Читать книгу Между нами - Сборник - Страница 4

Созвучия – они приходят даром,

платить приходится за все другое.

Душа течет по телу легким паром,

текут по небу персеиды стройным роем.

Хоть раз попробуй загадать желанье

и пожелай хоть мне на день рожденья

чего-нибудь хорошего – случайно,

и подари мне том стихотворений

чужих или одно твое, о лете,

глотке озона, полотняном платье,

о том, как хорошо на этом свете

упасть друг другу в зыбкие объятья.

Как хорошо, о боже, жить на свете

на этом, помышляя о расплате —

на том, на берегу высоком Леты

сидеть босой и в полотняном платье.

Какое странное время,

какие зыбкие лица.

На лица ложатся тени

и свет, все вокруг двоится,

и воздух слоистый, стеклянный,

нарезан крутыми ломтями,

и льдины в реке полупьяной

толкают друг друга локтями.

А лестницы здесь из камня,

а сердце твое – из глины,

а пряничный домик – с пряной

корицей и с ванилином.

Вот Гензель об руку с Гретель

стоят у его порога,

но снова закроют двери

на ключ и посмотрят строго.

И врезан пейзаж навечно

в гранитные эти ступени:

куда-то мы шли, был вечер

весенний и светлый, длинный.

Всплывет ненароком былое

и в Лету со всплеском канет,

но кто-то на нашей Трое

уже собирает камни:

пустые бутылки, пепел,

полночные мостовые,

и – это ты верно заметил —

мы – здесь и еще живые.

Давно уже не было пасмурных дней, как этот.

Дрожит и пригибается холодное небо,

как лист железа или беззвучной жести.

Из этого дня не вырваться, не убежать,

не хочется быть ни врозь, ни вместе.

Снега за окном, и птичьи кресты, и ветки

спеленаты сном, прохожие редки

в моем захолустье на самом краю оврага,

где спит на дне до весны стеклянная грязная влага.

Да, день, как ты, холодный и беспощадный,

но, может быть, завтра все же наступит новый —

другой, не знаю, какой, веселый и теплый,

хотя у марта в подоле мало таких подарков.

В поэзии – соперник, в прозе – раб.

Хрестоматийные не выцветают строки:

«В стихах он был силен, а в жизни слишком слаб»,

и осуждают тихим голосом пороки

людей умерших и давно минувших дней

дела, слова и искренние слезы

бессилия, и строфы про коней,

и в гроб сосновый кем-то брошенные розы.

А я когда-то знала наизусть,

да и сейчас, конечно, вспомню

про пыльные холмы, про Русь и грусть,

за шеломянем-рубежом другие хóлмы,

на них ночная мгла,

и в сердце входит тихая игла

и вышивает, песни распевая…

Ты знаешь – я пока еще живая!

Рваные раны, шрамы, на теле рвань,

В клочья дни и недели, наверно, дело – дрянь.

Губы в лохмотьях – весенний авитаминоз.

Я не хотела, но в этот раз все всерьез.

Нет, не прошу, не надо,

Просто лягу на дно

Тихой печальной рыбой —

Мне все равно!

Берег песчаный, ракушки,

Солнечный плеск в реке —

Зайчик полощет ушки…

Мы не знаем, что рядом,

кто это невдалеке.

Спички, специи, разноцветный картон —

буду суп варить, плиту разжигать

и бумажных зверей мастерить.

Буду читать в интернете статьи про морской

планктон…

Может быть, даже я научусь курить.

Но никогда – ты слышишь! – я говорю: никогда

Я к тебе первая не подойду, не жди!

Это гордыня, да,

горе, а не беда…

Я не знаю, кто там стоит,

Что меня ждет впереди.

Кто это, третий, идущий рядом со мной?

Не разглядеть его сквозь пелену дождя…

На голову мне падает ливень тяжелый и ледяной.

Я улыбаюсь, ладони от головы отводя.

Чем же мы жили? – только этим, мой друг,

Что после смерти нашей другим невозможно найти.

Хрупкие рукописи не запылают вдруг,

Но устилают листьями пройденные пути.

Кто это, третий? Дождь у него в волосах,

А в ладонях трава, а в кармане —

живая мышь.

Что он читает в книге, что лежит на его весах?..

Время уходит, а ты, мой друже, молчишь.

Время уходит,

но не уходит он.

Я не скажу тебе, что тебя люблю.

…Спички, специи, разноцветный картон —

я куплю все это, непременно куплю!..

Ты знаешь – в овраге трава,

А во дворе дрова,

А в ограде церковной стоит она,

У нее болит голова,

У нее добрый молодец на поводке,

Если случится паводок,

Она поплывет по реке

В лодке веселой резиновой и надувной

С тихими песнями, гребнем узорным,

Со старинной трубой подзорной…

Лодка плывет по реке стеклянной,

В шелухе ледяной.

Голубые дали,

заплаканные дома,

Жили-были, млели, дышали…

Так и прошла зима,

И в овраге вырастут травы

и спрячут тебя с головой.

Раз я тебя люблю – ты навсегда живой.

Ржавая проволока твоих стихов

Ползет, цепляется за рукава.

Ежевичный кустарник вытаптывает жена —

Милая, ты навсегда права!

Мусор, истлевшая рухлядь… Стоп!

Кто там сказал, что они не горят?

Их потихоньку источит жучок

Или плесенью зарастут.

Где твой клинок? Где твоя свирель?

Где твой посох в белых цветах?

К белой руке прирастет кольцо,

К белой березе – листва. А тут?

К праху приложится прах?

В поезде ночью темно, как во рву с водой.

Пей не пей, конец один – Волгоград.

За окном пейзаж, объеденный тьмой,

Коридорные лампы дорожкой лунной горят.

Открывай тетрадь – мотыльки стремятся на свет,

Со страниц срываясь, – к Луне, к фонарю,

к Луне.

Кто твой друг? Кто твой враг?

Где любезный оскал?

Чей лукавый совет?

Что ты скажешь мне? Что тетрадь твоя скажет мне?

Ты стоял на Гунибе, в бездну боялся упасть,

И в Нарын-кале на ворота позора плевал.

Гауптвахта, Марлинский, из каменной пасти

вода лилась…

А меня ты любил? Скажи, ты меня любил?

Это маки в руках, это водкой напитанный мозг.

Воздух в старом Дербенте майский, страшный,

чумной.

Кресло залито коньяком, и со свечки капает воск.

Посмотри на меня, поговори со мной!

Открываю тетрадь – только проволока стихов —

Дольник, ямбы, анапест, коричневый горький дым.

Это горы аварских, кумыкских —

переводных штрихов:

Ах, элегия белая! Ах, глубокий зиндан!

Как упрямо волны Каспия лижут твердь!

Виноград рождает выцветшая земля…

А в тетради вяжет стихов узелки поэт:

Вот Багаутдин, вот Муса, а вот Магомед.

На твоей работе после твоих похорон

В белой папке найти твои – не твои стихи:

Дагестанской тетради чума – чужие страсти, грехи

В твоих рифмах, твоих словах…

Ты не умер, ты просто вышел покурить.