Читать книгу Щепоть зеркального блеска на стакан ночи. Дилогия. Книга вторая - Сен Сейно Весто - Страница 4

Сверху мохнатые пихточки выглядели как не слишком густой, изрытый проплешинами и крутобокими полянками низкорослый кустарник, заслонявший одним своим крылом тенистый, подернутый серебристой рябью ручеек-речку, другим вплотную подступавший к самой скале и взгроможденный на полузарывшийся в камни и землю могучий постамент у ее основания. Ими, камнями и пихтами, было утыкано внизу все пространство темного ущелья, террасы утесов и макушек всех видимых скал. Спуск к тем пихтам сверху еще час назад казался непростым, но преодолимым. Дав себе пораскинуть мозгами, но не очень долго, Гонгора решил рискнуть, не искать обходных путей, это позволило бы сэкономить массу времени, есть, в общем-то, уже было нечего. Спуск с верхней террасы выглядел серией нескольких местами лысых, местами беспорядочно взлохмаченных кустиками уступчатых террасок, разделенных довольно ровной и совсем не крутой стеной, достаточно, впрочем, неровной, чтобы найти на ней удобные для захвата уступы и опоры для рук и ног. Пара мотков троса позволяли без особых приключений переправлять ниже изрядно похудевший за последнее время рюкзак и Лиса, все такого же увесистого, цепляя кольцо его шлейки к карабину троса и на всякий случай, привязываясь за что-нибудь самому, затем спуститься следом, собрать тросы и повторить все сначала. Все просто. Другое дело, что всех подробностей сверху было не разобрать.

Гонгора поспешно вернул пальцы на прежнее место и облился холодным потом. Все эти густо расположенные друг на дружке ступеньки на двойную, а то и на тройную ширину стопы с множеством удобных трещин и кустов оказались издевкой, чистой фикцией. Перед ними висел ни на что не годный пустой участок, где было не за что зацепиться. Ступеньки лежали за пределами всякой досягаемости, и они были сейчас все равно, что обман зрения. Последняя пара крючьев осталась еще на прошлой стене, в таком же сходном случае, и тогда он спустился быстро и без помех, здесь же надо было что-то думать и думать поскорее, он прямо пятками, всеми своими нервными окончаниями чувствовал, что дольше уже тут оставаться нельзя, эта новая выбоина, этот сущий навоз – она то и дело крошилась под ногой, осыпалась, грозя окончательно развалиться и увлечь за собой. Внизу, среди россыпи крупных скальных обломков тихо поблескивала излучиной ленточка речки, там предвиделся покой незапамятных времен, там угадывалась настоянная звездами и полной луной ночная свежесть и как будто даже слышалось нисходившее оттуда далекое шуршание. До речки было далеко, падать туда не хотелось. Думать мешал приступ запоздалого раскаяния. Поглядывая наверх, с предельной осторожностью перебирая руками и ногами, он снова шел по краю карниза, искренне злясь на себя, холодея от нехорошего предчувствия и уже понимая, что не пройти. Временами становилось совсем не по себе, теперь неуправляемый страх брал за плечи, на задворках сознания кто-то голосом дедушки без конца проворачивал одну и ту же фразу, что-то по поводу того, что с таким воображением следует брать с собой страховку, даже отправляясь в ванную. Именно это вот очень уверенное в своих силах жизнеутверждающее начало, опрометчивость, которая казалась давным-давно уже вроде пережитой, гранича с нерешительностью, просыпалась в нем не часто, но всегда в неподходящий момент, стоило только утерять бдительность, безжалостно ловя на беспечности и раздражая. Готовность нестись сломя голову, когда все остальные благоразумно сохраняли исходное положение, с детства преподавала многочисленные уроки в содружестве с его неисправимой натурой великого экспериментатора, но, как видно, ему еще было мало. Видно, чтобы образумить совсем, его нужно было хорошо хлопнуть о землю. И все-то ведь ему, славному, ладно. Прижавшись мокрым виском к прохладной плоскости неудобного камня, он ненадолго прикрыл глаза. Прежде всего, следовало взять себя в руки и успокоиться. Страшный пароксизм собичевания лучше было приберечь на потом. На другое время. Если оно будет. Назад нельзя, стоять нельзя, значит, остается идти вперед. Гонгора без особой уверенности потрогал ногой камень поближе. Он подумал, что со стороны, издали, наверное, похож на одинокую мушку, прилипшую к стене древнего полуразрушенного замка. Крылышки и мозги отказали, теперь вся надежда на тренированные лапки. Гонгора опустил глаза и представил, как бы смотрелись тут в трещине стальные зубцы креплений. Воображение незамедлительно промотало несколько кадров вперед, он увидел метеоритный рой осколков, удалявшийся к речке в сопровождении камушков помельче. Уступчик не имел здесь четких оснований. Ступать сюда не следовало. Он не поверил, и, как выяснилось, напрасно. Уступчик оказался даже еще менее надежным, чем выглядел. Это давно уже стало его привычкой – идти вперед, только если можно вернуться назад, но здесь уже приходилось рисковать, дальше шли необратимые поступки. Пробовать уйти назад не имело абсолютно никакого смысла, да и не пройти там, он бы десять раз подумал, если б знал, что все кончится этим. Как же все вначале было прекрасно, склон был крут, но не отвесен, длиннющие балконы, приветливые трещины, кусты и целые заросли отдельных деревьев, и даже Лис временами мог передвигаться сам… Он зашел слишком далеко.

Известняк под ним наконец не выдержал, отделился, шнурованный лесовичёк дернулся, просел и устремился вслед за россыпью щебня вниз, но Гонгора, снова пропустив один такт удара сердца и облившись адреналином, уже держался за сидевший в стене нарост. Легко подтянулся, качнул в пустоте ногой и лихо перебрался на руках к исходным рубежам. Наверное, это все-таки был не известняк, что-то другое, но ему было наплевать. Были дополнительно проиграны очень важные полтора метра. Он снова подумал, что разбирайся он лучше в характере местных отложений, он мог бы быть более предусмотрительным. Вариант со ступеньками натуральным образом оставил его с носом, здесь больше нечего было делать, и он стал глядеть вниз. Эта сторона спуска оказалась сложнее, чем он предполагал.

Ниже, на нешироком, свободной от камней и растительности парапете на все согласным, потерявшим уже последние остатки всякого живого интереса к высоте и сложившимся неблагоприятным обстоятельствам, несколько флегматичным аксакалом восседал Лис. В него, если тщательно прицелиться, можно было отсюда попасть камешком. Мягкий ветерок овевал ему чело, ерошил густую шерсть на ушах и загривке и не содержал, по-видимому, в себе никаких новых запахов. Он с ленцой осматривал развернувшуюся перед его взором крупномасштабную панораму обрывистых мрачных кряжей, интересуясь по большей части чем-то непосредственно под собой и под отвесом парапета, и только изредка, когда совсем уж начинали донимать сыпавшиеся сверху песок с мелким камнем, выворачивал шею, приоткрывая пасть и показывая красный язык, бросая на Гонгору рассеянно-одобрительные взгляды. Лис никуда не торопился. Бестолочь, подумал Гонгора. Вот останешься тут без еды и воды…

Он прикинул расстояние сверху и в обход неприступного участка. Получалось что-то неимоверно длинное и запутанное. Перед глазами прошло затуманенное вечерней дымкой видение уютной полусферы палатки, мирно потрескивающего костерка и посапывающего возле него Улисса. Гонгора видение это суеверно прогнал и, не суетясь, двинулся в обход. Пальцев он уже почти не чувствовал. Так, сказал он себе. Здесь стоп и надо подумать.

Этот день нельзя было назвать удачным. В неудачный день следовало с особой предосторожностью переходить проезжую часть или даже вовсе сидеть дома и пить чай. Так учила теория биоритмов или еще чего-то, он не помнил. Это ведь подумать только: четырнадцать крепких, трудолюбиво обработанных стрел, каждая, как маленький шедевр. То одного нет, то другого, то утки есть – инструмент оставил. То все вроде взял уже и попал даже вроде – невозможно найти. Стрел было жалко. Ведь что надлежало выполнить в первую очередь? Взять книжку (она была бы старой, умной и хорошо написанной). Разжечь огонь, поставить чай (чай следует пить смакуя, с вареньем из виктории, можно из абрикосов, но лучше из виктории) – и молоко, без свежего молока не обойтись, как хотите, без молока я пить не могу и не пил никогда, оно нейтрализует там что-то, – расположить охапку сухих толстых дров в пределах непосредственной досягаемости, чтоб каждый раз не бегать, подтащить мягкое кресло поближе к камину и задремать под звуки старинных флейт. Я очень люблю камин. Никто не может любить камин так, как это делаю я. Камин со знанием дела сложен из желтого кирпича, своими руками сложен, хотя говорят, из желтого нельзя. Как же нельзя, если он за короткое время из дачи может сделать баню. То, что ногой сюда лезть противопоказано, он чувствовал своей прославленной интуицией. Конечно, это вовсе не означало, что стоило лезть рядом – и тогда весь вес тела на руки. Он подумал, что трещинка сегодня попалась на редкость нехорошая. Трещинка не скрывала, что ненадежна. Теперь движения должны быть экономичными и единственно возможными. Никогда не сдавайся, произнес он про себя, передразнивая многочисленных экспертов и знатоков по вопросам как устраивать жизненные дела. Об этом легко было говорить, стоя внизу и приложив козырьком руку к глазам. Больше скромности. Больше самоиронии. Чтобы. Я. Еще. Раз. Вот здесь спокойно… Сучий день… С ума можно сойти. Снизу требовательно рявкнул Улисс. Камушки достали. Иду, мой хороший, иду, добраться бы только. Нам бы только это всё пережить да до утра продержаться…

Весь ужас состоял в том, что здесь открывался точно такой же пустой участок, с которым Гонгора уже разминулся и с которого едва не сорвался. Гонгора не выдержал, закрыл глаза.

В нескольких метрах дальше выступающий камень изображал резкий профиль какого-то угрюмого зверя. Хищную птицу это тоже напоминало. Воющего на луну лысого пса. Ему, в общем-то, было наплевать, сейчас Гонгоре было не до подробностей, он бы дорого дал, чтобы только удалось до него добраться. Дорога за ним делалась как будто много проще, но его опыту не соответствовал отвесный участок перед ним. Новый шаг, новое движение, успешная попытка снова остаться живым и глубокий вздох, словно инструментом высшей арбитражной комиссии немедленно отмечался тоненьким металлическим звоночком, он даже помогал ему. Его старый именной нож, рука судьбы на нем. Сейчас хотелось только одного, держать глаза закрытыми, ничего не слышать и не бороться больше за право делать новые ошибки, проигрывать и наносить ответные удары. Он был глубоко уверен сейчас, что, если уйдет отсюда живым, никогда не допустит больше ни одной ошибки. Он очень уcтал.

Мягкое предохранительное кольцо на тяжелой текстолитовой рукояти на всякий случай удерживало нож в тисненой потертой коже старых ножен, стальное колечко на голой резной голове слепого грифа то и дело тонюсенько позвякивало, каждый раз соприкасаясь с металлическим содержанием ребристого грубого ухвата. Гонгора сделал шаг, перенес центр тяжести, бросил взгляд выше, попробовал стену пальцами, взялся покрепче, уже не таясь, он представил себе по самую рукоятку вбитый топором в трещину нож, как он пропускает через сварное кольцо узорчатый трос. Поздно, подумал он. Спускаться вниз без ножа очень не хотелось.

Гонгора занес плечо, вытянул над собой руку до предела и застыл в неудобном положении, напрягшись всем телом, полубессознательно ожидал, что камни под ним не выдержат и пойдут из гнезд. Нужно было убираться с них немедленно, но он не мог взяться за щель дальше, ноздреватую, с удобными для захвата гранями. «Пес» с плоским широким черепом висел уже совсем неподалеку. Там торчал уже даже не «пес», а скорее рог, могучий каменный рог, неровно обрубленный ударом каменной ладони. Гонгора очень медленно вернул локоть, прижал руку к стенке, осмотрелся в задумчивости и побарабанил пальцами по шершавой плоскости. Серая, сырая, мелкая, с порыжелым вкраплением пыль покрывала собой всю внешнюю область руки, собираясь в проймах, в прилегающих к косточкам неровностях, сворачиваясь всюду микроскопическими елочками ближе к запястью, где лоснились от влаги вздутые бугорки и вены с четко отмытой по сторонам в углубления черной пыльцой. Если пальцы трясутся, вспомнилось ему, держи их в карманах. В нем орали не своими голосами все чувства, требуя сваливать отсюда, не важно куда, только подальше и как можно скорее, но он не двигался, лишь парализовано прикидывал в голове пройденное. Возвращаться отсюда поздно, дважды такой фокус не получится, и не дотянуться. Прыгнуть разве что. Рядом же. Положиться на везенье и прыгнуть. Вот так. Вот так люди в горах и разбиваются, подумал он. Где-то под сердцем волоком разливалось омерзительное дыхание ледяного вакуума. Рассказать только потом некому. Когда в горах приходят мысли о прыжках со стены на стену – значит все, человек уже выдохся. Допрыгался. Вверх дороги тоже теперь видно не было. Может быть, со страховкой и со свежими силами, и не сейчас, на это сейчас у него не оставалось сил. Гонгора чувствовал, что тут камням не удержать его. Он не знал, на что решиться, где то единственно верное движение и есть ли оно здесь, он не знал, что здесь верно, a от чего опытный человек бы воздержался, он вообще не видел тут верного решения. Этот уступ стал его ловушкой. Все, одернул он себя, раньше надо было причитать. Кое-какие силы еще оставались, раз он еще не сорвался. Гонгора устал висеть тут, он хотел жить, он в любом случае не думал умирать вот так, шагнув вниз, как в затянувшемся кошмаре, такие вещи хорошо наблюдать, утопая в мягком кресле, у огня, имея пульт дистанционного управления на расстоянии вытянутой руки. Ведь мог бы жить, снова сказал он себе. Надо же было догадаться. Тут одному не пройти, нет, надо тащиться сюда с Лисом. Шли бы и шли бы себе, горя не знали. Жевали бы листья. Обязательно нужно сократить… Тише, пипа, сказал ему бес противоречия, тише, нельзя же все предусмотреть.

Гонгора вдруг с предельной отчетливостью увидел перед глазами очертания фигуры в летных штанах, бесновавшихся на ветру, в плотно подпоясанной альпийской ветровке и с засученными рукавами. Фигура размахивала руками, задевая за острые края иззубренных парапетов, брала в свободном полете то, к чему стремилась, делаясь, все меньше и меньше, уходя к далекому темному дну сырого ущелья; он видел Улисса, потрясенного и забытого, слышал его бесконечный, жуткий, ни с чем не сравнимый вой-плачь, растянутый на все его длинные одинокие ночи, множимый мертвым эхом, уносимый унылым эхом, бессильно тревожившим тишину пустых гор. Вот этого он не хотел. Это было так нестерпимо страшно, что он перестал чувствовать под ногами опору. Перехваченное горло готовилось непроизвольно исторгнуть из пересохших недр дикий каркающий звук, когда нога неожиданно рванулась, камень пошел в сторону и сразу же парализовано напряглись все измученные мышцы. Ступня, не дожидаясь команды, с силой оттолкнув от себя предательски податливый пласт, помогая высвободиться, едва не увязнув в наслоениях щебня, а совершенно бесчувственные пальцы уже держались за широкий выступ, идущий по самой кромке «рога». Гонгора повисел, приходя в себя, чувствуя, как здорово ударился пахом во что-то, вздохнул, дернулся, закрепляя онемевшие пальцы на новом рубеже, и быстро нащупал ногой опору. Легкий озноб и томительное ожидание. Камень выдержал. Он все еще не верил.

Дуракам везет, подумал Гонгора. Теперь нужно успокоиться, не хватало еще грохнуться на этих бордюрах. Но он уже знал, что не грохнется, после того, что было, он уже просто не имел права не дойти. Поразительно, какой сегодня все-таки необыкновенный, великолепный, замечательный и удачный выдался день.

Улисс спокойными глазами наблюдал, как взмокший изможденный Гонгора очень медленно ставит вначале одну, затем другую непослушные ноги на открытую террасу рядом с ним, не глядя, опускается, ложится на спину и закрывает глаза, непослушной рукой щелкая на ветровке расстежками, просто разбрасывая в стороны руки и запрокидывая подбородок. Улисс больше не нюхал воздух и без особой радости поглядывал своими темными самоуглубленными глазками в направлении близлежащего отвесного склона. Видно было, что ему наскучило здесь сидеть.

Гонгора совсем было собрался заснуть, но тут очень некстати начали мерзнуть на голых камнях спина и задница. Прежнее ощущение пустоты сошло на нет, внутри перестало что-то то и дело мелко подергиваться. Достаточно на этот год приключений, невыразительно подумал он, не раскрывая глаз, всплыв в очередной раз из полузабытья на поверхность. Хватит напрашиваться на неприятности. В следующий раз обойду эту щель за пятьдесят километров – тише едешь…

Он лежал и видел, как, кряхтя и натужно постанывая, осторожно мнет, без всякого удовольствия растягивает застуженные мышцы, кряхтя, расшнуровывает опрокинутый рюкзак, из-под плотного синего кокона палатки достает за тонкий ремешок зрительную трубку, легкую, однако весьма сильную, и с серьезным, со следами остывшего пота, серым лицом принимается за тщательное изучение оставшегося пути. Выхожу на финишную прямую, отметил он про себя. Еще пара-другая переходов, не больше. При мысли о горячем котелке и костре мышцы ощутили унылый позыв действовать. Нельзя сказать, что Улисс каждый раз приходил в состояние неуправляемого восторга, зависая над пропастью, но в целом держал еще себя в руках, поначалу только глядел умоляющими глазами, пока Гонгора пяткой спихивал его за край взятой террасы. Лис, конечно, опять начнет артачиться. А может, нет, но площадка пуста, без никаких кустов и деревьев, и это вряд ли ему понравится, и тогда он хорошо получит по носу. И потом всю дорогу будет цепляться за каждый встречный камень и корень, и делать вялые загребающие движения лапами на отвесных участках, и случись ему снова где-нибудь застрять, нужно будет просто немного потянуть, потравить перекинутый через спину трос, захребетник мой сорвется и дело пойдет дальше… Зря мы сюда сунулись.

Возле лица стало угадываться некое инородное присутствие. Лицо было осторожно и влажно обнюхано, в деликатную область живота уверенно и грузно наступили и еще раз обнюхали. Гонгора сильно дунул наугад, не размыкая век, в направлении, где предположительно могло в этот момент находиться осторожное и влажное, и тяжкий груз сразу же исчез.

Он думал, что странные вещи иногда постигаются за обыденными вещами. А обыденным вещам часто потом не хватает уже той странности. Он был очень скромен здесь, очень по-своему скромен. Временами он даже начинал удивляться, неужели он так много хочет от жизни. Большинство, насколько он вспоминал, все также стояло за скромность, большинство ожидало от него неслыханного проявления скромности, пользовало скромность, мирилось с нею и, напротив, не приветствовало нескромность, но жизнь учила, что чтобы получить от нее скромный бревенчатый домик на берегу лазурного залива, нужно мечтать как минимум о зеркальном небоскребе в личное пользование.

Он перевернулся, кряхтя, на бесчувственный, застывший от длительного соприкосновения с камнем бок, с трудом разлепил веки и посмотрел вниз, на крутые тесные полянки среди высоченных пихт, где сохли его будущие дрова. Голые руки и все тело неприятно знобило, и он медленно опустил рукава. Он уже знал, где поставит палатку. Самое трудное было с большими оговорками и упреками пройдено, дальше шли сплошные карнизы. Будет славная охота. Приключения во славу скромности всегда имели склонность увечить, подумал он.

Вожделенные макушки огромных пихт находились на уровне пяток. И оставались они такими же недосягаемыми. Они совершали медленные, сонные движения по заданной амплитуде, ненадолго застывали, словно на ходу засыпая, неохотно шевеля шишковатыми ветвистыми лохмами, и принимались раскачиваться вновь. Шумная, однотонно гремящая на вспененных порогах река за ними уже не просматривалась, пихты теперь закрывали весь обзор. Придерживаясь рукой за неровность в стене, Гонгора смотрел, осторожно высовываясь за край круто обрывавшейся гранитной лоджии, как дорвавшийся до чем-то пахнущих трав Лис разгуливает внизу по крутобокому склону среди необъятных черных користых стволов, волоча за собой трос, и мысленно прикидывал, остаться ли ему здесь, на этом последнем парапете у самой цели и умереть от голодной смерти, или же имело смысл, не мудрствуя, спрыгнуть вниз и разбиться насмерть, он совершенно не представлял себе, как отсюда можно спуститься. Он вообще не слышал, чтобы по такой практически голой ровной, как стол, стене кто-то когда-то спускался, не имея ни страховки, ни крыльев. Это было очень обидно. С таким же успехом можно попытаться покатать за щекой леденец размером с пушечное ядро, в крайностях он все-таки предпочитал сдержанность. Откровенно говоря, Гонгора в одиночку не сунулся бы сюда даже с крючьями, не то что сейчас. Цеплять трос тут оказалось не к чему. Какое-то время он еще напряженно присматривался и приглядывался, до предела вытягивая шею, к неким неясным трещинам ниже, к тесноватому стесанному уступчику с крепкими на вид кустами и пучками травы, за которыми начинался ни на что не годный участок метров в десять длиной – вплоть до самого низу, но добраться до него все равно было невозможно. Гонгора неверным движением утер ладонь о штанину. Лестницы, сказал тогда дед. То, что иногда бывает между этажами. Гонгора стоял, расстроено глядя перед собой остановившимся взором, словно пытаясь что-то вспомнить.

…Сутолока неопределенных ощущений.

От них захватывало дух. Он сказал себе, что хорошо, когда нет выбора.

Он сказал себе, что один раз в жизни рискнуть всегда можно, после чего поднялся, заправляясь и затягивая под ворот капюшон, рассуждать больше не имело смысла. Такого в практике их стаи еще не случалось. С застывшим на четверть такта сердцем он попробовал прикинуть возможную траекторию движения – воображение с готовностью изобразило на экране изгибающуюся, плавно уходящую вниз пунктирную линию и скромно обозначило в уголку довольно высокий индекс коэффициента вероятности, – он до предела расслабил все мышцы, подготавливая себя, заставляя собраться, чувствуя, как лицо обдает жаром и останавливается кровь, на пару минут прикрыл глаза, торопливо и легко отказываясь от единственной попытки и уже с ледяной отчетливостью понимая, что отказаться нельзя, затем приподнял веки, еще раз вытер увлажненные ладони, сделал на вдохе несколько отчаянных длинных шагов вдоль стены, насколько это позволила тесная площадка уступа, и, хрипло каркнув, в мыслях провожая свое падение взглядом, отделился от края проклятого парапета, устремляя вес своего тела как можно дальше вверх и стараясь во что бы то ни стало вписаться, попасть в слишком отдаленный просвет меж могучих лохматых длинных ветвей ближайшего дерева или хотя бы дотянуться до них, зацепиться, не дать себе сорваться на камни со страшной высоты. Сильный удар и взрыв боли, короткое стремительное движение вниз в обнимку с болезненно цепким, жестким, шершавым стволом. Спуск был грубо остановлен первым же встречным суком. Удар, отдающийся в руках обжигающей взрывной волной. В тот же момент снизу донесся перевозбужденный рев Улисса. Посыпалась кора. Гонгора от души обратился с приветственным словом к небесам, едва не теряя сознание. Поцелуйте меня в задницу, подумал он. Штаны, голые запястья и несчастные, разодранные в белую, бескровную еще полосочку ладони были в ужасном состоянии.