Читать книгу Щепоть зеркального блеска на стакан ночи. Дилогия. Книга вторая - Сен Сейно Весто - Страница 17

Референт закончил писать, двинул листок к краю пустого полированного стола и поддернул рукав фланелевой сорочки. В одном ухе у него звенело. Сегодня он всю ночь чувствовал себя тенью монеты, которая, как ее ни верти, видна только с одной стороны.

Какое-то время он глядел в поясницу собеседника, застывшего между парой глубоких офисных кресел.

– Ты чего здесь делаешь, – произнес он со ставшей уже привычной пресностью в голосе. – Ты чего здесь еще делаешь, а, Слон, наверное, там уже головой доски ломает, а ты еще тут отираешься.

Завершая совместное выдвижение ладоней, собеседник молча смотрел в окно, сосредоточенно и плавно вытягивая руки перед собой и делая продолжительный выдох. За стеклом, где-то далеко, глухо хлопала дверца машины, кто-то невидимый голосом диктора бубнил, временами пропадая, во дворе под широкий шиферный навес прямо под густой липкий свет прожектора неторопливо вылетали литые телевизионные молодцы, крапленые спецы, лихие особисты в пуленепробиваемых камуфляжных шапках-ушанках и жилетах на голое тело и прочие ментосы. Двое из прочих – высокие, мужественные ребята – отделились, грузной трусцой затылок в затылок преодолели открытое пространство, мягко бухая башмаками и стискивая в руках с засученными рукавами отсвечивающие короткоствольные автоматы, тут же незамедлительно были поглощены немытым гражданским автомобилем, сильно помятым с лица, затем все это хлопало, смещалось, блестело и, дав хорошего, с небольшим заносом крюка, с ревом, надрывно, все время кашляя дымом, уносилось куда-то к лесу, туда, по-видимому, где начиналась загородная трасса. В ногах стыл сущий насморк. Ощущения оставляли желать много лучшего. Ощущения были такие, словно его ноги ошиблись адресом, и теперь стыли немым упреком, предчувствуя новые неприятности. Собеседник смотрел, не мигая, борясь с неожиданным приступом зевоты и вновь, уже в третий раз с неудовольствием для себя отмечая, как неприятно стынут, чуть подмокая, пальцы в новых носках и блестящих черных модельных туфлях. Туфли были новые, и они ни на минуту не переставали напоминать об этом. На стуле в углу очень сосредоточенно гудел, иногда начиная громко постукивать изношенной муфтой, вентилятор. В кабинете было душновато. День выдался сегодня на редкость пакостный. Соратник за столом тоже не внушал никакой радости.

– Задница ты, – убежденно произнес собеседник у окна. – Тунеядец.

– И захвати, пожалуйста, заказ, не забудь. Две вертушки. Может, хоть одну дадут.

– У тебя же все равно здесь сквозняк, – негромко сказал курьер, не оборачиваясь, без особой надежды в голосе.

Внизу, под самым обрезом испачканного шиферного навеса напротив круга газона возник, руки в карманах, щуплый, очень не высокого роста человек с недоверчивым, каким-то неприятно внимательным начальственным лицом и суровым взглядом, с длинноватым лбом, узким затылком; мужчины наполовину не было – рубашку армейского образца с коротким рукавом и погонами съедала рваная тень. Стоявший за креслом курьер поспешил на всякий случай приблизиться к самому краю окна, поближе к шторкам. Он явно привык быть предусмотрительным. Упершись все тем же недоброжелательным взглядом куда-то вправо, мужчина внизу медленно, не спуская с чего-то глаз, утерся платком. Завершив наблюдения, он начал глядеть вверх со взором, пронизывающим всякое покрытие заграждений, навесов, пространство и время, как смотрят, не оставляя противнику никаких шансов, затем, освободив карман от руки, почесал задранный подбородок, сошел глазами к аккуратно причесанным зеленым насаждениям, не отнимая ладони от шеи, произвел ряд движений губами, явно с содержанием критического, осуждающего характера, после чего вернул руку на место и совершил аккуратную петлю вокруг всего газона, шагая широко и со строгостью неся прямо перед собой взор начальственный, недоверчивый и неподкупный. Закончив обход насаждений, мужчина скрылся там же, откуда пришел.

– Ты просто скажи прямо, что ты задница. – Курьер глядел, подбирая нужные слова. Он умел быть убедительным. – Неужели я так много хочу от жизни?

– Здесь все задницы, – уклончиво ответил референт, складывая большие ухоженные пальцы на столе вместе. – Сегодня в сауну хотел сходить, так разве дадут. Все претензии закону естественного отбора. По другому нельзя. – Референт подвигался в кресле. Узкая прямая спина его и лопатки не касались спинки. Господи, подумал он, когда ж это кончится. У меня ж работы еще на два ксерокса. На пятьдесят страниц. Рассудком можно тронуться. – У космарей опять что-то с чувством собственного достоинства, совсем нюх стали терять. Там, рассказывают, настоящее родео было. – Это к дождю. Дожить бы только до дождя, смыло бы все это к чертям. Он подумал, что так больше нельзя, с этими кондиционерами надо что-то делать, работать же невозможно. Он разлепил свои длинные пальцы и положил ладонь на затылок. Вдруг страшно заболела голова. – Со стрельбой и снятием скальпов. Обнаглел народ, ничего не боится.

Курьер повернул к нему жесткое, изобличающее лицо.

– Не любишь ты меня, – сказал он убежденно. – Низко ценишь.

– Ничего, правда, толком еще не говорили. Катамаран пустой с вертушки нашли, уже дальше внизу, течением несет – ни единого мешка, конечно, ничего. Ты слышишь меня? Тебя это тоже касается. Теперь это так может коснуться, что у меня даже нет слов. Там чего только не было.

Курьер не шевелился.

– Народ обнаглел. Я это давно уже слышу. Я кому мебель помогал заносить? Кто мне в нетрезвом виде обещал протекторат и мягкие кровати до гроба?

– Да перестань ты гундеть про этот гроб, – морщась, ответил референт. – Ты послушай, это же не смешно уже: ни мин, ни взрывчатки. Ни ракет, ни гранат, вообще ничего. Наши с ума сходят. Мой весь извелся, не знает, кого еще наказать. Если все это бабахнет у нас в один прекрасный день…

– Под задницами, – вполголоса вставил курьер, не отрываясь от окна, согласно опуская подбородок.

– Наши псы войны решили там в соответствии с обстановкой и до новых распоряжений начальства не суетиться. Вызвали вертушку с собаками, ждут. И вот это мне еще… Зла моего не хватает. Верх блаженства.

Референт сдвинул по полированной поверхности пальцем какую-то тоненькую книжицу в развернутом виде. То ли удостоверение, то ли членский билет.

Из лесу никуда не денутся, найдут. Не лес, так город. Только бы дождь не пошел. Если пойдет дождь здесь когда-нибудь, подумал он, если кончится наконец это свинство, духота эта парная с повышенным давлением.

Помедлив, курьер немного повернул голову.

– Что это, – произнес он без всякого любопытства. Он не любил, когда напрашиваются на вопрос.

– Я же тебе час уже рассказываю. На столе под стаканом. На видном месте. Я вообще-то думал, ты мне скажешь, тебя все-таки это больше касается. Я вот думаю, это что сейчас – так шутить принято?

Курьер протянул руку, поднес книжицу к лицу, глядя еще в окно, опустил взгляд, подержал, не понимая, перед глазами, поджал на секунду губы с каким-то странным выражением, не то с презрением, не то с неизъяснимым отвращением, пару раз мигнул, вернулся к началу, на мгновение остекленел было лицом, но, вспомнив, что на него смотрят, вернул на лицо скуку и пустил книжицу по столу. Референт терпеливо хлопал глазами.

– Анекдот анекдотом, но какой-то же дурацкий смысл в этом должен быть, всю же «точку» разнесли, суки. Контрабанды вагон тоже. «С-4». Этих хлопушек им хватит, чтобы поднять тут на уши все национальное собрание. «Вы зачем тут сидите», – передразнил он хорошо известный всем голос, настолько хорошо, что в этих стенах его обладателя лишний раз избегали упоминать вслух. – Мой лично рвется поглядеть, профессионалы делали…

Курьер промолчал. Это всегда так кажется, подумал он. Нужно только при случае сказать что-то не к месту и понепонятнее. Это надо же, какой бандит нынче грамотный пошел, не удержался он от яда, мысленно разуваясь, разуваясь медленно, навсегда, с напряженным ожиданием прислушиваясь к новым ощущениям и подставляя наконец носки вентилятору. Тридцать первым числом месяца июня расписывается. Вашего летосчисления…

– Смотрели?

– Да. Ничего, никаких отпечатков. Вообще ничего. Может, мы чего-то не понимаем. Мистика какая-то, такой вид, словно это брали и перелистывали исключительно пинцетом, помыв предварительно руки с мылом, и держали все время в вакууме.

– Что, и стакан чистый?

– Да стакан нет, конечно. Там все стойло в полном командном составе, с автографами жен и подруг детства. Случай стерильной чистоты, никакого присутствия сальных желез и отмерших клеток кожи. И без всяких следов химии, которой все это могло быть убрано…

– А шагают-то они, шагают-то как!.. – внезапно тихо вскричал курьер с оскорбительными интонациями в голосе. Он тихо застонал, как при визуальном контакте с репродукцией девушки своей мечты. – Ладной поступью, мускулисто и не спеша идут они, наши суровые скромные герои. Выполнять свой ежеминутный, привычный и такой, на первый взгляд, незаметный подвиг. Легко и естественно поигрывая налитой мышцой. Небрежным, скупым движением поправляя за плечами грозное табельное оружие. Идут они и на неравный бой, и на смерть, наши мужественные бесценные ягуары, сдержанно покачивая атлетическими плечами и узкими, так высоко ценимыми в обществе женщин и мужчин известного сорта, бедрами ковбоев. Печатают шаг свой уверенно и твердо, печатая его хорошо развитой ногой в подбитом сталью ботинке, не зная, не замечая в скромности, как несутся им вслед восхищенные, возбужденные, ясные взоры случайных девушек… шагают, привычно заломив набок опаленные огнем береты, как это принято у настоящих мужчин – наших скромных, большой силы и ума, незаменимых бойцов…

Референт, сонно помигивая, глядел, повернув голову, за окно, но ничего там кроме залитого желтым прожекторным светом старого серого куска бетона под навесом не видел.

– У тебя ничего в холодильнике не осталось, а? – спросил он. – Из воды?

Курьер, вдруг соскучившись, осторожно помассировал пальцами усталые глаза.

– В общем, пойду я, – в некотором сомнении сообщил он, отняв от век пальцы и уставившись в лицо референту замутненным взором. Перед глазами у него плыло. – К дождю это…

Он похлопал глазами, чувствительно напрягаясь в поисках оптимального фокусного расстояния, затем освободил легкие от излишков согретого воздуха и зафиксировал столу короткий церемонный поклон.

– Водички попить, – пробормотал курьер бесцветным голосом уже в дверях, все так же глядя в лицо собеседнику. Говорил он, впрочем, явно ни к кому конкретно не адресуясь, мыслями находясь в тот момент где-то весьма и весьма не близко. – Фруктовой. Свежей. Прямо из холодильника…

…это я вам со всей ответственностью заявляю, заверял младший лаборант взбодренным, хорошо выспавшимся голосом, удобно навалясь локтем на край стола у себя за спиной. Эти животные нарки. …Что есть зевота? – вопрошал он возвышавшихся над ним, зажав в углу, двух бледных типов в белых халатах, слушавших, не перебивая, с осунувшимися серьезными лицами. Очевидно, непроизвольное открывание рта, сопровождающееся глубоким вздохом. Результат, значит, направленного воздействия на нервные ткани физостигминовой соли салициловой кислоты, я бы даже сказал, на холинергические ткани. Те самые, что передают нервное возбуждение при помощи ацетилхолина. И если – сделаем все же такое допущение – кислота эта, или даже пусть пресловутый билокарпин, вырабатывается в повышенном количестве, то какой элемент зубного порошка должен вступить с ними во взаимодействие, чтобы вызвать наркотический эффект?..

Народ тут, как обычно, работал. Здесь все было, как всегда. Люди в очках за столом курили и смеялись, электроника стучала либо скучала, брошенная до времени, за портьерой орали: «…Да? Нет, проблемы в основном желудочные, да… Что? Еще раз…» – лаборант рассказывал, сотрудники слушали, и все были при деле, народ работал. Шах испачканной в реактивах небритой оглоблей нависал над клавиатурой, водил длинным своим немытым мосластым пальцем – по-видимому, искал и не мог найти какую-то букву. Что-то он кислый сегодня, эйнштейн мой драгоценный. Вот кто мне нужен, подумал курьер. Жужжали здесь беспрестанно.

– Как дела? – рассеянно осведомился он, приближаясь к столам и устраиваясь на подоконнике рядом. – Чего ищешь? Что-то ты кислый сегодня.

Продолжая нерешительно ковырять пальчиком край несчастного замызганного аппарата, Шах вознес к нему серый безжизненный взгляд, и он понял, что попал вовремя. Сейчас нам расскажут сказку. Сейчас эта ПЭВМ с ушами умоет руки воздухом, повиснет над столом и яростно шепнет: «Расставим?..»

Тяжелая черная портьера треснула пополам, открывая взорам взмокшее искаженное лицо, и оттуда злобно шарахнули, метаясь взглядом по помещению: «Сантана – сюда! Эй, дяди, который здесь Сантана?..»

– Думаю вот, – не задумываясь, процедил Шах, опуская глаза, – кому бы отдаться. Всем вроде уже предлагал… Ну что расставим?

Курьер, пожевав губами, подогнал поближе старенькое кресло – и прислонил к столу. Он был настроен сегодня очень серьезно. Да-да, сказал он, опускаясь. Я тебя слушаю. Мимо пробежали с чайником, и жужжание в кабинете заметно усилилось, сместившись в другой угол. «Да, еще раз!.. – заорали за портьерой. – Не-пре-мен-но! Так и скажите. И скажите, пусть не пытается отмалчиваться, очень настоятельно порекомендуйте… да… А я говорю, дурак и умный молчат тоже по-разному… И – плюньте, и – ладно… Еще раз!..»

– В общем, за нашим кораблем, следующим в направлении от Марса, вдруг ни с того ни с сего обнаруживается увязавшаяся неизвестно когда и где вереница идущих в затылок друг дружке транспортных средств явно внеземного происхождения. Ну, у нас свалка, у нас ажиотаж, понятно, руководство туда, руководство сюда – нет, все правильно: объект не опознан и во всей своей натуре, живой – живее уже не бывает. Какова первая реакция наших астронавтов? Почтить присутствием. Центр, естественно, начинает уже сходить потихоньку с ума, спешно снаряженная экспедиция посылает всех к Черту, просит не лезть с глупыми советами и отключается. Происходит сближение, осторожно стыкуются, астронавигаторы наши, едва сдерживаясь, выходят на радостях на связь, переругиваясь на весь космос друг с другом и с центром, со многими трудностями и предосторожностями проникают внутрь и прямо с порога обнаруживают трудновообразимое количество невообразимых вещей самой фантастической наружности – и абсолютно непредставимого назначения. Ну, исследователи с головой уходят в работу, стремясь выявить хоть какую-то более или менее понятную закономерность во всем этом деле и не сильно огорчаются, закономерности этой сразу не находя. В таком, значит, ключе. Мало-помалу, потихоньку до всех начинает доходить, что открыта новая страница. В истории цивилизации начинается новый этап, и жизнь, стало быть, прожита не зря. И родное государство есть чем порадовать, и собой можно гордиться по праву. Однако состояние легкой эйфории у профессионалов не может преобладать над осторожностью. Глядят они дальше.

В носовой части, на самом видном месте мужики наши находят здоровенную такую каменную плиту в переборку отсека размером – ее и не заметили поначалу, прошли мимо только потому, что сочли переборкой. А плита из какого-то странного камня, прочного, твердого – и вся с головы до ног покрыта неким тоненьким-тоненьким, точечным тиснением, оказавшимся при ближайшем рассмотрении великим множеством разнообразнейших мелких значков и геометрических фигур, предположительно, графически зафиксированными мыслями неведомых инопланетных цивилизаций. Среди коих, впрочем, к недоумению специалистов нашлась также и фраза на английском – коротенькая, однако достаточно емкая, с большой смысловой нагрузкой и удручающим, на первый взгляд, количеством орфографических прегрешений, которые, правда, из чувства справедливости следует заметить, больше напоминали в местах членения «эф» и «дабл ю», а также дифтонгизации ранневерхненемецкие (старогерманские) стандарты письма.

Согласно оной фразе землянам коротко, достаточно недвусмысленно и доступно, в самых популярных выражениях предлагалось в наиболее сжатые сроки покинуть мусорный контейнер, направляющийся к объекту, известному на Земле больше как звезда со спектральным классом G2V, он же Ишоко, или Ишойе. Человек со светящимися подмышками и периодом обращения вокруг центра галактики, в двести миллионов раз превышающим период обращения Земли вокруг самого Уту, он же Изува. Он же Киумбе. Он же Aпy Инти, или Чури Инти. Атум, сын Нуна. Он же Монту, он же Мин. Амон. Амон-Ра-Гарахути, он же Амон-Ра-несут-нечер, он же Амон-Хапи, Апис-Атум, Атум-Хепри, Танатиу, Венде, или Уенде, Лиова, он же Лиуба, Мулунгу, он же Ре, или Беленос, Граннос, он же Греине, типичный желтый карлик в третьем спиральном рукаве галактики, солнце. Солнце, Амон-Ра-Монту, Ра. Сволочь, думал курьер, шагая по длинному пустому коридору. Паразит. Ничего не производит и совсем неплохо живет. Радуется жизни, ставит на закрытый домашний телефон непробиваемый определитель номера, дарит на день рождения жене норковое манто, дочке IBM, возит по льготной путевке с собой любимую «временно не работающую» супругу, сосет соки и получает деньги за то, что следит за тем, из кого сосет соки. А тут себе хорошую кнопалку домой не могут позволить. Не устаю удивляться справедливости жизни.