Читать книгу Щепоть зеркального блеска на стакан ночи. Дилогия. Книга вторая - Сен Сейно Весто - Страница 5

Mонументален, как шкаф, этот бандит, болезненно воспринимавший, когда кто-либо в его присутствии брал что-нибудь со стола, крайне плохо переносивший в своей вотчине всякий вид праздных посторонних лиц («Ай, горячая кровь, – качала соседка головой при случае, – кавказская кровь…»), не принимавший нежностей, не терпевший, когда к нему лезут обниматься, к такому мягкому и пушистому, начинавший сразу же наступать на ноги и проситься на балкон, – суровый пес этот отличался устойчивой склонностью к самостоятельным решениям, скверным нравом и прекрасным аппетитом. Аппетита в нем было даже больше, чем роста. Перемещение с ним в общественном транспорте было сопряжено с известными трудностями, естественным образом вытекавшими из наклонностей его капризного, часто вздорного, временами просто стервозного характера. Здесь следовало учитывать, во-первых, чтобы пространство, которое он занимал в переездах, включало бы в себя возможно большее количество постоянных людей и, отсюда, постоянных запахов, либо не включало никого вообще; чтобы совокупный объем тех запахов, во-вторых, по возможности, не включал бы сильных испарений бензина, откровенного скопления выхлопов и, разумеется, благовоний свежего мяса, от чего настроение Лиса портилось очень быстро; и, в-третьих, чтобы рядом не усматривалось какой-нибудь перегородки, которая у Лиса могла бы, не дай бог, вызвать какие-то ассоциации с пределами, границами, рубежами, параметрами определенности владений, требующими его самого пристального внимания. Все, остальное осознавалось без предупреждения и прилагалось. Поэтому путешествие самолетом оказывалось более удобным (если не вспоминать те случаи, когда должностные лица, на его взгляд, на таможенном досмотре излишне пристально начинали приглядываться к родному набитому до крайнего предела сорокакилограммовому рюкзаку), чем в вонючем автобусе, а езда в любом наземном транспорте – спокойнее, чем в купе вагона. Некогда, в пору далеких смутных дней, когда Гонгора жил у родственницы, первое время юного, но уже тогда скандально известного своим не по годам строгим характером Улисса в редкие моменты появления гостей запирали в спальне Гонгоры, и все шло неплохо, пока тот не наловчился открывать дверь, поддевая резную деревянную ручку носом, а вскоре – и просто потянув за нее зубами (что неизменно сопровождалось игрой в догонялки солидных немолодых людей с прятанием за двери и телевизор, грозными командами и собиранием стульев и журнальных столиков). Гонгора не мог забыть один растянутый во времени кадр: холеный сухопарый мужчина, как в страшном сне, из неудобного положения на четвереньках все пытался и не мог уйти за пределы видимости, слабо и неестественно медленно перебирая конечностями. На фоне присутствовали: Гонгора – с остановившимся лицом и мыслью, застрявшей где-то между сном и явью, и пониманием, что сейчас, как во сне, чтобы оставаться на месте, надо очень хотеть догнать; сам Улисс – легкомысленно-расхлюстанное выражение на бестолковой морде, встрепанный, сияя большим энтузиазмом и уже даже несколько сбитый с толку размахом произведенного впечатления. Словом, то, что урбанистические условия и технологическая цивилизация в целом ему не подходили и не были созданы для него, выяснилось достаточно быстро.

После традиционного послеобеденного отдыха Улисс обычно дома приносил в зубах какую-нибудь тряпочку – чтобы подергали. Улиссу при этом полагалось угрожающе рычать и рвать ее в клочья, Гонгоре – суетиться и проявлять враждебность намерений. Если же с ним почему-то играть не хотели, он становился само послушание. Терпеливо потоптавшись, он осторожно клал свою тяжелую голову через ручку кресла на колени и, вежливо стараясь не встречаться глазами тихого, скромного и на все согласного создания с глазами человека, кротко принимался разглядывать на журнальном столике стопку журнальчиков или другой отвлеченный предмет на книжных полках. Однако следовало сохранять сдержанность и строгий взгляд, этот морозоустойчивый во всех смыслах ухоем быстро наглел и, развеселившись, начинал переставлять в доме мебель.

Огромный пакет, который Гонгора принес по случаю дня рождения Улисса, имел широкую желтую наклейку «Shaking the Tree» и был специально предназначен для собак крупных пород. Гонгора подумал, что сегодня можно побаловать, хотя удовольствие не казалось дешевым. Это было поводом посидеть, покачаться в кресле, поразмыслить над тем, как из беспомощного щенка размером с носок смог получиться такой негуманоид, хитрое, шкодливое средоточие нечеловеческих интересов, не вполне понимаемый зверь с собственным мнением – почти сомышленник. Угощение этот бандит принял как обычно, без всяких условий, он остался очень доволен, громко чавкал и гремел посудой. Даже общепризнанная красотка Хари, не удержавшись, почтила событие присутствием. Привлеченная незнакомыми запахами, она не слышно возникла на пороге, принцессочка, легко ступая пушистыми лапками, вопросительно пискнула и застыла там: приподнятый носик, прозрачно поблескивающая паутинка усов, синие глаза, стройные лапки необычайно элегантно прижаты друг к дружке. Хотя в общем-то в еде она всегда оставалась сдержанной, не в пример другим соседским кошкам, круглым, как мячи, напоминая своих хозяев, – другие кошки не шли с ней в сравнение, похоже, вопрос сохранения хорошей формы имел для нее немаловажное значение. Лис не был удостоен внимания, рявкнув даже что-то с набитым ртом, она его игнорировала, лишь только поведя одним ухом, она всегда его игнорировала. Впрочем, она была своя стая. Совершая челюстями мощные движения, он только звучно хрустел ломтями в ответ на наставления Гонгоры. Поначалу удивляли стойкость познавательного интереса к окружающему его гастрономическому миру и способность его усваивать. Не было случая, чтобы им выражалось неудовольствие по поводу качества продукта, но лишь некоторое недоумение в виду его количества. Капусту и свежую морковку он любил числом кастрюлей – в любом виде и под любым соусом.