Читать книгу О чём мечтает весна - Сергей Москвичев - Страница 7

«Он выбрал её», – ещё раз сказал Анисим, когда Лада хоть немного успокоилась.

Она позволила себе столь дикую истерику при богатыре, что теперь её трясло от стыда, а не от гнева или кромешного непонимания.

Лада за несколько минут пережила целую бурю эмоций. Но аффект спал, и теперь появилось ощущение, что годы прошли с тех пор, как она услышала эту фразу впервые. Лада медленно приходила в себя, стоя на пороге дома Анисима. Когда она пришла к нему, воротившись от родителей Ярослава, то не решилась войти в ответ на приглашение. Почувствовала неладное.

«Он выбрал её, выбрал как женщину», – ответил Анисим, когда Лада спросила, почему Ярослав решился геройствовать ради Снегурочки, ради чужой, ледяной и зловещей, окутанной мраком тайны и ужасным заклятием.

«Ярослав предал меня», – зажглась лучиной в уме Лады осознанная правда.

Их нарекли сужеными. Они ещё не дали клятвы перед господом, но их будущий союз засвидетельствовала родня и сваты. Что люди скажут?

Анисим посмотрел на Ладу с глубокой тоской. Его суровый взгляд уступил ласковому и сочувственному взору. Она не выдержала этого.

– Мне жаль, – Анисим сказал это, едва не подавившись собственными словами. По крайней мере, Ладе так показалось.

«Жалость. Значит, я жалкая? Так считает теперь богатырь?» – она убежала прочь. Новая волна отчаянья накрыла. Стиснув одной рукой пуховый платок, прикрывая нос и рот другой, Лада пронеслась мимо отчего дома Ярослава, мимо несущих в коромыслах воду соседок, мимо Смиляны, нагружающей телегу товаром для муромского базара. Демьян что-то выкрикнул ей, рукодельничая на скамье у своей полуземлянки, она чуть не сбила с ног выскочившего из кустов Еремея, едва не столкнулась с братцем Федотом, несущим ведро отрубей с мельницы.

Бежала и бежала, остановилась у высоких кустов волчьей ягоды, вставших у окраины северного муромского леса.

– Что бы ты там ни решил, передо мной объяснишься, не отвертишься, – сказала Лада самой себе вслух и смело зашагала в наполненный тайнами лес.

Она ходила по этим узким тропам много раз, но никогда не углублялась на север в те дебри, где бежит ручей, зовущийся рекой Смородиной, где живёт отшельница, прозванная сплетниками Бабой-ягой.

Хмурые пейзажи успокаивали. Серые и бурые краски, оттеняющие тёмно-зелёную глубину основного фона, находили отклик в душе, вторя настроению Лады. Её дыхание выровнялось, а ум стал ясным. Постепенно вернулось былое внимание к деталям. Узор колючего леса выстилал почти прямой путь.

В какой-то момент показалось, что за шорохами и звуками дикой природы звучит мелодия рожка или дудочки. Лада уже слышала её, вчера, когда вместе с Демьяном, матушкой и сестрицей ходила за Медвежий ручей.

Тоскливая песня без слов, такой она казалась тогда, а сейчас раскрылась ещё большей печалью, принесённой в подол муромский вместе со Снегурочкой.

Мелодия затихла, зашуршали сухие листья и сброшенные соснами иглы, закачались ветки кустов по правую руку от тропы, и кто-то перебежал через неё, напугав Ладу. Она остановилась, ахнув.

«Это зверёк лесной, – силуэт был крохотным, размером с зайца, но чересчур чёрным. Не бывает таких косых. – Может, кот? Безобразничает тут, убежав из посада».

Объяснение собственное Ладе понравилось. Она так же поступила.

«Лучше бы ему тут не загуливаться».

Лес упокоился, и ветерок вновь донёс звуки рожка.

– Лучше так, – произнесла вслух Лада, улыбнулась и продолжила путь.

Нехоженая ей тропа вывела к ведунье-отшельнице Анисима и Ярослава, выведет и её. Лада совсем не боялась медведей, уверенная, что они уже спят, не страшилась волков, упрямо полагая, что человек грознее зверя.

Ветви качающихся крон приветствовали своими жестами, а зажурчавший впереди ручей подсказал, что река Смородина уже близко.

Лада вышла на прогалинку. В воздухе почувствовался пренеприятнейший запах. Он доносился от ручья.

«Ага, – поняла Лада. – Значит, Смородина, потому что смердит».

Избушка, очевидно, принадлежавшая отшельнице, стояла на другом берегу. Конца и края у бурной воды Лада не разглядела. И хоть ручей в ширь был не больше пяти метров, переходить его вброд показалось опасной затеей.

«Как же Анисим и Ярослав это сделали? Не рассказал об этом богатырь».

Мёртвая трава и листва замялись позади, Лада обернулась и увидела того, кто её недавно напугал. Точно. Это был кот, чёрный, не почудилось.

– Экий хулиган, – сказала Лада, и прохвост, проскользнув мимо неё, помчался на восток, против течения ручья.

«Неужели, ты хочешь помочь мне?»

Лада побежала за ним. Кот вилял хвостом, зазывая, увлекал мимо коряг и муравейников, громоздких камней и оврагов, а потом громко мяукнул и был таков.

– Исчез, паразит! – Лада принялась оглядываться, наивно помогая, что её поводырь всё же удружил.

На это не походило. Чёрный кот пропал в глухих непроходимых зарослях, оставив Ладу на берегу поодаль от любых видимых приспособлений для переправы. Расстроенная, она присела не небольшой пень, чтобы передохнуть перед возвращением обратно, развернулась к противоположному берегу, считая стволы, тогда и заметила молодца. Тот шёл поодаль, скрываясь за рядами ветвей. Лада вскочила, крикнула: «Эй!»

Молодец приблизился, и она увидела, это Ярослав. Он нёс откуда-то два больших ведра с водой, подошёл к самому берегу и, поставив наземь ношу, подбоченился:

– Лада! Ты как там очутилась? Сколько ходил, переправы не видел. По воде что ли перешла?

Она, как и суженый её, на минуту забыла о расставании, и ей хотелось узнать, как перебрался через Смородину Ярослав.

– Чур тебя, не говори ерунды, – выкрикнул он, утверждая, что Муром стоит на его берегу, и старица Ядвига живёт к югу от вод быстротечных.

– Почему ты не возвращаешься в подол?

– Я вызвался ухаживать за девой лесной, что вы из-за Медвежьего ручья привезли. Ядвига сказала, что чары на ней.

– Пусть другой кто о ней позаботится, а ты мне был обещан.

– Прости меня, Лада, прости, если сможешь. Засватали меня тебе батюшка с матушкой, да только сердце моё забрала Снегурочка. Не уж-то бы ты стала со мной перед богом и дала бы клятву венчания, зная, что полюбил я другую?

– А ты полюбил? Разве знаешь ты её? Не слышал ни голоса её, ни глаз не видел.

– Я их вижу теперь, когда свои закрываю, – Ярослав выкрикнул об этом уверенно и убедительно.

– На колдовство это похоже, суженый мой! Приворот али загово́р какой!

– Чур тебя! – схватил свои вёдра Ярослав.

«Чур меня», – одёрнула себя в мыслях Лада. Она пожалела о том, что пришла сюда, о том, что искала Ярослава. Не нужны ей оказались ответы его. Любовь их он предал, и нечего с предателя спрашивать. Ручей разделил их своей холодной водой. Намёк самой природы, что пробежало между ними что-то непреодолимое. И не воротится, как не повернётся вспять течение.

– Ступай, куда шёл! – крикнула Лада вслед Ярославу, перебивая журчание Смородины.

И сама пошла, быстро, но задумчивость всё ж овладела ею.

Что делать-то теперь она будет?

– Что делать-то, а хозяйство разве куда-то девалось? – зазвучал в голове голос матушки.

– Что делать-то, разве день завтрашний не придёт теперь? – заговорил разум голосом Смиляны. – Полно тебе уж. Вспомни, хотя бы, о варяжских женщинах, идущих в бой плечом к плечу с мужчинами. Представь их и возьми взаймы прыти и доблести.

«Ярослав хотел в Чернигов с Анисимом ехать. Может, теперь мне занять это место и податься в дружину княжескую?»

Где-то в чаще снова запел рожок. На мгновение показалось, что теперь он играет не мелодичную песню, а призывает её на войну. Нет, всё-таки показалось, музыка лилась лиричная. И теперь Лада осознала, что не мерещится ей, а кто-то действительно играет. Поддавшись любопытству, де́вица отошла от берега, следуя источнику звука.

На опушке, к коей не вели тропы ни глухие, ни исхоженные, играл на чудном инструменте высокий мужчина. Волосом заросший, в бороде листва сухая, а разодет празднично и не по погоде. Рубаха белёная, вышивкой пестрит золотой да красной, пояс широкий каменьями расшит, сапоги как цвет-огонёк пламенем сверкают. Увидал Ладу и музыку свою остановил.

– Не напугал тебя, де́вица? – голос о годах сказал, эхом по опушке пробежал.

– Чем же, сударь? – если поначалу Ладу и смутила ненавязчивая песнь, льющаяся с лесным ветерком, то теперь, когда она увидела её исполнителя, предрассудки свои отбросила.

– Дикие места эти в Муроме недобрыми слывут, и много суеверий ходит об обитателях здешних, а также тех, кто в топях ещё северней живёт.

– О ком же ты, сударь, говоришь? О Бабе-яге да Лешем, о кикиморах болотных да русалках, что на древах вековых селятся? – Лада рассмеялась.

– А разве ты не веришь в них?

– Может, и верю, а только не встречала никогда.

Теперь в ответ рассмеялся мужчина.

– А я не напугала тебя, сударь? – спросила Лада.

– Чем же, де́вица?

– Ты ведь тоже веришь в Бабу-ягу да Лешего, в сороку бесхвостую и чудище поганое. А вдруг, я и есть ве́щица, какой рядовичей несмышлёных пугают.

Мужчина обернулся задом, нагнулся и между ног своих выглянул на Ладу, выпрямился и встал обратно:

– Теперь совсем не боюсь.

– Повеселил меня, сударь, – вздохнула Лада, от смеха успокоившись, – и я уж точно не забоюсь тебя теперь.

– Не боятся никого те, у кого сердца печалью и тоской наполнены. Нет тем дела до страху, кто скитается неприкаянный, потеряв любовь.

Странным образом показалось Ладе, что проведение столкнуло её с незнакомцем.

– И ты любовь потерял?

– Потерял, – выдохнул мужчина, – где-то здесь должна быть, не видела?

Пошутил ли тот?

– Я тебя впервые вижу, и любовь твою знать не знаю, – тут Ладе вспомнилось, как упоминали давеча о кобзаре, заблудившемся и сгинувшем в чащах северных. – Не певец ли ты странствующий, сударь?

– Может, и был когда-то странником, да сердце мне подсказало, где я должен быть.

Сердце Лады на схожий вопрос пока ответа не дало.

– Спать думал, но холод, тьму несущий, разбудил, – пробубнил незнакомец под нос.

– Как зовут же тебя, сударь?

– Все по-разному, де́вица. Кто Селевом, кто Селиваном величает, кто стариком-боровиком, а кто Лешим. Разным я всем вижусь и по-разному в душах их откликаюсь.

Пошутил ли он сейчас?

«Дух ты лесной или нет, но и вправду не боюсь я сейчас ничего».

– Надеюсь, ты найдёшь свою любовь потерянную, – сказала Лада Селеву-Селивану Лешему на прощание.

– И ты, де́вица! – догнали Ладу эхо и тихая мелодия рожка.

Она вернулась в посад к полудню. Переживала за дела, без управы оставленные, в дом родной явилась, голову склоняя.

Матушка встретила ласково, обняла и пожалела. От того на душе молодой ещё горче сделалось. Сестрицы и братцы смотрели сочувственно, прицыкивали и ахали. Отдыхать велели сегодня.

А Ладе маянье не по нраву пришлось. Совет ей нужен был, а не утешение и жалость. И пошла за ним она к деду Демьяну.

Сосед плёл лапти, а его внук бегал неподалёку, размахивал палкой и выкрикивал угрожающие кличи.

– Печенегов сражает или половцев? – Лада кивнула на Еремея и присела на скамью рядом с дедом.

– Половцев окаянных. Они, супостаты, село наше сгубили. Но печенеги не лучше.

Лада вздохнула, не зная как лучше начать разговор:

– А я тоже задумалась о том, чтобы выйти в поле бранное. Не столь нежданно, как Ярослав меня одну оставить решил, но столь же яростно.

Демьян отложил лапоть, посмотрел как на юродивую:

– Вот умная ж ты девка, Лада, да всё туда же…

– Куда туда, поди, ещё кто в Чернигов собрался?

– Да не туда. В дурь свою девичью. Ох, Лада-весна, не видала ты боя, не лила крови ни своей, ни чужой. Красна война только на устах кобзарей наших да скальдов варяжских. А на деле – это худо хлестче бабьего горя и всех печалей выдуманных. Вот где беда, вот где мужская доля. Ежели наслушалась где-то о жёнах викингов, что в походы бок о бок с ними ходили, так брось это. Ты дева русская. Не заставь меня пожалеть, что показывал как меч держать нужно. Не для того я это делал, чтобы ты в походы с дружинами княжескими ходила.

– Я девой старой останусь, дед Демьян, теперь. Кто же меня в жёны возьмёт, кто засватает? На смех поднимут. Как мне здесь оставаться?

– От этого бежать собралась? От хохота бабьего и взглядов косых? Уж чего получше придумала бы. Сказала б, что работать умаялась, да семью тянуть на плечах своих.

– Божена и Смиляна уже выросли, и Неждана – помощница золотая. А Федот, Захар, Гордей и Наум – рукодельники. Не пропадёт семья без меня, если я в Чернигов уеду.

– Больно мне упрямство твоё не нравится, Лада. Неужели и вправду удумала?

– За советом пришла, а он и без слов твоих, дед, до меня долетел. С ветром, с песней. Сам Леший намекнул мне, что любовь и счастье искать нужно.

Махнул на эти слова Демьян рукой:

– Много твой Леший знает. И с кем же ты в Чернигов поедешь? С Анисимом, вместо Ярослава думаешь сгодиться? Великан, конечно, богатырь, всем варягам на зависть. Тогда засватать тебя ему нужно, да свадьбу сыграть. Раз уж решила быть женой викинга, так будь!

«Женой Анисима Великана стать? Он полная противоположность Ярослава. Если молодец – огонь, то богатырь взрослый – лёд. Он телом как гора, а нравом как медведь. Взглянешь и о стужу обожжёшься лютую. Если и способен Анисим на любовь, если не гора он, а вулкан, то спит тот крепко, не разбудить».

Обиделась на Демьяна Лада и пошла в церковь. Взмолилась господу Христу, божьей матери, послушала приходских да разговоры их с попом. Как по знаку высшему помянули те Рюрика, великого князя новгородского, родоначальника русской княжеской династии. До того как призвали его фино-угорцы и славяне, был он конунгом ютландским. А в жёны, по летописям, взял сестру князя Олега Вещего – Ефанду. И о ней вспомнили прихожане в беседе, отметили нрав её, бурный и воинственный, под стать мужнему и братскому.

«Близки мы, русские, духом с варягами. И пусть оседлыми стали, но кровь наша всё ещё горяча», – сказала Лада себе.

Когда она покинула церковные стены, то вышла в снегопад. Жители посада смотрели на крупные хлопья и шептались, а увидав Ладу, зароптали, что зима пришла удивительно ранняя всем приметам назло, и весну когда ждать их краю теперь, одному богу известно.