Читать книгу Три шершавых языка - Сергей Александрович Алексеев - Страница 6

С тех пор Марка почти всегда обходили стороной. Первое время со всех углов слышался нескончаемый шепот, растревоженный противоречивым поступком Курта, казавшимся невероятным по своему благородству, если вспомнить, от кого он исходил. Он сильный, значит, должен бить слабых. Почему он защищает его, отчего он выбрал именно самого дохлого, никчемного слезника? Что он будет с ним делать? И эти вопросы загоняли в тупик детские голодные умы, а выходы из него создавали самые умопомрачительные догадки.

Стало ли теперь легче Марку? Ответ – нет! Категорически нет! Теперь у него появились заботы другого уровня, гораздо выше прежнего эмоционального барьера. Если раньше ему не приходилось много рассуждать: бьют – пускай бьют, надоест и отвалят. Теперь же Курт принуждал его совершать такие поступки, какие Марку прежде казались просто немыслимыми.

Началось все на третий день с того события, как Курт взял Марка под свое крыло. Вернее, начал эту чехарду событий на голову Марка один лихой смельчак, то ли обиженный жизнью, то ли по привычке, что хуже неволи. Он твердо решил докопаться до нашего героя, когда тот оказался в поле его зрения. Прозвище смельчака было Топор. И не потому, что вокруг него витал ореол кровопролитных историй, а скорее так склонялась его настоящая фамилия. Будучи почти на две головы выше Марка и в той же пропорции тяжелее, он нисколько не сомневался в себе и своей безнаказанности.

Заметив, как Марк одиноко стирает свою одежонку в раковине общего умывальника, он подошел к нему сбоку и стал давить его взглядом. Марк, разумеется, заметил его, но сделал вид, будто ничего исключительного не происходит. Тогда негодник задался поднять планку давления и резко отвесил Марку подзатыльник.

Марк не удивился, но бросил стирку и сделал полшага в сторону от источника неприятностей, так как на то время еще не умел себя защитить. Я уже рассказывал, обычно в таких ситуациях он по старой привычке терпеливо переживал все удары и тычки, которыми награждала его и так не веселая жизнь.

Но одним подзатыльником дело не ограничилось. Последовал второй и через двадцать секунд, под давящий взгляд, третий. Очевидно, негодяй чего-то ожидал от своих действий. Скорее всего он, как часто бывает у детей, хотел увидеть, как потекут слезы, пусть не боли, но обиды. И зачем ему чужие слезы? Может быть, потому, что одному достанется унижение, а второму умиление от наблюдения чего-то искреннего, чистого, к чему тянулась душа, но сам проказник того не осознавал.

Дверь в умывальник распахнулась самым наглым образом, а именно пинком, и тут же ввалилось не менее наглое тело Курта. Не обращая внимания ни на ссутуленного Марка над раковиной, ни на странное положение его собеседника с прыгающим от испуга взглядом, он прошел мимо и завернул в уборную. Там он заперся в кабинке, после чего послышалось щелканье и чирканье зажигалки. Он снова курил, хотя это было настрого запрещено.

Обидчик, почуяв, что сейчас настало то самое время, когда еще можно слинять подобру-поздорову, поспешил к выходу и даже сделал несколько шагов, но, увы, было уже поздно.

– Топор! Постой-ка на месте, я хотел с тобой поговорить, – послышался спокойный, но громкий голос Курта.

Выйдя из туалетной комнаты с сигаретой в зубах, он подошел к Топору и толкнул его так, что тот оказался прямо напротив Марка. Затем Курт приблизился к Марку и прямо в его ухо приказал:

– Ударь его так, чтобы он здесь же издох.

– Он мне ничего такого не сделал,.. – залепетал Марк, сам того не замечая, как пылало красным его ухо.

Курт не стал слушать оправдания до конца и хлестким ударом ладони по губам Марка прервал их, неожиданно и ослепительно болезненно.

– Еще раз меня обманешь, я сигарету потушу о твой глаз, – зарычал он изнутри. – Бей его!

Спустя пару секунд Марка обжег еще один хлесткий удар, но уже более твердой ладонью по лбу.

– Я долго тебя буду ждать? – спросил Курт еще более низким, но достаточно спокойным голосом. – Три раза я не прошу!

Скрюченный кулачок Марка медленно потянулся к груди Топора, едва ли не затерявшись на незамысловатом пути.

Жесткий и твердый удар, словно это было столкновение с поездом, пришелся сначала по голове Топора, а затем Марка, отчего те попадали по сторонам.

– Так надо бить, – воодушевленно провозгласил Курт. – Словно уничтожаешь своего самого злостного врага вместе со всей его планетой. А ну встали оба, быстро!

Те кое-как поднялись на ноги, также напротив друг друга, но уже поодаль.

– Ближе подошли! – скомандовал Курт.

Оба нерешительно, но подчинились команде.

– Смотри, смотри в его лицо, смотри точно в его глаза, будто хочешь забрать их и сожрать. И не смей опускать взгляд. А теперь бей его, – приказал Курт, при этом его кулак резко задергался перед носом Марка, а глаза загорелись в ожидании запечатлеть потоки бешеной ярости, сметающей все на своем пути. И пока он их не получит, не успокоится.

Сжатая в кулак ладонь Марка наконец направилась в лицо, но почему-то передумав либо посчитав, что не дотянется, приземлилась на груди противника, по-детски смешно и не вызвав какого-либо серьезного воздействия.

– Я сказал, подними глаза и бей еще!

Последовал еще удар, уже более смелый.

– Еще, бей что есть мочи, – прозвучала команда, усиленная подзатыльником.

Удар, и уже, как выразило лицо Топора, довольно болезненный.

– Три удара подряд!

Последовали три редких удара в грудь и живот.

– Ты его в рожу, скотина, ударишь или нет?! – выпалил Курт.

Наконец кулак Марка, уже не сдерживая себя, приземлился прямо на нижней челюсти Топора, отчего тот хорошенько качнулся в сторону.

– Прочувствуй и это, – сказал Курт, и в грудную клетку Топора врезался кулак Курта, от чего последний грохнулся на кафельный пол, будто мешок с картофелем, сброшенный с плеча. Ориентацию в пространстве он потерял полностью.

– Вали отсюда до следующего раза! – скомандовал Курт, после чего Топор, еще толком не придя в себя и не в силах разогнуться, исчез, сжигая подошвы.

– Хреново! – заключил Курт, швырнув окурок в раковину. – Будем с тобой каждый вечер теперь заниматься. Я уж точно вложу все силы, чтобы из тебя, тошнотика, сделать человека.

Затем он развернулся и ушел по своим делам.

***

Лежа в кровати, до которой он уже и не надеялся добраться, Марк, наконец, остался наедине со своими размышлениями. Господи, я ударил человека – с ужасом вспоминал он. И эта мысль раз за разом крутилась в голове, не давая покоя. Для него сегодняшние неприятности в умывальнике не были символом какой-то неожиданной, пусть и редкой справедливости или пресловутой победы добра над злом. На сей раз это выглядело совсем другим знамением, больше сходившим за могильную плиту, нагло и твердо возвышавшуюся на рукотворном холме в грозовую ночь. Смерть старой жизни и снисхождение в ад на адские муки – вот чем предвкушалось будущее. В голове крутились вопросы, ненужные вопросы, ведь они ничего не решали. Что его ждало дальше? Что вообще имел в виду Курт? Какие подлости и преступления он еще совершит по его указке? Какие муки совести и душевную тиранию ему предстоит пережить? И он ни разу не ошибся в своих предположениях.

На следующий день как будто ничего не изменилось, кроме того что Марку пришлось переехать со своей кушетки на второй ярус ровно над кроватью Курта. По его, разумеется, настоянию.

Весь оставшийся день прошел в том же порядке, что любой другой. Завтрак, обед, ужин, между ними уроки, уборка и прочие обязанности. Затем наступила очередь отбоя. Все заняли свои кровати, и выключился свет, ничего сегодня не предвещало исключительного в жизни маленького общества.

Наконец, настало мое любимое время, думал Марк, как и обычно перед сном. Теперь можно спокойно прокрутить минувший день, помечтать и провалиться в спасительный сон. И вот уже теряя связь с окружающим миром и власть над разумом, он неожиданно почувствовал, как некая сила подбросила его вверх. Пробудившись от дремы, он огляделся, и даже подумал, что это ему почудилось, но затем последовал второй толчок под зад, резкий и властный.

– А ну встал с постели, салага, что спать полюбил! – услышал он голос Курта. – Быстрее, припадочный, – добавил он, еще раз хорошенько пнув дно верхней кушетки.

Марк свалился на пол как птенец, выпавший из гнезда, готовый на все, но не приспособленный ни к чему.

– Упор лежа принял и начал отжиматься! – последовала команда.

– Что? – вытаращился Марк, не вполне понимая, что от него требуется.

– Ты, тошнотик, решил меня совсем вывести из себя! – рыкнул Курт. – Запомни правило простое: три раза я не повторяю. Но тем, кто не в курсе, на первый раз прощаю! Так что давай-ка быстренько, упор лежа принял и начал отжиматься.

– Но,.. – было начал Марк, но, не успев договорить, получил сильный удар пяткой в грудь.

Боль была страшная. Казалось, все тело ударило в ту секунду током, а легкие словно забыли, что они должны двигаться, работать на благо продолжения жизни. Вслед за тем пришли муки удушья. Марк свалился на четвереньки, но принять положение для отжимания ему сразу не удалось. Тело еще долго не подчинялось воле разума после такого удара.

– С этого дня у тебя будет все по-другому, – продолжил Курт. – Мне надоело смотреть на тебя, как ты позволяешь над собой издеваться, и по своей душевной доброте я решил из тебя сделать человека. Процесс этот долгий и мучительный, но зато он откликнется сторицей. С этого дня ты каждый день по два, а через пару недель и три часа будешь тренироваться. Поверь мне, тренировки будут жесткие! Кроме того, станешь выполнять и другие мои поручения, что я тебе скажу.

Отказа я не приму и вообще не хочу слышать, как ты разеваешь свой поганый рот и пытаешься мне что-то доказать своим жалким писком. Я сказал – ты сделал, хочешь ты того или нет. Никто тебе здесь не поможет, поверь мне, а вздумаешь пожаловаться кому-нибудь из надзирателей, я просто засуну тебя головой в самый грязный унитаз и смою к чертовой матери. После этого тебя будет дубасить даже последняя муха, случайно залетевшая в окно. Что же, теперь поехали,.. ра-а-азз, два-а-а… В следующий раз на кулаках отжимаешься, и не вздумай забыть об этом.

Курт не обманул, ни тогда, ни в последующие дни, месяцы и годы. Ровно два часа Марк, к великому своему неудовольствию, отжимался, приседал, стоял на планке и боксировал в пустоту. Делалось все поочередно, и если что, поправлялось командами и щедро сыпавшими оплеухами.

Сегодня, похоже, ни один глаз в расположении не отрывался от разворачивавшихся событий. Всем было интересно, сколько он выдержит и что последует затем. Много недель спустя без тяжелых хрипов Марка уже стало непривычным отправляться в сон. Хотя он и раздвинул сегодня границы своих возможностей далеко за горизонт, но то, как выглядел второй час его мучений, просто выбивало скупую слезу.

Курт был безжалостен. Отдыхать он иногда, конечно, позволял, но разве что сидя на импровизированном стульчике. А это едва ли было отдыхом. Под конец тренировки приходилось вслух повторять продиктованные Куртом слова: «Без железного хребта ты жалкий слизняк. Без собственного достоинства ты пустой неудачник. Бейся и добьешься своего. Настоящий мужчина стоит против всего мира, против самого господа Бога».

И так каждый вечер, словно в награду, за без того тягостные дни, начиналась тяжелая мышечная тирания, длившаяся вскоре целых три часа. До хрипоты, до потери чувств. Хуже всего было ужасающее осознание того, что этому так скоро не придет конец, это будет продолжаться день за днем, месяц за месяцем еще тройку мучительно долгих лет. Кишки сворачивались в узлы, когда Марк размышлял о такой подлой относительности времени.

– Только сойдя в ад и пройдя все его круги, ты научишься чему-нибудь, – вдалбливал Курт в голову Марка. – Только ломая мораль простых смертных, будто ледокол на всех парах, разрушая все нравственные принципы и устои, ты достигнешь всего, чего пожелаешь. Только идя против Бога, перечеркнув все его заповеди, ты возьмешь свое, ощутишь истинную силу. Ибо не нужны рамки человеку-повелителю, на голову стоящему выше других, а мудрость Бога ни для кого в этом свете не является ни ясной, ни однозначной, и потому не следует ее примерять на себе всерьез. Грызи свои учебники сколько хочешь, но помни, тебе они ничего не дадут! Все зависит только от твоих личных навыков и качеств, от того, как ты будешь биться за свое место под солнцем. Только я сделаю из тебя человека, и никто другой.

***

Одними тренировками дело не ограничилось. Вскоре Курт вынуждал Марка красть у своих товарищей по несчастью как деньги с сигаретами, так и вещицы, считавшиеся здесь ценными. Все пропадало в карманах Курта, но все же именно руки Марка приносили их. И мало-помалу это стало совершенно однозначно известно всем, даже воспитателям. Несколько раз воздух сотрясали крупные скандалы, сыпались угрозы и приказы. Марку даже казалось, что вряд ли удастся выпутаться из этого клубка бедствий, но все как-то проходило своим чередом.

Конечно же, за воровством дело только не встало. Было и избиение слабых как верный способ делать из них более сильных, если верить словам Курта. Были и нападения на сильных как возможность испытать себя и проявить хоть раз мужество. А нарушение порядка было вообще делом практически повседневным. Казалось, куда уже дальше, но, как известно, все пределы только в голове.

С каждым днем у Марка росло желание остановиться, сказать «нет» тому, к чему склонял его Курт. Воображение уже рисовало картины его непоколебимой стойкости перед ним, один на один. И все, чего он стыдился, чему противился, прекращается раз и навсегда. Он уже чувствовал, как к нему все чаще приходили приступы железной твердости, когда он до потери сознания был готов показать решимость, восстать против зла, но раз за разом эта сила куда-то не вовремя испарялась, и он откладывал свое желание на потом. Он терпел, скрипел зубами и каждый раз злился на себя, что до сих пор не смог собрать свою волю в кулак. Но однажды это все-таки произошло.

– Бей его! – последовала четкая команда.

– Нет, все, я больше не буду, – ответил Марк, словно это и не он произнес, как-то случайно, неожиданно для самого себя.

– Это мое последнее предложение! – понизил голос Курт.

– Мне все равно, что ты сделаешь мне или ему. Я больше не боюсь боли, а тем более тебя, – продолжил Марк, открыв в себе новые силы и согласившись внутри, что раз так все сложилось, следует и дальше идти по правильному пути.

– Ты думаешь, я тебя не заставлю? – спокойно продолжил Курт. – Неужели ты до сих пор не понял, что тебе легче будет, если мне не перечить?

– Мне все равно, я сам по себе, – был ответ.

– Хорошо, – сказал Курт и лениво поднялся с кровати.

Сразу же после того, как он вытянулся во весь рост, все завертелось и поплыло перед глазами Марка. Потолок, стены, опять потолок, между ними вспышки ослепительно-белого света, сходившего в красные тона. Сознание, вне всяких сомнений, куда-то убежало большей частью, потому дальнейшие события продолжались будто в плохо объяснимом сне, словно глядишь на мир через маленькое запотевшее оконце. Пол начал движение. Невероятно, но пол и вправду стал двигаться прямо перед лицом, перед самими глазами. Он рябил крашеными половыми досками с гвоздями, а между ними щелями. Порог, затем кафель, видимо, это был умывальник, затем опять порог, железная дверь и за ней изгаженная белизна отхожего места, замершего в метре от лица.

– После того, что я сделаю дальше, твоя жизнь не будет такой, какой она была прежде, – начал свою речь Курт. – До конца твоих дней каждая девушка, отважившаяся поцеловать тебя, уловит в послевкусии то самое, что у тебя прямо перед глазами.

– Я все понял, – тяжело дыша, сдался Марк. – Я совершил ошибку.

– Запомни это раз и навсегда, третьей попытки я тебе не дам!

– Я понял, я больше не буду.

– В принципе мне все равно, подведешь ты меня или нет, но для закрепления материала сегодня ты будешь умирать всю ночь, отжимаясь, – обнадежил Курт и швырнул Марка в стену за своей спиной. – А теперь исчез!

***

День ото дня перечень упражнений дополнялся новыми элементами, а сами тренировки становились жестче, злее и резче. Пот ручьем лился с тела, а вместо дыхания слышались звуки удушья. Серьезно обогащались и приемы боксирования. И вправду, отец Курта немало сил и времени положил на воспитание сына. Часто Курт поднимался со своей кровати и, показывая, как нужно ударять, делал это жестко, но всегда доходило с первой попытки. Иногда просто осыпал Марка тяжелыми ударами, отрабатывая его блоки. Но это были лишь отдававшие болью в мышцах упражнения и побои, а к трудностям такого рода еще можно привыкнуть. Настоящая боль всегда в голове – когда делаешь то, что заставляет переступить через свой нравственный барьер, то, что заставляет тебя встать против всех, представляет в глазах остальных настоящим отщепенцем и подонком. И Курт неуклонно настаивал поступать так.

– Не для того человек создан, чтобы быть добряком, – говорил Курт. Тысячи лет живут люди, но доброта так и не стала основным их достоинством. Эволюция идет непрерывно, каждую секунду твоей жизни, но уж точно не в этом направлении. Быть слабым опасно для жизни, и даже не потому, что это ведет к гибели, но останавливает тебя в твоем развитии, в достижении твоих амбиций, споткнувшись на первом же моральном принципе.

Даже богу не нужны бесхребетные добряки, и это не мои слова. Богу нужны пот, кровь и твоя израненная душонка в ежедневных схватках со злом. Считай смерть отпуском, а рай – госпиталем, где дадут зализать свои раны. Без ран ты там не нужен. И пусть тебе придется совершать плохие поступки, но ты должен компенсировать их еще большей победой над злом. Именно это ты должен помнить и повторять себе в кровь разбитыми губами.

Взгляни на меня по-настоящему. С полной уверенностью могу утверждать, что каждая здешняя козявка ненавидит и презирает меня. Но согласись и со мной: местный порядок все-таки соблюдается, а бесы, живущие в нас, храбро поприжали свои хвосты. Потому я уверен: в будущем многие поймут меня и будут вспоминать обо мне с благодарностью. Как человек воли я выбираю быть примером, опорой и защитой тех, кто меня окружает. Пусть мои манеры далеки от совершенства, пусть я успел на своем жизненном пути подцепить дурные привычки и наклонности. И да, признаюсь, я отнюдь не сахар, я был вынужден стать таким. Но то, что я делаю с тобой, это мой личный подарок, и ты в этом скоро убедишься.