Читать книгу Золотая осень. Сборник им. С. А. Есенина - Сборник - Страница 10

Чуть жёлтого,

чуть красного,

чуть розового

и оранжевого…

Художник-осень красит лес

на фоне облачных небес.

И зелень пышная тускнеет,

а ей на смену к ряду ряд

дерев багряные аллеи

выстраиваются на парад.

Богата красками палитра.

Художник-осень знает толк.

Где много радости пролито,

там грусти ставится мазок.

Художник-осень красит листья,

багряный цвет беря от солнца,

обмакивая в ливни кисти,

лучи свивая в волоконца.

Алеет куст, и нежен пурпур,

как нежны девичьи уста,

что целовал всю ночь и утро,

пока совсем уж не устал.

Но целовать их всё хотелось.

В любви не может быть предел,

когда листва и та зарделась,

и куст от счастья заалел.

Постарела липа,

да и я не молод.

Всем ветрам открыта,

пробирает холод.

А стоит и дюжит,

лишь кора морщинит,

потому что нужен

дух её лощине.

Потому что корни

соком напитали,

что б жила на воле,

хоть и листья спали,

Хоть они слетели —

новые родятся.

На лесной постели

можно разгуляться.

Но стареет липа.

Я и то не молод.

Всем ветрам открыта,

пробирает холод.

Но живём и можем,

но живём, не тужим.

Каждый что-то должен

и кому-то нужен.

Рыжеет осень постепенно,

снимая зелени окраску,

и принося в леса на смену

всех красок лиственную сказку.

Задует ветер, оживляя

едва прилёгший на земь лист,

и вот уж их несётся стая.

Ты не мешай.

Посторонись.

Они танцуют, и понятно:

у них веселье началось.

Им так приятна неопрятность,

растрёпанность осенних кос.

Кружатся, вьются и хохочут.

Не удержать веселья прыть.

И кто же с ними не захочет

в обнимку тоже закружить?

Но стихло.

Только раз последний

прорвался ветер в лес и сник.

И словно осени наследник,

шурша листвой, идёт лесник.

Кружились листья не напрасно.

Леса в порядке и поля.

Разнообразна и прекрасна

ты, Русь осенняя моя.

Лесные щёки пожелтели,

пунцовой краской налились,

и пролегли густые тени,

устало опускаясь вниз.

Осенний лес стареет быстро.

Всё реже птичьи голоса.

Лишь кое-где порою выстрел

взгремит, и скатится роса.

Люблю октябрьское море:

ещё и солнце жаром пышет,

а ветер в облаках узорно

стихи пером осенним пишет.

Нечётки рифмы, неспокойны,

в свободный стих плывут лениво,

как будто в чистом поле кони

прядут по ветру белы гривы.

И также катится неспешно

волна, поплёвывая пеной,

средь волн других гуляет пешкой,

на берег выйдет королевой.

Взметнётся к небу полным ростом

и плечи голые расправит,

чтобы, шипя, согнуться грозно…

Малыш, смеясь, бегом уж к маме

от набегающей стихии,

что догоняет языками,

и тянет силою нехилой,

смывая почву под ногами.

Но нет волны: в песке растаяв,

вернулась к сёстрам в глубину,

и ступни ног, следы оставив,

к волне навстречу вновь бегут.

Здесь Крым, здесь Ялты южный берег.

Люблю его в любое время.

Мы далеко с тобой от Родины.

Она, чем дальше, тем милей,

и я твою целую родинку —

напоминание о ней.

Волос я нежностью касаюсь

так, словно это русский лён,

что зарождает свою завязь,

российским духом напоён.

Косу волос в мои ладони

я осторожно подобрал,

и вдруг почувствовал, как стонет

наш свежий ветер средь дубрав,

когда колышет на поляне

волну зелёных сочных трав,

что пряностей заморских пряней,

и посильнее всех отрав.

Я уронил слезу на груди.

Они восторженно белы,

как пена моря, что закрутит

и скатится с волны спины.

Ты шепчешь ласки, будто степи

дохнули нежное тепло,

и нам постели ветер стелет,

а ночь – волшебное стекло.

Российской ночью над пригорком

луна застенчиво бледна.

За ней звезда лучами колко

блестит из поднебесья дна.

Мы далеко с тобой от Родины.

Она, чем дальше, тем милей.

И я твою целую родинку —

напоминание о ней.

Мы с тобой к тишине приколоты.

Только белое пламя свечи

разрывает темноту твоей комнаты,

что-то хочет сказать, но молчит.

Тишина разлилась по скатерти

среди чашек с кофейной гущей.

Я боюсь – вот-вот она скатится,

упадёт и тишину нарушит.

Тишина на тахте и стуле.

От неё никуда не деться.

Я бы умер от тишины этой, умер,

если бы не колокол твоего сердца.

Если бы он не стучал мне в душу,

не будил моей крови струи.

Без тебя, может, я и струшу.

А без сердца твоего бы умер.

Проснулся лес и задышал,

пахнув предутренней прохладой.

Октябрь.

Какая же душа

его красе не будет рада?

Когда созрел рябины плод,

багрянцем дерево украсив.

Когда ажины куст и тот

уже давно стыдливо красен.

Запел, защебетал, зацокал

народ пернатый у реки,

и ветер трогает осоку,

свивая стебли в парики.

Он мастер: красок всю палитру

весёлой кистью разбросал.

Гримировал и дуб, и липу.

У каждого своя краса.

Здесь можно жить года без счёта.

Пусть тропы изредка трудны.

О лесе том моя забота.

И он воздаст нам за труды.

Ты хандришь.

Ты сегодня в миноре.

Ты под властью зелёных мистик.

А не ты ли со мной у моря

смеялась: «Мы оптимисты»?

Дважды два, плюс четыре – восемь.

Делим, множим, кроим и шьём…

Расползается лужами осень.

Ты измерь-ка её объём.

Попытайся – всю жизнь потратишь.

Разложи на столе чертежи.

И осеннюю диссертацию

кандидатскую защити.

Ты возьми только часть из прожитого.

Ты попробуй на вкус её.

Сколько осени в души пролито?

Сколько выльется в них ещё?

Девяносто девять процентов —

ты увидишь и докажи —

выливается в души поэтов —

оптимистов от всей души.

И эпиграфом к диссертации

набросаю я росчерком быстрым:

«Да, собрать мы всю осень стараемся,

потому что мы все оптимисты».

Ты хандришь.

Ты сегодня в миноре.

Ты под властью зелёных мистик.

Но шумит за спиною море

и грохочет:

– Мы оптимисты!

На родной стороне от ветра —

не знаю, как сейчас, правда ли —

начиная с самого лета,

листья в осень западали.

Разбудил гром раскатами,

зашуршало под кедами,

И полился, раскаявшись,

ливень, ждавший за кедрами.

И промокли булыжники

от слезы накатившейся.

И скользишь, как на лыжах ты,

и свалиться боишься сам.

Но по лужам, как по полю,

где веселье лишь начато,

ты бежишь, громко шлёпая,

шаловливо дурачась.