Читать книгу Альбом - Сергей Конышев - Страница 12

Я выкинул банку. Достал из рюкзака вторую и пшикнул. Огляделся. Никого. Стряхнув с лавки песок, сел и, глотнув пива, стал слушать девятую песню. Она началась незамысловато. С гитарного треньканья на восточный мотив. Когда перебор повторился четыре раза, его усилили тарелки, скретчи и басуха. Звук стал качёвей, но остался назойливым. В таком формате перебор повторился ещё четыре раза. Наконец грянул речитатив, как у Deftones, и всё затмил, но тюркская гитара продолжала зудеть на фоне. Я лениво почесал ухо. Зевнул и вдруг почувствовал себя уставшим и расшатанным. «Как Лёнька зимой две тысячи третьего», – подумал я, а Шинода подтвердил это в конце куплета…

Кое-что из этого Лёнька сказал мне той самой зимой две тысячи третьего. Почти две тысячи четвёртого. В канун Нового года, когда Россия в едином порыве гуляла и пьянствовала, а во Владимире было как везде: снежно, нарядно и весело. Люди бездельничали, влюблялись и били друг другу морды, а я выделил часик и сидел за компьютером, записывая клипы на сидиэрки, чтобы потом отправить их другу в Пермь. В дверь позвонили. Мама готовила «шубу» и оливье, поэтому открыл я. Передо мной стоял Лёнька. В осенней куртке, кедах, без шапки и шарфа. Он дрожал и в целом выглядел плохо. Худой и с нездоровым лицом, на котором проступали красные пятна и печать деградации. Лёнька зашёл трезвым, и тем отчётливее она была заметна.

Но дело было не только во внешности, изменилось отношение к нему. Его образ жизни стал обыденностью для окружающих. Теперь, если он валялся, никто ему не помогал. Максимум звонили и сообщали: «Там ваш Лёня, у третьего подъезда. Заберите». Если начинал буянить, вызывали милицию. Та приезжала и успокаивала его дубинками. На Лёньку все махнули рукой. Кроме бабушки, конечно. Она продолжала о нём заботиться, искала, таскала, отпаивала. Кормила обедом и даже иногда помогала деньгами, потому что остальные перестали давать ему в долг, но ко мне Лёнька зашёл впервые. Не знаю, может, из-за детской площадки, а может, потому что дорожил нашим прошлым, ведь для опустившегося человека былые деньки всегда дороже, чем для обывателя. Для первого это – соломинка, для второго – только воспоминания.

– Привет. Как дела? – спросил Лёнька.

– Привет. Нормал. Сдаю первую сессию. Вот приехал домой на праздники. – Я смерил его взглядом и хмыкнул: – А у тебя, смотрю, без изменений.

– Да, – подтвердил он и выдавил улыбку, но как-то по-лакейски – жалко и подобострастно. Не в своём стиле.

Повисло неловкое молчание.

– Давно не виделись, – наконец сказал я.

– Да, – повторил он.

Мы продолжали стоять в дверях. Мне и в голову не пришло пригласить Лёньку внутрь – своего бывшего лучшего друга, настолько это казалось неестественным. Он и не просился, видимо, привык к разговорам в таком формате.

– Что-то случилось? – спросил я.

– Нет, то есть да. Вот зашёл увидеться. Давно же не виделись. – Он смутился и опять изобразил улыбку, а после некоторой паузы добавил: – Помнишь, мы с тобой детали сдавали?

– Да, конечно. Конденсаторы, кажется.

– Именно! – Лёнька взбодрился. – Я тебе тогда вернул пятьдесят вторые. Помнишь? Круглые.

– Которые как летающие тарелки?

– Да, да! Давай сдадим их – и деньги пополам?

– Ты же сказал, они копейки стоят.

– Скупщик тогда ошибся. Дебил просто! Ну и хорошо, что дебил. Теперь выгоднее продать можно. Спрос большой. Говорят, в Америке дефицит цветного металла, так что продадим эпик. Пятьдесят вторые у тебя же с чёрной крышкой?

– Без понятия! – ответил я.

– С чёрной! Я точно помню. Это эпик! Там много тантала и серебра. К тому же с тех пор цены выросли. Спрос больше, а предложение упало. Это всё из-за Америки. – Уши у Лёньки покраснели. – Нужно спешить! Хорошо бы сегодня всё сделать. Я быстренько смотаюсь на барахолку. Там скупщик новый. Лох пока. Впарю ему в два конца.

– Я сейчас не могу. Мама дома.

– Давай вечером тогда я зайду? – сделал он ещё попытку.

– Нет.

– Ты мне должен, – вдруг сказал Лёнька и посмотрел на меня, как в старые добрые.

Передо мной стоял начальник, а я опять был подчинённым. Лёнька требовал, и я заколебался.

– Что должен? – тихо спросил я.

– За детскую площадку.

– Но… – я оглянулся, проверив, где мама. – Это было давно. Больше двух лет назад. Я же ни в чём не виноват. Что я мог сделать тогда?

– Но ты ничего не сделал.

Пауза.

– Лёньк, деталей больше нет, – соврал я. – Отец заезжал. Забрал все свои вещи. И паяльник – тоже. Ничем не могу помочь.

Мы недружелюбно смотрели друг на друга.

– Почему же? Можешь.

– Как? – Я вышел за дверь и прикрыл её.

– Дай двести рублей. – Лёнька ухмыльнулся. – Сто – за испорченную жизнь и сто – в долг. На месяц.

Я сжал зубы от злости. Был у него ещё порох в пороховницах.

– Ссышь, что не верну стольник? – спросил он. – Не ссы, Серёга, отдам с получки. Меня взяли грузчиком в «Стекляшку».

– Хорошо. Подожди тут.

– Эпик! – сказал Лёнька, а я зашёл в квартиру и запер дверь на ключ.

– Кто там? – спросила мама.

– Знакомый один. Надо ему диск «Оффспринга»[11] отдать, – опять соврал я, потому что мама была в курсе Лёнькиных дел и всё это ей очень не нравилось.

Я вернулся в подъезд. Лёнька стоял там же, облокотившись на стену.

– Давай поднимемся между этажей, – сказал я. – Ты же куришь?

– Курю.

– Покури тогда. Поговорить надо.

Мы поднялись на площадку между третьим и четвёртым этажами. Лёнька вытащил из кармана пачку «Тройки» и предложил мне сигарету. Я отказался. Лёнька закурил и, глубоко затянувшись, выдохнул мне дым в лицо. Я закашлялся и, размахивая руками, сделал шаг в сторону.

– Ты чего?

– Не нравится? – Лёнька улыбнулся.

– Не нравится, – ответил я.

– Мне тоже не нравится, когда мне читают мораль. Ты же за этим меня позвал? – Он вдруг рассмеялся. – Так уж и быть, отработаю стольник, который в долг. Послушаю тебя. Можешь начинать!

– Зря ты так. Я же помочь хочу.

– Ты помог уже на детской площадке. Давай выкладывай, чего хотел. Мне идти нужно. Дела.

Пауза.

– Зачем тебе деньги? Опять? – спросил я как можно жёстче.

– Да, представь себе, опять. – Лёнька затянулся и снова выдохнул мне дым в лицо. – Это всё?

Я поморщился, но, разогнав дым, сказал, что не всё, и спросил, не надоело ли ему так жить.

– Как так? У меня всё эпик, – ответил Лёнька. – Зачем ты вообще начал этот тупой разговор?

– Просто хочу помочь.

– Помощничек, – передразнил он. – Я слишком давно тебя знаю, чтобы поверить в это. Знаю, чего ты хочешь. Ты хочешь потом говорить всем, что пытался помочь, а я оказался наркоманом несчастным. Да? Я прав?

Лёнька подошёл ко мне вплотную. Затянулся. Я увидел его жёлтые зубы. Волосы в носу. Красные пятна на щеках. Он выдохнул дым в сторону.

– Нет, – ответил я.

– Теперь всё? – Лёнька нахально улыбнулся.

Продолжать разговор было бессмысленно.

– Держи, – я протянул ему двести рублей. – Можешь не возвращать.

Лёнька взял.

– Знаешь, что я с ними сделаю? – вдруг спросил он серьёзно.

– Догадываюсь, – ухмыльнулся я.

– Ничего ты не догадываешься! – заорал он. – Ты же ничего обо мне не знаешь. После детской площадки мы перестали быть друзьями. Хочу, чтобы ты знал это! – Лёнька сделал паузу и добавил уже спокойно: – А сейчас я зашёл к тебе за компенсацией. Имею на это право.

– Ты получил её. Цену сам назначил. Пока!

– Стой! – Лёнька схватил меня за руку. – Цену не я назначил. Это псих один столько просит. – Лёнька смотрел на меня в упор. Понизив голос, он добавил: – Ты легко от меня отделался. Если бы не Кифа, я бы никогда к тебе не пришёл. Слышишь? Никогда!

Лёнька замотал головой.

– С ней что-то случилось?

Лёнька отпустил мою руку и подошёл к подоконнику. Забычковал сигарету и выбросил её в форточку.

– Она опять в психушке. Я сегодня был у неё. Она плакала. Говорит, ей плохо там. Умоляла принести что-нибудь на Новый год. – Лёнька прикусил губу, а пятна на лице стали пунцовыми. – Я договорился там с психом одним, что он после вечерней проверки продаст мне «обсосы».

– Обсосы?

Лёнька начал заламывать пальцы. Попытался ухмыльнуться.

– Они хитрые, эти психи. Хорошо там на обсосах зарабатывают. Им же выдают циклодол для лечения. Они делают вид, что проглатывают таблетки, а сами под язык. Под язык. Когда медсестра уходит, выплёвывают и продают. Мы их обсосами и называем. Я не брезгливый, так дешевле. Эпик! Псих этот и обещал десять штук из окна скинуть. По двадцать рублей за циклодолину. Итого двести рублей. Вот… Мне пять и ей пять. Как раз закинуться по разу. Я завтра кровь из носа должен ей отнести, а то она обещала повеситься.

Пауза.

– Не знаю, что и сказать. Не понимаю… Зачем тебе всё это? Не понимаю!

Лёнька с ненавистью посмотрел на меня и неожиданно спросил, помню ли я группу Linkin Park.

– Конечно, – ответил я.

– Помнишь, кассета у меня была с первым альбомом?

– TDK переписанная? Которая из «Бидона», за двадцать рублей?

– Да, она. – Лёнька улыбнулся. Воспоминание было приятным. – Я недавно продал её на барахолке за десятку, но до этого переслушал.

– И как?

– Эпик, конечно! Честера вспомнил, – мечтательно проговорил Лёнька, будто позабыв о скором циклодоле. – До сих пор его плакат в комнате висит. Там ещё «Рол модал» чёрным маркером написано. Помнишь?

– Помню. Классный плакат.

Лёнька стал шарить по карманам. Вытащил пачку «Тройки» и закурил.

– У них же второй альбом вышел недавно, – сказал я, – Meteora называется. Слушал?

– Не слушал. Эпик?

– Естественно, эпик!

Мы улыбнулись.

– У тебя нет случайно? – спросил Лёнька.

– Дома нет. В Москве только.

Лёнька сказал, что обязательно достанет диск и послушает. Потом затянулся и, стряхнув пепел на пол, добавил:

– Так вот о чём я. Нужно обязательно сказать тебе об этом.

– О чём?

– Не о чём, а почему.

– И почему же?

– Потому что Linkin Park мы любили на двоих.

Я кивнул.

– На «Теории» есть песня A Place for My Head, – продолжил Лёнька, – то есть «Место для моей головы». – Он постучал кулаком по лбу. – Она больше всех мне теперь понравилась. Я даже перематывал несколько раз, чтоб послушать её опять. И, понимаешь, засела в голове строчка. – Он зажмурился и тихо напел: – «I want to be in another place. I hate when you say you don’t understand». Понимаешь?

– Ну так. Отдельные слова.

Лёнька укоризненно помотал головой:

– Перевожу! Я хочу быть в другом месте. Я ненавижу, когда ты говоришь, что не понимаешь.

И вдруг Лёнька взорвался:

– Теперь понимаешь?

Я отшатнулся.

– Я хочу быть в другом месте! Я не хочу быть с тобой! Я ненавижу тебя! – орал он. – Я ненавижу, когда мне говорят, что не понимают. Зачем ты это делаешь? Не говори мне так больше никогда. Что тут непонятного? Надо было в школе английский лучше учить. Я ненавижу!

Он перевёл дыхание.

– Всё ещё не понимаешь? Я ненавижу тебя! Я не хочу быть с тобой рядом! Я хочу к Кифе! Но я здесь! Понимаешь, здесь и попрошайничаю! – Вдруг Лёнька сник и еле слышно добавил: – Если бы не бедненькая Кифа! Ей так плохо в психушке. Я так нужен ей сейчас. Я так люблю её…

Он зарыдал в ладони. Мы простояли так с минуту. Наконец Лёнька встряхнул головой и сказал:

– Извини! Если бы не Кифа… Совсем крыша без неё едет.

– Ты меня тоже извини!

– Извиняю.

Он развернулся и побежал по ступенькам вниз.

– Остановись! – крикнул я. – Дальше будет хуже! – Но Лёнька ничего не ответил. Были только слышны его удаляющиеся шаги.

* * *

Я прислушался. Неистово скримил Честер. Агрессивно читал Шинода. Настоящая музыкальная вакханалия. «Интересно, а что вокруг?» – подумал я и вытащил один наушник. Пели птички и говорили люди, а впереди шёл мужик в спортивном костюме и вёл на поводке корги, которая смешно виляла попой. Я улыбнулся и сказал вслух: «Какой хороший пупсик! Вот бы потискать тебя». Мужик неодобрительно посмотрел на мою банку и укоротил поводок. Я огляделся: людей много, а я с пивом. Опять глотнул, вставил наушник и вытащил телефон. Время поджимало, а до конца альбома оставалось три песни. До конца Лёнькиной жизни – тоже. Я влил в себя треть банки и подумал: «Удивительно всё-таки, как Лёнька сросся с этим альбомом. Не жизнь, а трек-лист!»