Читать книгу Проблемы изучения истории советской психологии - Сергей Богданчиков - Страница 2

В вышедшем в 1994 г. учебном пособии А.В. Петровского и М.Г. Ярошевского «История психологии» [154] была предпринята первая в условиях постсоветской России основательная попытка по- новому изложить историю психологии в целом и отечественной психологии – в частности.

Изложению истории психологии в книге посвящено две главы – «Исторический путь психологии» [154, с. 37-130] (где излагается история мировой психологии) и «Российская психология в советский период» [154, с. 131-160]. При этом сведения о советском периоде содержатся в обеих главах. В главе «Исторический путь психологии» наряду с изложением зарубежных теорий и направлений речь идет о рефлексологии и реактологии, теории высших психических функций Л.С. Выготского и объединенных под общим заголовком «Принцип деятельности в психологии» концепциях М.Я. Басова, С.Л. Рубинштейна и А.Н. Леонтьева. Кроме того, в отдельной главе «Российская психология в советский период» теории И.П. Павлова, В.М. Бехтерева, К.Н. Корнилова, Л.С. Выготского и других советских ученых рассматриваются при изложении истории советской психологии в 20-50-е гг. – в связи с тем, что именно в этот период психология в СССР была вынуждена как «марксистская наука» идти по «особому пути», подвергаясь идеологическому давлению и репрессиям [154, с. 131].

Не только по названию главы о советской психологии, но и по всему содержанию видно, что авторы пособия сознательно не используют понятие «советская психология»: повсеместно речь идет о «российской психологии (психологии в России) в советский период», которая рассматривается как частный случай «репрессированной науки», а ее история – как процесс развития в условиях идеологического давления и репрессивных мер. Так, относительно специфики развития и функционирования отечественной психологии советского периода А.В. Петровский и М.Г. Ярошевский подчеркивают: «На протяжении 30- 35 лет в психологии сложилась своеобразная тактика выживания, которая учитывала систематический характер репрессий и во многом определялась ожиданием новых гонений. С этим связана демонстративная присяга психологов (как и представителей всех других общественных и естественных наук) на верность «марксизму-ленинизму». Вместе с тем психологи стремились использовать то в марксистском учении, что могло послужить прикрытием конкретных исследований (главным образом связанных с разработкой психо-гносеологической и психофизической проблем, обращением к диалектике психического развития). Использовались взгляды и работы многих зарубежных психологов под видом их идеологизированной критики» [154, с. 133].

Отсюда можно сделать вывод, что перед нами трактовка советской психологии, в соответствии с которой ни о какой советской психологии как особом направлении (тем более – особой науке) говорить не приходится: утверждается, что была только психология в СССР, развивавшаяся, правда, в весьма специфических условиях – находившаяся под непрестанным идеологическим давлением, периодически («волнами») подвергаемая репрессиям и вынужденная признавать (впрочем, иногда и с определенной пользой для себя) марксизм в качестве своей методологической основы.

И в самом деле, нигде в рассматриваемом пособии не говорится о том, что кто-либо из отечественных психологов выдвигал программу построения советской психологии и затем эту программу пытался реализовывать. Максимум того, что в этом плане можно извлечь из разделов, посвященных, например, Л.С. Выготскому [154, с. 119-121], С.Л. Рубинштейну [154, с. 123-124] и А.Н. Леонтьеву [154, с. 124-125] (если брать наиболее крупных представителей советской психологии) – это слова о том, что Л.С. Выготский, «не ограничившись общими формулами марксистской философии, … предпринял попытку почерпнуть в ней положения, которые позволили бы психологии выйти на новые рубежи в ее собственном проблемном поле» [154, с. 131].

Правда, у А.В. Петровского и М.Г. Ярошевского все же можно найти слова о том, что требование применить марксизм в психологии «явилось началом идеологизированной «перестройки» психологической науки», вследствие чего появились ученые, «стремившиеся реализовать программу построения “марксистской психологии”» [154, с. 132]. Но в дальнейшем изложении о процессе становления марксистской психологии речи не идет, программа построения марксистской психологии при описании событий 20-30-х годов специально в качестве объекта анализа не выделяется и, в конечном итоге, растворяется среди многократно встречающихся в тексте высказываний о характерных для 20-х годов общих требованиях и призывах «применить марксизм в психологии» [154, с. 132], «внести в психологию дух диалектического материализма» [154, с. 134], осуществить «марксистскую реформу психологии» [154, с. 134], «преобразовать психологию на основах диалектического материализма» [154, с. 135] и т.п.

Если бы у А.В. Петровского и М.Г. Ярошевского советская психология понималась только как «психология в СССР» и никак иначе (пусть даже в той или иной степени, с теми или иными последствиями «отягощенная» марксизмом), то тогда бы, действительно, отпадала необходимость рассматривать советскую (марксистскую) психологию как особое понятие, специально определять и вообще использовать его и, соответственно, реконструировать генезис советской психологии (говорить о ее возникновении, становлении, формировании и т.д.). На самом деле в рассматриваемом пособии картина более сложная. Дело в том, что понимание советской психологии как «психологии в СССР» оказывается у А.В. Петровского и М.Г. Ярошевского отражением только одной стороны медали. Помимо этой деидеологизированной трактовки, авторы пособия при изложении истории психологии в СССР вводят и целенаправленно используют – очевидно, для показа «оборотной стороны медали» – такую важную характеристику, как «особый путь» развития советской психологии.

В пособии предельно ясно сформулирован тезис: «В условиях тоталитарного режима культивировалась версия об “особом пути” марксистской психологии как “единственно верной” отрасли знания. На этот путь она вступила в начале 20-х годов и на протяжении нескольких десятилетий не имела возможности свернуть с него. Все факты и концептуальные построения советских психологов 20-50-х годов должны рассматриваться с учетом данных обстоятельств. Только к концу 50-х годов появляются признаки того, что психология в СССР получила возможность развиваться в общем контексте мировой науки. Железный занавес, ограждавший отечественную психологию от мирового научного сообщества, если не исчез, то приподнялся. Советские ученые начали участвовать в международных конференциях и конгрессах (на протяжении двадцати лет подобное было невозможно), переводились книги зарубежных психологов, оказалось возможным развивать отрасли науки, которые считались заведомо реакционными (к примеру, социальную психологию), стали впервые за многие годы доступными книги Л. Выготского, М. Басова, П. Блонского и других» [154, с. 131].

Выделение «особого пути» дало возможность А.В. Петровскому и М.Г. Ярошевскому дистанцироваться от прежнего (советских времен) апологетического взгляда на советскую психологию и в то же время не упустить из виду идеологическую составляющую ее истории. Различное отношение советских психологов к «особому пути» также позволило А.В. Петровскому и М.Г. Ярошевскому разделить советских психологов на две большие группы. В первую группу вошел Л.С. Выготский, признававший марксизм только внешним фактором развития психологии (и потому, как мы понимаем, отвергавший идею об особой марксистской психологии). Во вторую группу вошли психологи «от Корнилова до Леонтьева» (неясно, подразумевается ли здесь и С.Л. Рубинштейн), стремившиеся к созданию особой марксистской психологии. Мы имеем в виду следующие слова из рассматриваемого пособия: «Итак, марксизм как “внешний фактор” представлялся Выготскому как фактор, имеющий для психологии эвристическую ценность в пределах, в каких он способен содействовать развитию ее собственной внутренней логической структуры знания. Очевидна несовместимость этого воззрения со сложившейся в те годы и надолго сохранившейся установкой – от Корнилова до Леонтьева – на создание особой марксистской психологии как «высшего этапа», преимущества которого обусловлены его враждебной миру частной собственности классовой сущностью» [154, с. 143].

Что касается понятия «советская психология», то оно лишь изредка встречается в тексте и не несет какой-либо специфической смысловой нагрузки. Вместо него используются либо идеологически нейтральные выражения «российская психология в советский период» и «психология в СССР», либо понятие «марксистская психология», идеологизированное по своему происхождению и содержанию (психология, построенная на марксистской основе, «единственно верная» отрасль знания и т.д.) и в силу этого в настоящее время негативно оцениваемое (наука, идущая по «особому пути», изолированная от мировой науки, периодическая накрываемая «волнами репрессий» и т.п.). По существу, представление об «особом пути» развития психологии в СССР и есть постсоветская концепция советской психологии у А.В. Петровского и М.Г. Ярошевского. Насколько велико значение выделения «особого пути» при изучении психологии в СССР, можно судить по следующему обстоятельству: исходя из того, что «особый путь» развития психологической науки можно обнаружить не только в СССР, но и в других странах, переживших тоталитарный режим (Китай, Германия), А.В. Петровский в ряде своих последующих работ предложил выделять особую область историко- психологических исследований – политическую историю психологии (см. [150, с. 7], [151, с. 12], [155, с. 127-128], [152, с. 14-25]).

Таким образом, у А.В. Петровского и М.Г. Ярошевского можно найти неявным образом заданное понимание советской психологии как науки, идущей по «особому пути», причем те признаки, которыми обладает такая наука, являются идеологическими по своему источнику и негативными по своим последствиям: советская психология, идущая по «особому пути» – это идущая в СССР по насильственно навязанному пути марксистская психология, трактуемая как «единственно верная» отрасль знания, находящаяся за «железным занавесом» вне общего контекста мировой науки и развивающаяся с огромным трудом, в условиях жестких запретов, ограничений и репрессий (в этом смысле, конечно, не благодаря, а вопреки марксизму). При этом важно учитывать, что советская психология, идущая по «особому пути», является составной частью идеологической машины тоталитарного государства. Именно поэтому для изучения ее истории требуются специфические методы и задачи, образующие политическую историю психологии.

Данная точка зрения на историю психологии в СССР нашла свое выражение и дальнейшее развитие в последующих совместных работах А.В. Петровского и М.Г. Ярошевского 1996-2001 г. [153], [155]. Так, в вышедшем в 2001 г. учебном пособии «Теоретической психология» [155] подчеркивается, что «движение по “особому пути” привело в 1930-1950 годы к репрессированию психологической науки (разгром педологии, психотехники), застою в разработке теоретических проблем в психологии, отказу от использования диагностических методов при изучении психики и личности человека, существенному торможению разработки прикладных отраслей психологии, а также социальной психологии и психологии личности» [155, с. 128].

В этой связи (относительно самой идеи выделения политической истории психологии) заметим, что с точки зрения одного из современных исследователей истории советской биологии – В.Я. Александрова [2], политические и идеологические аспекты истории биологии в СССР («лысенковщина» и т.п.) не являются частью истории биологии как науки. В.Я. Александров подчеркивает: «История лысенковщины не имеет отношения к истории биологии как науки. Это материал к политической истории нашей страны. В нем на примере биологии показаны губительные последствия некомпетентного, безответственного вмешательства руководства страны в развитие науки» [2, с. 262]. С нашей точки зрения, вычленение методологического (концептуального) уровня позволяет провести границу между наукой и ненаукой более четко и благодаря этому более точно и объективно оценить влияние на науку внешних (ненаучных и вненаучных) факторов – в частности, применительно к истории психологической науки в СССР.

В целом можно сказать, что вся история психологии в «Истории психологии» А.В. Петровского и М.Г. Ярошевского [154] рассматривается, во-первых, как состоящая из двух частей – истории советской и остальной, зарубежной психологии, что выражается в наличии двух глав, с отдельным рассмотрением советского периода в одной из них; во-вторых, сведения о советской психологии излагаются дважды (хотя и под разным углом) – сначала в общей части (в главе «Исторический путь психологии»), а затем в отдельной главе «Российская психология в советский период».

Данный вывод свидетельствует о принципиальных трудностях в решении проблемы советской психологии. Но, пожалуй, наиболее ярко вся сложность и внутренняя противоречивость проблемы советской психологии нашла отражение в другой совместной работе А.В. Петровского и М.Г. Ярошевского – в двухтомной монографии «История и теория психологии» [153]. В предисловии А.В. Петровский и М.Г. Ярошевский подчеркивают, что по сравнению с изданием 1994 г. [154] эта работа «представляет собой существенно переработанную и дополненную новую книгу» [153, т. 1, с. 6]. В изложении истории изменения и дополнения выразились главным образом в том, что к имевшейся главе «Российская психология в советский период» были добавлены две новые главы – «Русская психологическая мысль второй половины XIX – начала XX вв.» и «Российская психология в новых социально-экономических условиях» [153, т. 1, с. 273-290]. Формально эти три главы не имеют общего заголовка, входя вместе с главой «Исторический путь психологии» в общую (вторую) часть «История психологии», но фактически они уже образуют самостоятельный раздел, посвященный истории российской психологии.

История советской психологии в монографии излагается также дважды – сначала в контексте мировой психологии (в главе «Исторический путь психологии» [153, т. 1, с. 181-226] – как совокупность наиболее значимых теорий и подходов (реактология К.Н. Корнилова, культурно-историческая теория Л.С. Выготского, «принцип деятельности» у М.Я. Басова, А.Н. Леонтьева и С.Л. Рубинштейна), а затем в отдельной главе «Российская психология в советский период» [153, т. 1, с. 227-272] – как «особый путь» (репрессии, идеологическое давление и т.п.).

С содержательной стороны при изложении сведений, относящихся к советской психологии, каких-либо серьезных изменений по сравнению с предыдущим изданием не обнаруживается, различия проявляются только в компоновке материала. Вся новизна состоит в том, что прежний материал о советской психологии дается не в общем, мировом контексте, а в контексте истории российской психологии. При этом сведения о «российской психологии в советский период» по- прежнему даются в двух главах: глава «Русская психологическая мысль второй половины XIX – начала XX вв.» [153, т. 1, с. 181-226] включает в себя, помимо прочего, весь материал о советской психологии, в издании 1994 г. содержавшийся в главе «Исторический путь психологии» (только добавлен материал о П.П. Блонском [153, т. 1, 215-216]); глава «Российская психология в советский период» [153, т. 1, с. 227-272] повторяет главу в издании 1994 г. [154, с. 131-160]. Увеличенное по объему, но обособленное изложение истории российской психологии привело к тому, что в главе «Исторический путь психологии» не содержатся какие-либо сведения не только о советских, но и о российских психологах вообще. Это означает, что в результате выделения истории отечественной психологии был полностью отменен сделанный в предыдущей работе кардинальный шаг, состоявший в размещении сведений о советской психологии непосредственно в мировом контексте.

Решение выделить в качестве особого раздела историю отечественной психологии в сочетании со стремлением сохранить в изложении две истории советской психологии привело к тому, что параграфы, посвященные характеристике взглядов К.Н. Корнилова, П.П. Блонского, Л.С. Выготского, М.Я. Басова, С.Л. Рубинштейна и А.Н. Леонтьева [153, т. 1, с. 214226], оказались не в главе «Российская психология в советский период», а в главе «Русская психологическая мысль второй половины XIX – начала XX вв.», что выглядит, конечно, довольно странно. Это, как нам представляется, не досадная оплошность, а прямое следствие исходного двойственного понимания советской психологии: практически невозможно совместить в одной главе, в виде единого текста две истории советской психологии: с одной стороны, как науки обычной, «нормальной», с другой – как науки марксистской, идеологизированной, репрессированной.

Таким образом, рассматриваемой работе присущи те же два характерных момента, что и учебному пособию [154], но в несколько иной редакции: во-первых, вся история психологии представлена, как и прежде, в виде состоящей из двух частей – на этот раз истории отечественной и зарубежной психологии, причем советский период также, как и ранее, рассматривается в отдельной главе, но здесь она является одной из трех глав, посвященных всей российской психологии (вследствие чего контекстуальное представление советской психологии оказывается проблемой изложения уже не столько мировой, сколько российской психологии); во-вторых, сведения о советской психологии излагаются по-прежнему дважды, но не в общей и отдельной главах, как раньше, а в главах, посвященных истории российской психологии, т.е. не в мировом, а в российском историко-психологическом контексте. Изложение остальных интересующих нас вопросов – касающихся периодизации, классификации и значения советской психологии – осталось в данной работе без каких-либо изменений по сравнению с изданием 1994 г. [154].