Читать книгу На восточном порубежье - Сергей Жук - Страница 23

К августу «Аверс» Игнатия был готов полностью. Неплохое вышло судно для речной навигации. Все свои капиталы потратил монах на его строительство. Как говорится, остался без кола и двора, да они, в сущности, и ни к чему опосля пострига.

Большими трудами и дорогой ценой удалось Афанасию сломить сопротивление архиепископа Феофана. Лишь объявив плавание «Аверса» частью экспедиции и делом государственным, смог получить молчаливое согласие, но никак не благословение.

– Проведывания Ленского устья и от Северного к Восточному морю ходу, то прописано мне в указе государыней, – доказывал Шестаков воеводе и Феофану. – А более поручить некому, да и ладьи нет подходящей. Или вы на свои сбережения построите?

Ну да ладно, все бы ничего, но вот с командою получилась незадача. Шибко лихая слава укрепилась за Игнатием. Уважением и влиянием он пользовался немалым, но сомнения, опасения разного рода удерживали людей от совместного с ним предприятия. Дескать, с неукротимым монахом судьба может забросить куда угодно, а тут еще архиепископ анафеме предает – прямая дорога на тот свет! Не нашлось, словом, в Якутске желающих пойти в команду на «Аверс».

Это сильно удручало Игнатия. Люди чурались, не веря, что удача может ему улыбнуться.

– Ты бы, Афанасий, выделил мне пару матросов из своих. С ними до Жиганска дойду, а там найму команду. Неужто в вольных Жиганах перевелся отчаянный люд!

Так «Аверс» и ушел из Якутского острога без команды, в гордом одиночестве.

Вся эта затея изначально кажется неразумной, следствием человеческого отчаяния или просто воспаленного недугом мозга. Поморы неоднократно, если не постоянно, совершали длительные переходы вдоль северных берегов, но то на кочах, приспособленных для плавания во льдах, с усиленными дубовыми досками бортами, способные за счет яйцевидной формы корпуса при сжатии льдом оказываться на его поверхности. Ко всему – большой опыт плавания во льдах, когда выжидаешь подходящее время и чуть ли не интуитивно идешь по ледовому лабиринту. В случае с «Аверсом» ничего подобного не было.

Жиганск в те годы еще был славен своей удалью и волей, но его звезда неумолимо клонилась к закату. По-прежнему сюда на зимовку большим числом стягивается промысловый и гулящий люд. Всю долгую зиму кутят мужики в банях, блуднях и питейных домах. Мечут зернь, проигрывая подчас все имущество и залезая в долговое ярмо. Однако не все так, как в былые времена. Надежно обосновались здесь теперь и приказчики государевы, и таможня. Хотя и закрывают глаза на многое, но свой интерес прежде всего блюдут, копейку мимо себя не пропустят.

Приказчиком ныне пребывает некто Иван Шемаев, человек скверный и к тому же жестокий. Вольный Жиганск признавал только силу и принцип – каждый сам за себя. Для сильной артели лучшего места для зимовки не найти. Властям до такой ватаги нет дела, но, появись кто послабее, сразу насядут и сожрут. С жиганского приказчика спрос невелик: ясачные дела правят сами якутские служилые, а он скорее – так, для догляда и доносительства. Тем более, что в последнее время здесь ссыльные появились.

Когда Иван получал грамоту на должность приказчика, милостивец-воевода без обиняков заявил:

– О жалованье государевом даже не помышляй, пущай должность кормит.

Зазвал приказчик к себе на службу десяток казаков из гулящих и давай чинить произвол – вымогательство и душегубство. Для Жиганска такое привычно, и толков не вызвало.

Летом 1728 года в зимовье объявился ссыльный государственный преступник Григорий Скорняков-Писарев. Казаки доставили его в кандалах, сдав приказчику, с облегчением вздохнули и без лишних слов тут же – в обратный путь. Это показалось приказчику весьма странным, ведь Вольный Жиганск по всему Якутскому уезду, если не сказать, по всей Восточной Сибири, славен своими заведениями, кои служилый человек миновать был не в силах.

Грязный, измученный дорогой Григорий, усевшись на деревянную лавку, хмуро наблюдал за приказчиком. Тот, напротив, был расположен благодушно, полагая, что казенный поселенец развлечет его и скрасит серые будни.

Даже в драной одежде незнакомец виделся человеком солидным и состоятельным. Наметанным взглядом Шемаев сразу разглядел золотое кольцо с драгоценным камнем, хотя было оно повернуто и зажато ладонью. Кроме того, в сенях был оставлен сундук с вещами ссыльного, что с виду предполагал содержание доброй рухляди. Кряжистая фигура Григория, свидетельствующая о недюжинной силе, не произвела впечатления на приказчика: в Жиганске мелкие людишки не водятся.

– Я завсегда с милосердием отношусь к ссыльным и облегчить страдание ближнего считаю для себя благостью! – с пафосом заявил приказчик, к немалому изумлению находившихся тут же, в избе, конвоиров-казаков. – Кузнеца сюда! – приказал он канцелярскому служке. – Велю снять железа и определить избу для узника, – и, заглянув в документы, уважительно, с расстановкой произнес: – Григория Скорнякова-Писарева.

На самом же деле высокородная фамилия не произвела на Шемаева ни малейшего впечатления; а уважение к ссыльному государственному преступнику у сибирских приказчиков вовсе не в обычае, будь то хоть князь. Зато от закипающего желания распотрошить столичного индюка даже руки зачесались.

Вскоре пришел кузнец и расклепал кандалы. Григорий с удовольствием растирал руки, с благодарностью рассматривая приказчика.

– Славный ты человече, погляжу! Как тебя кличут от роду? – молвил он и потребовал кувшин вина.

Приказчик и тут распорядился:

– Здесь, в Жиганске, ваша милость может получить все что пожелает.

– Тогда распорядись, чтобы баньку мне с дороги истопили да бабу из блудни привели, – Григорий стал приходить в себя.

Все для вашей милости исполню! Только это денежек стоит, и жиганские цены немалые, – вкрадчиво произнес хитрый приказчик.

Григорий достал серебряный рубль и бросил на стол.

– Это за кузнеца! А за баню с девкой пожалуйте ваше колечко, – уже не стесняясь, затребовал Шемаев.

От такого бесстыдного обдирательства природная злость охватила капитана-бомбардира Петровской эпохи. От напряжения, с которым он стиснул кулаки, хрустнули суставы.

– Ах ты, рожа поганая! – прорычал бомбардир. – Ты у меня сам вместо девки будешь! – И, более не объясняясь, двинул приказчику кулаком в челюсть.

Тот взвыл от боли. Выбитая челюсть безобразно отвисла, а слюни и кровь ручейком хлынули на пол. На крик прибежали казаки. Григорий от души раздавал тумаки направо и налево, пока горница сплошь не заполнилась служилыми людьми. Герой Полтавской битвы был повержен на пол, вновь закован в железо и с колодой на шее брошен в аманатскую избу.

К счастью, кость у приказчика уцелела, и костоправы-умельцы благополучно водворили челюсть восвояси. Звонко клацнули зубы, раздался пронзительный вой пострадавшего – все обошлось малой кровью.

К беспомощному бомбардиру после излечения тут же заявился приказчик. Он бесцеремонно, силой, отнял кольцо. Григорий только и смог в ответ вцепиться зубами тому в камзол и вырвать клок добротной ткани, на что невозмутимый Иван Шемаев заметил:

– Если не образумишься и не укротишь гордыню, утоплю в Лене-реке, как шелудивого кутенка!

В лихой переплет попал «птенец гнезда Петрова»; и то ладно, что живым остался и сохранилась надежда на Провидение Господне.