил Тупикова в паникерстве и потребовал от нового главкома направления «внушить всему составу фронта необходимость упорно драться, не оглядываясь назад».

Для Тупикова этот удар был, конечно, тяжелым, но не подавил в нем решимости отстаивать свое личное мнение не только перед Шапошниковым. К 7 часам утра он вместе с Захватаевым подготовил на имя Сталина срочное боевое донесение, которое всем своим содержанием показывало безусловную нереальность требования Ставки драться на занимаемых войсками фронта невыгодных рубежах. Этот документ, хотя он и остался без ответа, сильно поколебал позицию двух маршалов, что можно заметить по тем многословным и бесплодным переговорам, которые они вели между собой после его получения. Как на срочное боевое донесение, так и на эту шифровку ответа от Сталина не последовало. Было видно, что судьбу фронта, попавшего в беду, он полностью передал в руки начальника Генштаба Шапошникова, непреклонность которого можно было истолковать, как неоценимую услугу противнику. Потому что именно Гитлер и его генералы больше всего опасались, как бы Кирпонос не отвел войска фронта на новый стратегический рубеж обороны. Ведь ради окружения и разгрома непокорных и опасных войск Юго-Западного фронта, Гитлер отложил генеральное наступление на Москву и повернул значительные силы группы армий «Центр» на юг, потеряв в этой операции не только массу солдат и боевой техники, но и самое дорогое для него в развязанной против России войне – время.

Отстранение Буденного объективно тоже было услугой врагу. Преемник Буденного маршал Тимошенко не сразу убедился в нереальности требования Ставки, предъявляемого к командованию Юго-Западного Фронта, – держать оборону на занимаемых рубежах.

Увидев на месте ошибочность позиции Шапошникова, Тимошенко не доложил ему об этом прямо, а прибег к тактике «тонкого лавирования», которую хорошо можно увидеть из переговоров этих двух маршалов 15-го сентября. Туманные выражения, которые употребил Тимошенко, видимо, были пробным шаром. Проба оказалась удачной: Шапошников не возразил, и Тимошенко решился на более смелый шаг. Увидев в своем штабе 16-го сентября приехавшего из 38-ой армии генерала Баграмяна, он приказал ему немедленно вылететь в штаб фронта и передать Кирпоносу приказание оставить Киевский укрепрайон и, прикрывшись небольшими силами по Днепру, незамедлительно начать отвод главных сил фронта на тыловой оборонительный рубеж. Когда Баграмян прилетел в штаб фронта, он ничем не мог подтвердить это приказание главкома, письменного документа в Харькове ему не дали. Как ни уговаривал Тупиков Кирпоноса воспользоваться этим последним шансом, Кирпонос даже в этой исключительной, небывало тяжелой обстановке остался самим собой. Нахмурив черные пушистые брови, он зашагал по комнате, долго ходил из угла в угол, потом вдруг остановился перед Тупиковым и подчеркнуто твердо сказал: – Я ничего не могу предпринять, пока не получу документ. Вопрос слишком серьезный! – Заметив, что Тупиков что-то хочет сказать, он хлопнул ладонью по столу и грубо отрезал: – Все! Ha этом закончим разговор!

Пока связывались с Москвой и дожидались подтверждения приказа маршала Тимошенко на отвод войск, уходило драгоценное время, а противник тем временем в спешном порядке укреплял и завинчивал крышку огромного «котла».

В те роковые для Юго-Западного фронта дни штаб группы армий «ЮГ» в своем журнале боевых действий записал: «Русские решили еще раз сделать одолжение немецкому командованию, стремясь удерживать фронт в условиях угрозы двустороннего охвата и подвергать обороняющиеся здесь войска опасности уничтожения. Они вели бои за Киев до тех пор, пока все силы их юго-западного направления не оказались обреченными на уничтожение». А уже после войны «танковый генерал» Гудериан в своих мемуарах признался:

«В то время мы были чрезвычайно удивлены такими действиями русского командования».

Что же это было за поведение со стороны русского командования? Это был тяжелый оперативно-стратегический просчет.

Этот просчет Ставки тоже имел свою причину – недостаточный опыт в руководстве огромными вооруженными силами в крупномасштабных сражениях. Да и тот трехмесячный опыт, который уже имелся, был горьким опытом отступления и многих крупных поражений. Он внушил Ставке понятную осторожность: как бы оторванные от укрепленных рубежей обороны войска не перешли к беспорядочному перемещению и бегству. Именно эта почти боязливая осторожность Ставки в немалой степени предопределила судьбу полумиллионного фронта.