Читать книгу Эталон - Сергей Бокшанский - Страница 6

Раньше наш двор был неплохим местом: беседка, скамейки, песочница. Раньше здесь росли каштаны, яблони и трава. Теперь на месте травы чёрная земля, удобренная машинным маслом – на ней растут автомобили, обрезанные коммунальщиками тополя, чахлая берёза и пни от каштанов. Между домами и тонкими стволами американских клёнов ветер гоняет мусор, а от мясокомбината тянет неприятным душком. Без каштанов двор выглядит подстриженным пустырём, а после дождя превращается в болото. Если бы не асфальт брежневских времён, треснувший и вздыбленный, то я бы по полгода ходил через двор в резиновых сапогах.

На скамейке между подъездами две Светки. Молодая и постарше. Первая рыжая и худая, вторая – крашеная в рыжую потаскуху моя одноклассница. У неё смешная собака размером с рукавицу. Это недоразумение начинает тявкать навстречу метров за двадцать. Женщины поворачивают головы. За двадцать метров я могу на 90% угадать количество спиртного, которое сегодня употребила каждая из рыжих голов.

– Привет! – натуральная на всякий случай машет рукой и едва не падает со скамейки. – С работы?

– Сигареты есть? – спрашивает её соседка по скамейке.

Крашеной Светке выпить хочется больше, чем курить. Интересуется она, скорее, по привычке. О деньгах на водку не заикается. Знает, что я просто так никого не спонсирую, а предложить ей мне нечего.

– Само собой, – отвечаю я.

– Опять развязал? – скалится она в улыбке.

Третьего сверху слева зуба у неё нет. Глядя в эту прореху, я всегда вспоминаю детство и игрушку в виде казака-запорожца. У него тоже было подобное отверстие во рту, куда требовалось вставить специальную сигаретку. Запорожец тоже лыбился нарисованными на обожжённой глине губами и пыхал дымом, остро воняющим пластмассой.

– Нет! – отрезаю я и добавляю: – Ты такие не куришь.

Щербатая улыбка становится похожей на гримасу человека, которому отказали в винно-водочном магазине без справки от стоматолога. Гримаса удручённая и тоскливая.

– Иди ты на хер, – бурчит она.

Вторая Светка снимает очки. У неё паршивое зрение, без очков она щурится и пытается сфокусировать на мне один глаз. Рыжая чертыхается, когда ей это не удаётся. Затем сплёвывает под ноги тягучую слюну и сообщает:

– Мне всё равно, что курить.

Она произносит эту фразу таким голосом, будто открывает девичий секрет.

– Сейчас менты появятся, – предупреждаю я.

Наряд ежедневно тащится через двор с 18:00 до 18:15. Обычно их двое, в редких случаях – трое. Они двигаются по утверждённому маршруту, вальяжно шаркая берцами и положив ладони на дубинки. Они бдительны и неподкупны. Трезвому человеку и в голову не придёт, что они заняты не охраной общественного порядка, а строго по инструкции пополняют государственные карманы. Глупо было бы думать, что о своих карманах они забывают. Их взгляды проницательные, а руки цепкие.

– И что? – рыжая плюётся, как верблюд. – Что с меня взять?

– С тебя нечего, – соглашаюсь я. – Ты балласт в финансовой системе МВД.

Сейчас такие времена, что любой скажет: если собирается больше двух человек, то нужно создать план эвакуации, согласовать в госпожнадзоре и прочее, прочее, прочее… Улыбайся. Правда, не слишком открыто. И не смейся просто так. Даже если тебе кажется, что у тебя очень красивый смех. В нашей культуре с этим строго. В последнее время тандем судья-милиционер стал столпом государственной политики. Сейчас Фемида не только слепая и глухая, но частенько не против и помочиться на вас.

Милиционеры обязаны выполнить план. У них тоже есть премиальные, а сопливые дети постоянно требуют подарки. Я стал бы просто неожиданным сюрпризом, если бы был сумасшедшим и рискнул встать на пути закона и порядка.

– Чхать мне на них! – заявляет рыжая. – Дай закурить.

– Перебьёшься, – отмахиваюсь я. – На водку нашла – найдёшь и на сигареты.

«Завтра пятница, – думаю я. – Потом два выходных». Настроение слегка улучшается, даже мысли об Ирине становятся менее грустными.

На скамейке, которая ближе к соседнему дому, ещё одна крепко подвыпившая компания. Оттуда чётко слышен мат-перемат, многообещающе позвякивают бутылки и доносятся прочие прелести высокоинтеллектуальной беседы.

– Серёга! – хрипло орёт Слава Мальцев. – Давай с мужиками по стакану!

– Тихо! – вопит на весь двор инвалид Валера Пряник. – Ирка услышит!

Его собутыльники заходятся хриплым смехом, им хорошо и весело. Милицейский наряд их не пугает: такой контингент не платит штрафы в государственный бюджет. Неприятностей может отгрести только пока ещё работающий Мальцев, но и он уже достаточно пьян, чтобы напрочь лишиться чувства самосохранения.

– Да пошли вы, – нехотя огрызаюсь я.

Мне плевать на их предложение. Мне хочется взять у Пряника костыль и переломить его о спину инвалида.

Крашеная Светка сокрушённо вздыхает и бросает жалобные взгляды через плечо – ей давно не предлагают выпить просто так.

– Придурок, мог бы сказать, чтобы мне налили! – шипит она. – Знаешь, как хреново?

Тогда я расстёгиваю сумку и демонстрирую горлышко бутылки водки. Одноклассница напрягается и шумно сглатывает слюну. Она завидует молча, но с откровенной надеждой. Рыжая бессмысленно трёт стёкла очков, упёрлась в одну точку остановившимся взглядом. Она ничего не видит и, похоже, уже одной ногой переступила за грань реальности сегодняшнего дня.

– Слышь, Бокшанский, – дама с собачкой по-прежнему ждёт чуда. – Менты вот-вот появятся. Давай ко мне, а?

– Делать мне больше нечего, – я вздёргиваю рыжую со скамейки.

Очки падают на землю. Светка пытается устроиться рядом с ними, выскальзывает из рук. Я прижимаю её крепче и проверяю карманы в джинсовой юбке, отыскивая ключи. Затем поправляю сумку, подхватываю очки за дужки. Потом взваливаю пьяную в хлам молодую женщину на плечо. Она лёгкая, как пёрышко.

На мужской скамейке гомерический хохот. Я волоку рыжую в соседний дом под неодобрительные охи и ахи старушки в окне первого этажа. Одна моя рука крепко обхватила худые женские бёдра, во второй я небрежно помахиваю очками.

Я тащу Светку через двор под крылышко такой же пьющей мамаши, оставив бывшую одноклассницу в состоянии близком к инфаркту. Плюгавая собака провожает меня визгливым лаем. Позади веселье и скабрёзные намёки.

Наряд появляется точно по расписанию. Опричники тут же расправляют плечи, ускоряют шаг, затем практически переходят на бег. Я успеваю захлопнуть дверь подъезда перед их носом. Хотелось бы напоследок скрутить и кукиш. Но, взглянув, на их раздосадованные физиономии через стекло железной преграды, я пропускаю этот акт издёвки и делаю пару шагов к ступенькам лестницы.

Дверь содрогается от требовательного грохота кулаков. За спиной меркнет дневной свет – самый ретивый служитель закона плющит нос о стекло. Тогда я всё-таки оборачиваюсь и нагло ему подмигиваю. Наряд несколько секунд топчется снаружи и гордо удаляется.

У Светки однокомнатная квартира времён СССР. И хлипкая деревянная дверь с той же поры. Замок держится на честном слове, – дверное полотно неоднократно выбивали пьяные ухажёры. И, судя по количеству повреждений, начали ещё мамины. Потом присоединились поклонники дочери.

Я невольно думаю о тернистом пути к построению коммунизма; наслышан, что, если ты не был полным придурком, то закончив школу, поступишь в институт, где получишь бесплатное образование. Потом пойдёшь на работу – рабочее место гарантировало государство. Будешь нормально трудиться – через 10—15 лет тебе дадут квартиру. К счастью Тамара Павловна, мама рыжей, раньше страдающая скрытым, а теперь и откровенно неприкрытым алкоголизмом, в перерывах между запоями успела получить жильё, как мать-одиночка… Мама рыжей всю жизнь работает дворником, и я почему-то испытываю уверенность, что в СССР была замечательная социальная составляющая. Или не была? Откуда мне знать, если я в нём прожил только девять лет…

Едва заскрежетал ключ в личинке замка, как добротная металлическая дверь рядом с квартирой рыжей приоткрывается. Лена Шалай презрительно оттопыривает нижнюю губу. Потом распахивает дверь настежь. Ухмылка на широком лице приподнимает обвисшие щёки.

– Опять… – кривится она и тяжело переваливается через порог на слоновьих ногах.

– Тебе какое дело? – грубо интересуюсь я. – Знаешь, что любопытной Варваре сделали?

Она хлопает глазами и ошарашенно открывает рот от такой резкой отповеди. Потом дёргает плечом, по огромному телу прокатывается волна из складок жира. Ягодицы у неё в три обхвата, и в них ни за что не угадать те чарующие формы стройной семнадцатилетней девочки.

…Тот давний май выдался по-летнему тёплый. Ленка уже год работала. У меня был выпускной класс. Я нетерпеливо ждал её в подъезде. Она выбегала из квартиры в коротком халатике. Тут же тянула меня за руку на этаж ниже, где всегда отсутствовало освещение на площадке – я подозревал, что это именно она украдкой выкручивает лампочки. Оказавшись в относительной безопасности от чутких ушей родителей, она забрасывала мне руки на шею, закатывала глаза и охотно целовалась с языком. Однако, решительно пресекала все попытки погладить её тело за резинкой трусиков. В этом вопросе она была непреклонна.

– Только мужу! – твёрдо заявляла она и прерывисто дышала мне в ухо.

После этих слов она поворачивалась спиной и возвращала мои ладони себе на грудь. Ласки выше пупка приводили молоденькую девушку в дикое возбуждение. Она их обожала, стонала так, что приходилось испуганно оглядываться и затыкать ей рот. Ленка впивалась зубами мне в ладонь и исполняла бёдрами безумные танцы. Она, наверное, кончала по десять раз подряд. Её соски можно было забивать в кирпичную стену, как гвозди. Моё рвущееся из брюк достоинство старшеклассника тоже…

Я хмуро разглядываю давнюю подругу с ног до головы. За последний год она стала даже крупнее кустодиевской матроны.

– Заткнись, береги здоровье, – мрачно предупреждаю я.

Потом я втаскиваю рыжую в её квартиру и захлопываю многострадальную дверь. Ленка визгливо поливает меня грязью и гадко матерится. Слышимость за тонкой перегородкой из растрескавшегося дерева удивительно чёткая. И запах. На кухне, наверное, жарили дохлого пса. Я могу поклясться, что так вонять могут только собачьи яйца, пригоревшие к сковороде.

Форматно прихожая в квартире Светки – антураж для фильма-катастрофы, но примерно такой же, как «Вечера на хуторе близ Диканьки», то есть крайне аутентичный и с приличной толикой разрухи. Прежде всего, это атмосфера, которая с порога обволакивает гостя своей алкогольно-фольклорной паутиной. Захламлённая прихожая позволила бы режиссёру умело обыграть любой киношный жанр, бросаясь из чёрной комедии в социальную драму, а потом ещё и в психологический триллер.

Запах горелых собачьих яиц бьёт наповал. Я задерживаю дыхание от жуткой вони и прохожу в комнату. Рыжая приходит в себя. Пальцы одной руки цепляются за пряжку моего ремня, второй рукой она пытается содрать с себя юбку.

– Отвали! – я бросаю её на скрипучую тахту.

– Кто там? – дверь на кухню распахивается. – А… Заходи, гостем будешь.

Вместо псины мне предлагают жареную селёдку.

– Спасибо, – отнекиваюсь я и быстро выметаюсь на свежий воздух.

Во дворе я вновь пытаюсь дозвониться Ирине. Теперь звонок не сбрасывают – абонент находится вне зоны доступа. «Странно, – слегка удивляюсь я. – И где же ты, милая?». Потом я направляюсь домой.