Читать книгу Альбом - Сергей Конышев - Страница 4

Я слышал эти строчки сотни, тысячи раз. С них начинается Hybrid Theory, или «Гибридная теория», если по-русски, а песня называется Papercut. Честер говорил, что она его любимая. На неё даже снят клип. Он там скачет в клетчатых штанах и с ирокезом, но особенно мне нравится вступление, пускай электронное, но лаконичное и резкое, как полагается в «открывашках». После него вступает всё остальное: бас, гитара, барабаны. Происходит нагнетание – тревожное, как флешбэки из прошлого. Они замелькали в голове, и перед глазами поплыли кадры из две тысячи первого, когда я купил себе этот диск Linkin Park на вещевом рынке «Факел». Конечно, пиратский, но от этого не менее ценный. Я натурально был счастлив в тот день, и ведь ничто не предвещало такого финала.

* * *

Июнь. Я во Владимире. Между центром и окраиной. Остановка «Кафе “Новинка”». Проспект Строителей. В серой хрущёвке на третьем этаже. Справа от лестницы, в задрипанной однушке, где живу с мамой и папой. Они на работе, а я сижу на диване и бездумно смотрю в стену на обойный узор, напоминающий колотый пармезан. Тогда я, конечно, не знал этого слова и подумал бы, что речь о длинных макаронах, которыми нас кормят в школе. Я только вернулся оттуда. С утра как раз был последний экзамен. Русский язык. Сдал на четвёрку, что для меня подвиг. Потом побежал на «Факел», где среди рядов с китайским ширпотребом звучал музыкальный отдел. Его задняя стенка была уставлена кассетами, а на прилавке лежали компакт-диски. Я ткнул в нужный и протянул деньги, которые мне подарили на день рождения. Вернулся домой и отчётливо понял, что девятый класс окончен. Впереди целое лето каникул.

У форточки назойливо жужжит муха. Я решил забить её музыкой. Подошёл к усилителю «Вега» и подключил к нему сиди-плеер Sony Walkman, куда вставил новенький диск «Теории». Аккуратно закрыл крышку и вжал кнопку «плей». На экранчике появилось слово Papercut, а советские колонки «25 АС» издали приветственный звук и начали транслировать музыку. Я сел обратно на диван и задумался о будущем. По-хорошему нужно готовиться в институт. Мама хочет, чтобы я поступил в Москве. Например, в Бауманку. Сначала она предложила это в шутку, но теперь говорит как о деле решённом. Что ж, я не против. Идея мне нравится. Она мне льстит, но ведь впереди ещё целое лето.

«Успеется», – решил я и переключился на более актуальную тему.

Сегодня с раскопок должен вернуться Лёнька Парков. Он – мой лучший друг и старше меня на год. Его отец – военный врач и любитель застоя, назвал сына в честь Леонида Ильича Брежнева, которого уважал и ставил выше Горбачёва, чей приход к власти воспринял болезненно. Слухи дошли до начальства. Его сослали в Молдавию, где спустя три года он стал участником приднестровских событий. По их окончании в девяносто втором семья переехала во Владимир, и как-то так вышло, что Лёнька пошёл в школу с восьми лет, хотя по интеллекту уже в пять мог стать первоклашкой. К сожалению, попали мы в разные классы: я – в «А», он – в «Г», зато жили почти вместе. Их квартира с перепланировкой находилась под нашей. Они часто там ругались, но два года назад всё успокоилось. Умерла Лёнькина мама. Отец с горя уехал в Чечню, да так и остался там, препоручив заботу о сыне бабушке – милой старушке в ситцевом платье и тапочках на каблуке.

Лёнька не особенно её слушался, а она всё жаловалась соседкам, повторяя: «Марья без Ивана – ещё не Марья», предупреждая их, что мальчику никак нельзя без отца. Так и родилась Лёнькина кличка. Сначала во дворе ради шутки, а потом и в школе его стали называть «просто Мария» или вообще «Маня». Последнее особенно его злило. Мы даже подрались, когда я произнёс это вслух. Он побил меня, хотя я был крупнее и выше. Лёнька всегда побеждал, поэтому я и тянулся к нему: не подчинялся, нет, но признавал его превосходство, потому что он был решительным и умным. Любил риск и лишился алкогольной девственности раньше всех во дворе. Потом лишил и меня. За седьмой учагой «Балтикой-шестёркой», которую мы купили в ларьке около общаг.

– Меня отец послал, – уверенно сказал Лёнька продавщице.

– Не врёшь, мальчик? – спросила она.

– Честно слово, – ответил он, и продавщица поверила. В святые девяностые это было нормой, потому что жизнь была дьявольской, – продавали даже детям.

Конечно, Лёнька не был «дитём», но, уверяю вас, в девятом классе он выглядел как ребёнок. Вылитый ученик шестого, ну максимум седьмого класса: с ломающимся голосом, худой шеей и тонкими руками. Но он был жилистым парнем, ловким и выносливым. С копной волос, в узких джинсах и тенниске без верхней пуговицы. Такая неочевидная конституция тела в придачу к обидной кличке сделала его изгоем с обострённым самолюбием. Он плохо сходился с людьми, потому что не любил, когда над ним смеялись, хотя с удовольствием зубоскалил над другими, которых ни в грош не ставил. У него вообще не было авторитетов. Лёнька сам хотел им стать, поэтому завёл себе такого друга, как я, – нерешительного ботаника с претензией, которого всегда можно раскрутить на слабо и втянуть в любую авантюру.

А их Лёнька обожал. Он постоянно что-то придумывал, предлагал и намечал план, которому мы потом следовали. Я был не только на побегушках, но и вторым компаньоном. Меня это вполне устраивало, потому что каждый хочет быть к чему-то причастным. В общем, я старался. Вкладывался с душой в общее дело. Таким однажды и стала калифорнийская группа Linkin Park. Почти неизвестная тогда в провинции. У них и был-то всего один клип на MTV, но Лёнька сразу почуял их потенциал и решил, что это подарок судьбы – возможность сменить кличку. Он попросил называть себя Лёнькой Парком, a Linkin Park возвёл в культ, решив стать их наместником во Владимире, а может, и главным фанатом всея Руси. Почему нет? Он страстно желал чем-то выделиться, а ню-метал как раз набирал обороты.

Я тоже стал последователем Linkin Park. Конечно, под влиянием Лёньки. Он постоянно о них говорил, особенно об их вокалисте Честере, которого не только признал авторитетом, но и начал боготворить: за внешнее сходство, за близкие ему лично тексты и за целеустремлённость, которая помогла Честеру стать звездой после всех этих проблем с наркотиками, алкоголем и родителями. Лёнька даже повесил над кроватью его постер из журнала Cool, на котором написал чёрным маркером: «РОЛ МОДАЛ»[1]. Я спросил, зачем он это сделал, а он ответил: «Чтобы понятней было. Я стану таким же» – и ударил себя в грудь. Не было ни одной причины ему не верить: Лёнька всегда шёл до конца.

* * *

Вдруг песня кончилась. Я осознал себя идущим вдоль забора. Как черепаха. «Прошлое всегда тормозит», – подумал я и обернулся.

Метро было всё ещё в поле зрения, а значит, за песню я прошёл метров сто. Прикинул скорость – два километра в час, тогда как обычно – пять-шесть. Боязливо огляделся по сторонам. Всем было на меня плевать, кроме собачницы, которая стояла за забором, курила и смотрела в мою сторону, пока её пудель исступлённо работал лапой. Я расплылся в улыбке, а она процедила: «Наркоманы долбаные» – и бросила в меня бычок. Я отшатнулся и чуть не упал. На душе стало тревожно, а в голову пришла строчка из Земфиры: «Меньше всего нужны мне твои камбэки». Да уж… зря я начал вспоминать Лёньку.