Читать книгу Между нами - Сборник - Страница 16

Сырая полночь,

помесь сна и снега.

Звенит зима в ознобе потепленья.

Не отпускает в сотый раз, и бегать

По кругу я устала сонной тенью.

Тот круг был ярко-синими цветами,

Закатом майским,

летнею прохладой.

Мне нынче лишь читать о Мандельштаме

Да размышлять,

что мне нигде не рады.

Засыпана тропа песком, и даже

Стихи уснули там, где снится проза.

Никто не замечает той пропажи,

Которая найдется синей розой.

И брызнет соком спелой земляники,

И слово, хоть одно,

да не по делу.

Зима пройдет, как странные улики,

Оставит метки черного на белом.

И я тебя однажды не узнаю,

А может, и себя в весеннем гриме.

Из января меня не отпускает.

Когда отпустит, станем мы другими.

А у меня даже летом строка тяжела.

Черное кружево крон да луны стрела.

Знойный песок на губах да чужие цветы.

Сон на мгновенье, а в нем крик твоей немоты.

Дом на окраине ягодным чаем пропах.

Выпить березовый сок или в трех соснах

Быть, ожидая, когда мне укажут путь.

То ли на свет я выйду, то ль в нежить и жуть.

Хочешь, растаю я вовсе, нажми «делит».

Если подумать, почти ничего не болит.

Только стихи очень смутно, серебряный век.

Ты их не помнишь как будто. Берешь разбег.

Чей бы я след ни искала, найду к утру.

Словно благая, молчу на чужом пиру.

Мне быть последней, кому еще снится покой,

Чтобы писать и о нем тяжелой строкой.

За высоким забором растут цветы.

Жизнь чужая – подсветка из-под дверей.

Я давно поняла уже: мне кранты.

Зря я синюю полночь звала своей.

Возомнила себя кем-то вроде луны,

Мол, и я освещаю кому-то путь.

А чужие усмешки почти не важны.

Лишь бы дали с горчинкой любви хлебнуть.

А теперь не свалиться бы с той высоты.

Все проходит. Вон даже часы идут.

За высоким забором растут цветы,

По мою ль они душу, скажи, растут?

Утром будет судачить портовая шваль

О безумной в ночи, будто нет больше тем.

Увези меня морем в такую даль,

Чтоб забыла цветы за забором тем.

Лети и не трусь, я в спину стрелять не стану.

Над крышами воздух апрельский пропах дождем.

Не вспомню ни осени стылой открытую рану,

Ни зимнее утро и собственный вздох «подождем…».

Не бойся ни солнца-прожектора, ни отражений

В кривых зеркалах подземки, ни сосен чужих.

Не камнем на дно,

не синицей в ладонях-мишенях —

Лети журавлем в предрассветье, где воздух затих.

Не будет грозы, и трава станет звонко-пахучей.

Птенцы твои к Солнцу взлетят, как пытались и мы.

Окрасит окраины утренний розовый лучик,

Разбудит дрожащие стекла-осколки зимы.

Они распахнутся, а я в сотый раз пожалею,

Горяч шоколад, да прохлада опять внутри.

А мне говорили, что я отпускать не умею.

Лети. На минуту присядь.

Все, что помнишь, сотри.

Сколько еще фиолетовых тех февралей

Вздрагивать будет рассвет на ресницах,

как выстрел?

Сколько еще будет боль и твоей, и моей?

Будто бы пьяный художник ворованной кистью

Мажет нам сны фиолетовым, пьет горький чай,

Солнечный воздух глотает с кристаллами снега.

Этот февраль, словно шуба с чужого плеча.

В ней – только девять кругов от себя быстрым бегом.

Сколько еще натыкаться во тьме на слова,

Те, что в сердцах наших спят под неместным

наркозом?

Только шесть букв, и закончится эта глава,

Что мы сожгли незаметно, глумясь над морозом.

В лужах застывших еще отражается свет

Сонного солнца, как минус столетье, похоже.

Я разучусь различать фиолетовый цвет,

Только бы сердце твое так не билось тревожно.

А хлебом насущным ты станешь уже потом,

Когда осенит нас октябрь золотым крылом,

Когда все значенья слова поменяют влет,

А слезы той осени вдруг превратятся в лед.

А там подо льдом будет много взрывчатки слов,

В седом монитора сиянье – тоски улов.

Как в омут бросать нам соцветья сухих. Как дела?

Костры разводить, чтобы вспомнить, куда я шла.

И стоит теперь-то стихов городить огород,

Когда наши реки забвенья-молчанья мы вброд

Давно одолели, и мнится, что все же не зря,

Роднит до сих пор нас тот день золотой октября,

Где черная с белой встречается полосой,

Где в карих глазах у судьбы мы искали покой,

Которую осень я пью этот день вновь любя,

Но жаль иногда, что тогда я не знала тебя.

И эта эпоха осыплется горсточкой звезд,

Стеклянных, бумажных,

как будто для самых последних

Желаний, к примеру,

чтоб вырос над пропастью мост.

Стихи перестанут стучаться, как злые соседи.

Рассветы наполнятся разумом чуткого сна,

Ты станешь застывшею каплей в чужом фотоснимке.

Как будто – не осень, и будет ли дальше весна

С нездешней сиренью и небом,

как две половинки.

Мы сменим пароли, звонки и значенья пустот,

Поделены тайны меж теми, кому параллельно.

А может, все будет мучительно наоборот —

Московский сентябрь, догорающий в окнах кофейни,

Блаженные тучи на крышах,

где мир не чужой,

Где миг обожжет и польется стихами мне в чашку.

Но август подкрался всего лишь транзитной грозой.

И звезд не видать,

лишь повсюду осколко-бумажки.

Все пляжи расчерчены на квадраты,

Все мысли за нас уже кто-то думал.

Ни в счастье твоем я не виновата,

Ни в том, что осталась цветком неразумным,

Обрезанным кадром, стихами вприпрыжку,

Неузнанной узницей, даже без грима.

Лишь галька шуршит под спасательной вышкой,

Чужие закаты так зорки и зримы.

Еще невиновна я в том, что молчанья

Бывает шесть видов, и ты номер третий.

И в каждой избушке – свой треснутый чайник,

Свой город-магнитик, где сонные дети.

Я тоже умею быть плюшево-снежной,

Сворачивать горы бесшумно, но быстро.

Читать гороскопы, встречать по одежде,

Знать все, кроме истины горькой, лучистой.

Вина не доказана, где-то у моря

В далеком году над предутренним Сочи

Жила моя тень, в ней ни счастья, ни горя.

А нынче – твоя. И мои многоточья…