Читать книгу Аризона на троих. Самый быстрый - Сергей Кишларь - Страница 5

Молодости свойственно быстро забывать несчастья и легко залечивать душевные раны, так и Генри на второй день уже смирился с гибелью товарища, вынырнул из омута мрачных мыслей и теперь всецело был захвачен духом большого приключения, в которое он попал волей обстоятельств.

Короткий серый сюртук и жилет были скатаны вместе с винчестерами бандитов в одеяло и теперь покоились позади седла. Рукава некогда белой, а теперь посеревшей рубашки закатаны по локоть. Носовой платок повязан на шею, на бёдрах – оружейный пояс с кольтом сорок пятого калибра.

Генри восседал в седле, пытаясь копировать осанку аризонца. Всё было новым для него: и грандиозная природа Аризоны, и ожидание приключений, какое бывало только в детстве, когда родители укладывали его спать, оторвав на самом интересном месте от очередного романа Фенимора Купера. Лежащая под подушкой книга не давала заснуть, рисуя в мальчишеском воображении картины бескрайних диких лесов, индейские челноки на просторах озера Онтарио, деревянные частоколы военных фортов.

Теперь картины детства ожили наяву. Генри любовно нащупывал в седельном чехле позади своей правой ноги приклад винчестера, лихо надвигал на глаза потерявшую вид шляпу-котелок, и чувствовал себя героем Фенимора Купера, – Соколиным Глазом новых времён.

А ещё – карта конкистадоров! Сколько загадок, сколько сладких ожиданий таилось в ней. Нет, не золото – в этом Генри был солидарен с Алисией, – а тайны древних индейских цивилизаций, тайны конкистадоров – они в первую очередь манили его. Но и золото не помешает. Генри знал наверняка, куда потратил бы его: новые экспедиции, поиски древних цивилизаций – вот куда пошло бы всё золото. Сердце сладко ныло от предвкушения… Ах, загадочная Атлантида! Где ты?!

Язык не поворачивался назвать окружающий пейзаж пустыней, хотя именно так эта местность и была обозначена на картах. В понимании Генри пустыней были Сахара или Гоби, такими, какими он видел их на фотографиях Королевского географического общества – бескрайние и безжизненные барханы песка. А здесь на склонах каменистых холмов росли целые леса кактусов, густо цвели весенние цветы, жужжали пчёлы, пели птицы.

Алисия хорошо знала местную растительность, а Генри всё было интересно, и вскоре он уже знал, что обманчиво похожий на мягкую детскую игрушку кактус – это чойя, ребристые кактусы, достигающие в высоту до тридцати футов − сагуаро, цветущий розовый кустарник – коллиандра. Среди камней поднимались кинжалообразные листья юкки; кусты опунции виднелись повсюду, напоминая издалека стаи сбившихся в кучу, навостривших большие округлые уши неведомых зелёных зверьков.

Но, ни очарование природой Аризоны, ни дух большого приключения не были главными чувствами из всех тех, какие владели молодым человеком. С каждым днём, с каждым часом всё больше и больше его захватывало чувство, которое он осторожно и дипломатично именовал интересом, и интерес этот у него вызывала Алисия.

Многодневное путешествие нелёгкое дело для женщины. Если в тот день, когда он впервые увидел садящуюся в дилижанс Алисию, из-под её шляпки свисал на спину роскошный хвост тёмных волос, то на второй день волосы были сплетены в косу, а на третий и вовсе спрятаны под шляпу. Запылённая юбка покрылась пятнами, рукава блузки засалились, но, несмотря на это, девушка с каждым днём приобретала в глазах Генри всё большую и большую привлекательность.

С утра Генри и Алисия несколько раз пытались разглядеть карту сквозь очки, но каждый раз Джед вспугивал их тем, что оборачивался в седле. Вскоре он и вовсе перестал уезжать по своему обыкновению вперёд, а сонно покачивался в седле рядом со своими спутниками.

Генри от досады готов был локти кусать. Каково это – знать, что у тебя в руках разгадка величайшей тайны, а ты не можешь подступиться к ней из-за какой-то безделицы. А если эта "безделица" рядом с тобой спокойно и безмятежно, словно издеваясь, покачивается в седле, тут уж можно возненавидеть кого угодно.

Молодой человек и в самом деле дошёл до ненависти к этому неотёсанному аризонцу, который обращался к нему с таким апломбом, будто это он, а не Генри окончил университет и перечитал почти всю Европейскую классическую литературу. Впрочем, злость прошла быстро, и аризонский грубиян стал восприниматься неотъемлемой частью путешествия – одним из тех препятствий, без которых не бывает настоящих приключений. А ещё этот аризонец был хорошим типажом для будущих газетных репортажей.

Две недели назад Генри и Тома вызвал редактор. Генри сразу понял, о чём пойдёт речь, – пулитцеровская «Нью-Йорк Уорлд» уже в нескольких номерах печатала путевые заметки своего автора с Дальнего Запада.

– Я хочу, чтобы вы отправились в Аризону, и вернулись оттуда с путевыми заметками, которые были бы на голову выше этой писанины. – Редактор бросил на стол перед молодыми репортёрами свежий номер «Нью-Йорк Уорлд». – Вы должны сделать так, чтобы освоенный Восток не просто узнал о неосвоенном Западе, а почувствовал дух приключений, романтику освоения новых территорий. И чтобы он почувствовал это, не подвергаясь опасностям и не неся никаких расходов, а удобно устроившись в любимом кресле. Вы должны поразить всю читающую Америку.

Так из промозглого мартовского Нью-Йорка Генри неожиданно попал в аризонскую буйную весну, которую по нью-йоркским меркам можно смело было считать знойным летом. Попал в край, где время течёт плавно и неспешно, меняя образ мыслей попавшего сюда человека, заставляя лихорадочный пульс городских мыслей превратиться в неспешный и величественный поток.

Именно это ощущал Генри, пытаясь придать своим мыслям словесную форму. Но чаще всего в раскрытый на луке седла блокнот ложились короткие наброски к окружающему пейзажу, а внутренние ощущения так и не могли обрести словесную форму. Впрочем, молодой человек не торопил события, понимая, что слова сами выльются на бумагу, когда мысль окончательно созреет.

Ещё до полудня выехали к реке Сан-Педро, через брод перешли на другой берег, двинулись вверх по течению. Почти до самого вечера дорога тянулась между рекой и горным хребтом Галиуро, потом едущий впереди аризонец, повернул коня на северо-восток в отроги гор.

Уже на закате показался полуразваленный каменный дом с деревянными пристройками и завалившимися набок изгородями кораля.

Зачарованный величием пейзажа и густотой вечерних красок, Генри остановил коня. Лучи заходящего солнца били в спину, дробились об острые скалы, веером ложились по каменистой округе. Стоило оглянуться, и стоящие против этих лучей сагуаро превращались в чёрные тени, контрастно выделяясь на фоне закатного неба.

Генри нагнал Алисию и Джеда уже у густо обросшей жёлтым лишайником ограды кораля, в который, судя по зарослям травы, давно уже не загоняли скот. Покошенные створки ворот, сколоченные из редких горизонтальных перекладин, скреплённых диагональными досками, были распахнуты настежь, и, судя по всему, давно обездвижены – нижними свободными краями вросли в землю, по бокам заросли жёсткой кочковатой травой. Полуразваленный дом смотрелся уже не так акварельно как издалека, но всё ещё живописно.

К прокопчённой давним пожаром стене прислонился осыпающийся штабель дров. На рассохшейся деревянной террасе – сломанное тележное колесо, полусгнившая бочка, кресло-качалка. Над входной дверью прибит рогатый бизоний череп с пулевым отверстием во лбу.

– Добро пожаловать на ранчо «Грязный Пёс», – сказал Джед, поглядывая на вьющийся за домом голубой дымок. – Похоже, старик дома и нам не придётся искать его по округе.

Генри поднял глаза к почерневшей деревянной вывеске над воротами, в которой торчал наконечник индейской стрелы с остатками полуистлевшего древка, с трудом прочёл истёртое временем название.

– Здесь написано: «Одинокий ветер».

– «Грязный Пёс» – это прозвище бывшего хозяина. Нелюдимый был человек, оттого и забрался в такую глушь. Он назвал ранчо «Одинокий ветер», но в народе это хозяйство всегда именовали «Грязный Пёс». Старая и скучная история.

Джед первым въехал в ворота, и в ту же секунду пуля снесла с его головы шляпу.

– Эй, Канадец, – крикнул Джед, сдерживая шарахнувшегося от выстрела мустанга. – Если бы не твой точный выстрел, я бы подумал, что старость притупила твоё зрение. Выходит, я так сильно изменился за последний год, что ты не узнал меня?

Спустя секунду из-за штабеля дров выскочил старик с винтовкой в руках.

– Чёрт возьми! – вскричал он с несвойственным его возрасту азартом и, сорвав с головы серую истрёпанную шляпу, с силой кинул её в землю, грузно засеменил навстречу. – Джед! Ты?!

– Нет – президент Честер Артур, – съязвил Джед, спешиваясь и оглядываясь на унесённую пулей шляпу.

– Как же я тебя признаю, если на фоне заката – ты просто чёрная тень? Но тебе ничего не угрожало – у старого канадского траппера глаз ещё меток, а контур твоей шляпы я видел отчётливо, – старик взял аризонца за плечи, разглядел его, обнял, похлопывая ладонью по спине. – Думал – чужаки, вот и решил предупредить, что соваться ко мне с плохими намерениями небезопасно.

– Узнаю тебя. – Ответно похлопав старика по спине, Джед освободился от объятий, вернулся за шляпой.

– Ещё год назад ты грозился купить себе стэтсон, а всё ещё ходишь в этой старой ветоши. Считай, я ускорил тебе покупку, – крикнул ему вдогонку старик и, проявляя изысканные манеры, протянул руку, чтобы помочь спешиться Алисии. – Вот уж не думал, что увижу у себя на краю земли такую красавицу, – галантно склонил он седую, нечёсаную голову. – Прошу вас, мисс. Дом старого Канадца всегда открыт для Джеда и его друзей.

Генри как заворожённый оглядывал дом, двор, скалистые горы, начинающиеся прямо за домом. Подошёл к покошенному деревянному кресту, чтобы прочитать корявую надпись: «Здесь покоится Джеймс «Грязный Пёс» Хефлин. Погиб, защищая своё ранчо от апачей».

– Эй, мистер Нью-Йорк, – окликнул Джед, который под навесом уже рассёдлывал мустанга. – Если вы думаете, что ваш конь не устал и может переночевать под седлом, вы сильно ошибаетесь. Вам следует запомнить на будущее, что на привале следует в первую очередь заняться конём, а потом уже всем остальным.

Это было сказано таким обидным тоном, что Генри не мог оставить эту реплику без ответа.

– А вам следует запомнить, – с не меньшим вызовом ответил он. – Что Честер Артур уже не президент.

Даже не удостоив молодого человека взглядом, Джед рассёдлывал мустанга с таким видом, будто считал ниже своего достоинства отвечать какому-то репортёришке с Восточного побережья. Аризонец умел молчанием сказать больше, чем другой сказал бы словами, и Генри вдруг разозлился, понимая, что всё заготовленное им красноречие осталось невостребованным. От глупой вспышки гнева спас старик.

– Вот так новость, – сказал он, рассёдлывая лошадь Алисии. – Вот она, наша глухомань. И кто ж теперь у нас президент?

– Гровер Кливленд, – сдерживая раздражение, ответил Генри.

– Опять республиканец?

– Демократ.

– Скажи ж ты, – покачал головой старик и, потеряв интерес к политике, водрузил седло на специально приспособленное для этого бревно; поверх конской спины глянул на Джеда. – Говорят, Гарри Быстрая Смерть объявился в Аризоне. Не этим ли объясняется и твоё появление, Джед? Ты ещё не выбил из головы идею найти его?

– У меня другие дела. – Аризонец пучком сена старательно вытирал бока мустанга от растворившейся в конском поту пыли. – Но если он встретится мне, я буду не против.

– Странный парень этот Гарри, все о нём слышали, но мало кто его видел.

– Не удивительно, – говорят, он сначала стреляет, а потом знакомится.

Старик и Джед замолчали. Молчал и Генри. Он уже успокоился и теперь у него вертелся на языке с десяток вопросов к старику, но здесь в Аризоне, где людям передавался характер этой суровой и дикой земли, надо было держать марку немногословного и серьёзного мужчины. У Генри это пока не получалось, но никто не смог бы обвинить его в том, что он не старается.

Убедившись в том, что лошади устроены должным образом, Канадец пригласил гостей в дом. Генри поднялся на скрипучую деревянную террасу, оглянулся от дверей. Последние лучи солнца светились над каменными зазубринами горизонта, и Генри снова почувствовал необъяснимое ликование в душе. За эти закаты, за эти древние скалы и силуэты кактусов на фоне густеющей синевы неба он уже всей душой любил Аризону, будто родился и вырос на этой земле.

Войдя в дом, он с интересом оглядел живописное жилище. За сто лет в диких краях мало, что меняется, и герои Купера наверняка жили так же, как живёт этот старый отшельник.

Комната напоминала сумрачный и до предела захламлённый сарай, в котором только при ближайшем рассмотрении можно было обнаружить признаки жилища. На столике из некрашеного и почерневшего от времени дерева стояли кухонные принадлежности: тёмный от копоти кофейник, мятая металлическая тарелка, в которой в камень ссохлись остатки бобов, и сумрачно темнела согнутая алюминиевая вилка.

Рядом с поставленными друг на друга бочонками стояла железная кровать, заваленная парой скомканных цветных одеял, рваным полосатым пончо, ещё каким-то линялым тряпьём. Сложенные стопкой корзины смутно проступали из сумрачного угла. Но больше всего Генри поразили шкурки крупных летучих мышей, растянутые на рамках из тонких щепок. Создавалось впечатление, что целая стая расправивших крылья летучих тварей нашла приют под потолком жилища.

Впрочем, потолка как такового не было, но это не сразу бросалось в глаза, ибо на потолочных балках были местами устроены перекрытия, на которых хранился всевозможный хлам. А ещё с этих балок свисало столько нужных и ненужных в хозяйстве вещей, что за ними не сразу можно было разглядеть обросшие паутиной стропила и дырявую тесовую крышу.

Генри натолкнулся на этот живописный «потолок» в буквальном смысле, когда звонко стукнулся головой о висящий среди мышиных шкурок чугунный котелок. Затем он удачно миновал свисающие с балок мотки верёвки с распушёнными концами, керосиновую лампу c закопчённым стеклом, красные гирлянды перца чили, и очутился у стены с грубыми деревянными полками, заставленными стеклянными пузырьками и ржавыми жестяными банками.

Свободная от полок часть стены была утыкана гвоздями, на которых висел обросший паутиной хлам, среди которого выделялся старинный раздолбанный кольт "Патерсон". Дощатые ставни окна были слегка прикрыты, подоконник завален хламом. Давно не мытые стёкла засижены мухами и затканы в углах паутиной. Всё это ограничивало доступ вечернего света, и последний луч солнца казался неожиданно ярким в сумраке среди свисающих с потолка пучков сушёных трав и шкурок летучих мышей, придавая жилищу совсем уже сказочный вид.

– Это заброшенное ранчо, – сказал в своё оправдание старик. – Когда-то давно апачи сожгли его и убили хозяина, с тех пор никто здесь не селится. Только для такого старика как я и годятся эти развалины. Не люблю суету больших поселений, а здесь чувствую себя уютно, как клоп в перине.

– Тебе любое поселение, где больше трёх домов кажется большим, – усмехнулся Джед.

– Что правда, то правда, – охотно согласился Канадец.

Генри был в восторге от жилища старика. Словно сомневаясь в реальности окружающих его предметов, он осторожно погладил кончиками пальцев запылённое дуло "прадедушки всех револьверов", коснулся холщовой сумки с индейским орнаментом, потёр между пальцами кожистую перепонку крыла летучей мыши.

Старик заметил последний жест молодого человека.

– Мне за них хорошо платят, – пояснил он.

– Так это и есть тот бизнес, который держит тебя за пределами обжитых территорий? – спросил Джед, небрежно качнув указательным пальцем одну из шкурок. – Крупные твари, но я первый раз слышу, что ими кто-то интересуется.

– Есть парень, который обещал купить их у меня. Это трудный бизнес, – сказал старик, разгребая от хлама длинную лавку, чтобы освободить место для гостей. – Говорят, этих крупных мышей раньше было тьма, но теперь с каждым годом становится всё меньше и меньше – одна мелюзга летает, – старик пренебрежительно махнул рукой. – Но та мелкая порода моего парня не интересует – ему этих здоровяков подавай.

Генри ещё раз скользнул взглядом по полкам и вдруг замер как заворожённый. Сердце его учащённо застучало от смутного, пока ещё непонятного предчувствия. Отодвинув консервную жестянку, он взял с полки ажурный металлический предмет похожий на большую брошь, обратил к старику ошарашенный взгляд:

– Откуда это у вас?

Канадец подошёл, равнодушно глянул:

– Это штуковина от старой сабли.

– Что вас так удивило? – Алисия тоже подошла, взяла у Генри «брошь». – Тонкая работа. Судя по узору, восточная вещь.

– Это гарда от самурайского меча, – ответил Генри.

– И что из того? – не поняла Алисия.

Не отвечая на вопрос, Генри перевёл взгляд на старика.

– А клинок?

Канадец пренебрежительно махнул рукой в сторону двери.

– Где-то под навесом. Штука странная и неудобная, рукоятка чуть ли не такой же длины как лезвие. Проку от неё мало.

Старик по молящему взгляду молодого человека понял, что отложить поиски клинка до завтра не удастся. Вздыхая, вышел на террасу. Генри выскочил вслед за ним, помогал старику шарить под навесом крыши. Наконец Канадец вытащил из-под тёса тронутый ржавчиной клинок.

Генри трясло от возбуждения – взяв клинок, он бросился в дом, стал в сумраке перебирать хлам на полках. Что-то уронил на пол, но нашёл рукоятку меча. Рылся дальше, боковым зрением замечая, как Джед и Алисия, не понимая его возбуждения, недоумённо переглядываются и пожимают плечами. Он попытался взять себя в руки и придать своим поискам вид обыденности, но явно переигрывал, вызывая ещё большее недоумение.

Мысленно ругал себя за несдержанность. Чего доброго, придётся давать объяснения по поводу своего странного поведения. Значит – врать! Ибо раскрывать свои тайны не входило в его планы. А врать претило.

Подняв над головой керосинку, Канадец освещал полки. Не найдя того, что искал, Генри обернулся к нему, нетерпеливо потряхивая повёрнутой кверху ладонью.

– Должны ещё быть фучи и сеппа.

– Парень, ты, конечно, можешь ругаться, – сказал старик. – Я и сам слова не очень-то выбираю, но делай это так, чтобы и мне было понятно.

– Такая плоская металлическая втулка и две шайбы с узкими прорезями под клинок, – нетерпеливо пояснил Генри.

Старик высыпал на полку содержимое одной из консервных жестянок, – болты, ржавые гвозди. Разворошив хлам указательным пальцем, Генри с бьющимся сердцем нашёл то, что искал, нанизал все свои находки на хвостовик клинка, вставил рукоять. Оставалась завтра при свете дня выстрогать из дерева тонкий стерженёк и закрепить при помощи него рукоятку на хвостовике клинка.

Вытянув меч так, что он стал продолжением его руки, Генри некоторое время любовался им, потом обернулся к старику.

– А второй?

– Что второй? – не понял Канадец.

– Второй меч где?

– С чего ты, парень, решил, что был второй меч?

– Это катана, должен быть ещё вакидзаси, – Генри осёкся, по виду старика поняв, что тот снова начнёт читать ему нравоучения про ругательства. – Ладно, извините.

– Да что ты так всполошился? – не понимал старик. – Дался тебе этот вертел. Хочешь, мачете тебе подарю?

– Мачете не хочу, подарите меч.

– Бери ради Бога. Хлама меньше будет.

– Вы так и не сказали, откуда он у вас?

– Приятель один оставил.

– Давно?

– Ого-го!

– Вспомните хоть примерно.

– Зачем примерно, могу точно вспомнить. Это был пятьдесят девятый год.

– Двадцать шесть лет, – едва слышно прошептал Генри.

В голове у него роились ещё с десяток вопросов, но задать их он не успел – старик вдруг насторожился, порывисто вскинул указательный палец, этим жестом перебив молодого человека на полуслове.

За мутным окном сумерки переходили в ночь. Сквозь густую синеву неба проклёвывались первые звёзды, из-за горной гряды поднимался тонкий серп убывающей луны. За стеной явственно слышались негромкие, но настойчивые звуки, будто стучали одна об другую деревянные чурки.

– Как они мне надоели, – тяжело вздохнул старик.

– Кто тебе надоел, старый ворчун? – спросил Джед.

– Ясное дело кто – мертвяки, – ответил старик тоном, каким говорят о самых обыденных и надоедливых вещах. – Как только солнце уходит, они тут как тут. Слава Богу, здесь они недотёпы полные, и не так опасны, как те, которые бродят по ту сторону хребта. А недавно объявился дилижанс-призрак. Ездит по ночам, как ни в чём не бывало, будто совершает обычный рейс. Две дохлые лошади в упряжке тянут его резвее, чем шестёрка живых, а на козлах – скелет с кнутом в руках. Тьфу! – Старик с омерзением сплюнул и дружески похлопал Генри по плечу. – Чувствуйте себя как дома, а мне надо закончить работу. Негоже это дело на ночь оставлять.

Он направился к двери, а гости недоумённо переглянулись, провожая его взглядами.

– Время сохранило старику зоркость, но, похоже, не пожалело голову, – сказал Джед, и Генри показалось, что непроницаемое лицо аризонца впервые отразило какие-то чувства, и чувствами этими были досада и жалость.

А может Генри просто показалось? Во всяком случае, когда аризонец повернул голову и свет лампы, заглянув под поля шляпы, осветил черты его лица, в них не было уже ничего кроме прежней непроницаемости. Джед оглянулся на дверь, и сказал своим обычным бесстрастным голосом:

– Пусть лучше меня живьём растерзают стервятники, чем дожить мне до таких лет.