Читать книгу Щепоть зеркального блеска на стакан ночи. Дилогия. Книга вторая - Сен Сейно Весто - Страница 10

Bот эти маневры дичи Гонгору начали уже потихоньку раздражать. То есть он все это время оставался предельно осторожным – дичь была осторожна вдвойне. Она просто превосходила все представления об осторожности, нагнетая уныние, действуя на нервы и пока позволяя еще себя догонять. Солнце готовилось вот-вот упасть за скалы, он сам уже основательно запыхался, но конца этой беготне видно не было. За все то время, что Гонгора лежал, таращась в одном направлении, в кустах во влажных, вконец осточертевших травах, бестолковое животное показывалось на открытом пространстве пару раз, блестя белой задницей, внимательно высматривая что-то в границах ареала, явно бросая мимолетные взгляды по линии Гонгоры. Было довольно далеко. В любом случае, рисковать он не мог. Ветерок сейчас дул на него. Остаться незамеченным, по всей видимости, удалось, но маячить здесь, в сыплющих росой колючках на периферии досягаемости, когда через пару-другую минут станет ничего не разобрать, уже надоело. Он хорошо понимал, что попытка у него будет только одна.

Уставившись на куст, под которым мерз Гонгора, коза вновь ненадолго застыла, продолжая двигать челюстями, прислушиваться и вздрагивать большими мягкими ушами, отгоняя, надо думать, наседавших мух. Затем перенесла взгляд на заросли левее, постояла так, не переставая жевать, и вернулась к траве. Гонгора снялся и бесшумной тенью молниеносно метнулся еще на несколько метров вперед, не отрывая взгляда от своего будущего обильного и тоже уже успевшего смертельно надоесть ужина: взгляд его был неподвижен и прям, как удар кончиком длинного шеста, он смотрел туда, не мигая, готовый в один миг в случае чего слиться с травой, растаять. Он мягко приник к земле, тихонько перевел дух и стал медленно, очень медленно и осторожно перемещаться еще дальше вперед, сокращая расстояние до минимума, следя за тем, чтобы над головой не тряслись макушки травы.

Солнце спряталось за горой, и густая тень накрыла лужайку. Нужно было решаться. Хотелось выпить чего-нибудь горячего, наваристого, совершенно неожиданно и не к месту вдруг проснулся дикий аппетит. С ним проснулось раздражение. Не так быстро, сказал он себе, на секунду прикрывая глаза. Так просто мы не отвяжемся, с какой стати. Рядом с воздетой рогатой головой показалась еще одна голова козы и сейчас же за ней гуськом – пара шустрых детенышей. Чувствуют взгляд, прокомментировал он для себя поведение животных, успокаиваясь и невольно опуская глаза к земле. Взрослые особи, работая челюстями, в четыре глаза глядели в сторону Гонгоры. Ему вдруг вспомнилось, как девушки, то одна, то другая, внушали ему, что у него какой-то необыкновенный, дьявольский, прямо-таки какой-то чудодейственный взгляд. С другого боку, что ли, взять?.. Он, как получилось, еще глубже вжался в землю, секунду полежал, попятился, выполнил разворот на сто восемьдесят градусов, вернулся под свои влажные колючки, обернулся, ища глазами хитрую скотину, и обмер: животное – то, что побольше и помощнее – резво вышагивало в его направлении.

Вот теперь тетиву можно было отпускать. Гонгора прямо видел, как острое металлическое жало, подрагивая от нетерпения, со стуком, глубоко входит в скат мускулистого бедра, животное дергается от сильной боли и неожиданности, громко вскрикивает, взвиваясь вверх, и скрывается в непроходимой чаще, оставляя после себя запах боли. Через равные промежутки оно будет ронять за собой на зеленые листья травы горячие, крупные, темно-алые, почти черные капли – как ягоды, и вначале он попытается идти по этим следам, но очень скоро опустится ночь и он будет обречен на пытку, на долгие дни сживется с болью зверя. С ним это уже было. Издержки сензитивности, провалиться ей. Это только означало всадить стрелу в шею чуть повыше ключиц. И он спрашивал себя, на что это похоже. Преступление – не лишение жизни, удивлялся он. И, удивляясь, он не переставал сомневаться. Не сделать зверю боль, но только взять жизнь. Он стискивал зубы, с усилием оттягивая к налитому страшной тяжестью плечу чрезмерно тугую тетиву. Это приходилось точно в упор. Это означало почти наверняка. Отличное зрение позволит различить на рыжей шкуре мягкий подшерсток. Но чем одно лучше другого? Раньше он думал, что это знает.

Быть неподвижным, оставаться неподвижным: в этом было что-то ненастоящее, нечестное – низкое. И еще в упор. Здесь нужно быть психом. Больной чувствует иначе. Та же разогретая движением кровь. То же сильное желание жить. Самое страшное в том, что все сохраняло свою неподвижность, как бы не собираясь меняться. Статика. Слишком натурально. Как замерзло все, непоправимо задумалось, впав вдруг в небытие, застыв в одно краткое мгновение на тончайшем кончике звездной ночи. Ночь обвалилась на голову, и, значит, я проиграл, изменить что-то в этом новом, неповторимом положении вещей – и это виделось теперь главным – означало сделать попытку к бегству. Это казалось совершенно нереальным, слишком по эту сторону, и не потому, что виделось, осознавалось как какое-то кощунство. Это было просто абсолютно ему не под силу.

Лань вздрогнула, пригнув голову к земле, сделала новый шаг, дернулась, блестя недоверчивым глазом, большим и черным и, вскидываясь, высоко задирая длинные ноги, стремительно унеслась в непроницаемые ночные заросли. Еще через мгновение лужайка опустела. Гонгора поглядел наверх. Все это было уже по-настоящему неприятным. Надвигалась ночь длинных ножей, это же очевидно, ночевать придется под открытым небом, без бандита. И даже нож остался в палатке. Гонгора легко представил себе, как, совершенно измотанный, он ищет в потемках знакомую пойму и ни Черта, конечно, не находит, в конце концов теряет всякое представление о расстояниях и не попадает домой. Бродить в этих лесах в одиночестве ночами в планы Гонгоры не входило. Зачесать меня на четыре ноги кактусом, сказал он себе. Он стряхнул с бровей капли пота. Надо было что-то думать с ночлегом и как-то устраиваться. Пока не съели, подумал он. Впрочем, ночное время суток Гонгора любил. Он никогда не расстраивался по поводу того, чего нельзя было изменить, это не имело смысла.

И он пошел смотреть дальние окраины приветливой полянки, тихо напевая песенку маленьких вампиров на древнем языке саксов.