Читать книгу Фантастическая проза. Том 3. Поезд в один конец - Сергей Синякин - Страница 14

А в конце лета выяснилось, что Лине надо уезжать.

Мать устала от нападок соседей, а может, просто решила, что в деревне Лине трудно будет жить, вот и устроила дочку в городской интернат на улице Бажова. В нем Лине предстояло учиться и жить до окончания школы, и это значило, что все прежнее остается в деревне – и худое, и доброе, – а в Вологде будут у Лины новые впечатления и новые друзья и подружки, а все неприятное потеряет свой смысл. Да к тому же мать считала, что в отрыве от деревни и леса дочка ее изменится, может, забудет даже о даре, что бабка ей по старческому своему недомыслию передала.

Когда она уезжала из дома, всю ночь в подполе кто-то скулил и жаловался на жизнь, домовой Седик плакал, размазывая слезы по морщинистому лицу, и корова в хлеву мычала и отказывалась от пищи, а наутро покупатели матери жаловались, что вечернее молоко горчит. Мать везла Лину на попутной машине, которая ехала в Вологду за запасными частями в Сельхозтехнику. Они ехали в кузове, куда водитель бросил соломы и накрыл ее пологом, чтобы мягче сидеть было.

Вологда встретила Лину и ее мать обилием золотых колоколен, узкими улицами, состоящими из бревенчатых двухэтажных домов, городской суетой, которая была непривычна после размеренной деревенской жизни. Интернат на улице Бажова был в пузатом двухэтажном доме из черных просмоленных бревен. Во дворе бегало несколько подростков, которые на Лину посмотрели с нетерпеливым любопытством – новенькая, а как же! Лина осталась в коридоре, а мать зашла в кабинет директора и о чем-то долго говорила с ней. Коридор, выкрашенный ядовито-зеленой краской, был наполнен гулкой пустотой, от раскрытого окна волной накатывался последний августовский зной, голоса матери и директора были невнятны, и оттого произносимые ими слова казались непонятными – словно на иностранном языке разговаривали.

Наконец мать вышла, поцеловала Лину и даже маленько всплакнула.

– Ты тут слушайся, – сказала она. – Сама должна понимать, учителя только добра желают!

Вот тут Лина и поняла, что мать уезжает, а она остается наедине с чужим миром. Она вцепилась в мать и заплакала, но никакой плач не помог все повернуть обратно: документы были оформлены, а новая жизнь неизбежна.

Мать уехала, а Лина осталась в интернате. Скучно ей было – занятия еще не начались, дети из пионерского лагеря не приехали, ночевать приходилось Лине одной в огромной комнате, где стояли скрипучие кровати с разноцветными матрасами. И Седика не было, никто ей сказки на ночь не рассказывал, поэтому приходилось долго лежать с закрытыми глазами и считать недлей, которых она никогда не видела, но почему-то они Лине представлялись в виде колючек с красным цветком вместо волос. Утром она умывалась и шла в столовую, где ели преподаватели. Пока детей не было!

Толстый пузатый повар с масляными глазами приносил ей котлету и слипшиеся макароны на тарелке и кофе, в котором воды было куда больше, чем молока, а сахара почти совсем не было. Он гладил ее по голове и стоял рядом, опустив толстые руки в рыжих густых волосках. От сквозняка волосы на руках повара шевелились, и Лине казалось, что вот сейчас повар ее схватит. Но повар отходил, и тогда Лина быстро читала коротенькое заклинание на вкус, которому научилась у их домашней коровы. После этого заклинания можно было все что угодно есть, все казалось сказочно вкусным, как в ресторане, где Лина была один раз в жизни, когда отец был живой. Он был хороший, и если бы был живой, Лину никогда бы не отдали в интернат.

А потом приехали дети. Девчонки с интересом оглядывали новенькую, но знакомиться с Линой никто не торопился. Так, приглядывались.

В конце недели приехали шефы и привезли школьные подарки: каждой девочке ранец, в котором лежали расческа, пенал с шариковыми ручками разных цветов, несколько тетрадей, простой карандаш с резинкой на конце и транспортир с циркулем. А еще в ранце был простенький набор цветных карандашей – шесть цветов всего, у Лины дома и то больше был, она даже пожалела, что не захватила его с собой.

– А учебники? – растерянно спросила Лина.

– А учебники в библиотеке будешь брать, – объяснила ей сидящая рядом худенькая девочка с черными глазами и рыжими волосами, разделенными на два конских хвоста, и тут же деловито предложила: – Давай меняться? Тебе красная ручка досталась, а я красный цвет люблю. Давай я тебе взамен синюю отдам?

Лина сама красный цвет любила, но спорить не стала, поменялась, как соседка просила.

Та удовлетворенно спрятала ручку в пенал, оглядела Лину и сказала:

– А ты ничего. Давай знакомиться, меня Леной зовут!

Так у Лины появилась первая подружка в интернате.

У Лены мать с отцом пьянствовали, поэтому ее по решению поселкового Совета отправили в интернат. «Родичи у меня синяки, – сказала Лена. – Если начинают синячить, так пока деньги не кончатся. Папаня однажды мою куклу продал, ее мне на Новый год от совхоза подарили. А папаня взял и продал ее в Кубинке на базаре. Ровно за бутылку. А еще они нашего Шарика съели».

И кровати у них оказались рядом. Лена рассказывала новой подружке о преподавателях и мальчишках и девчонках, что учились в интернате. Больше всех она ненавидела завхоза – невысокого мужичонку с крысиным личиком и короткой стрижкой.

– Ты от него подальше держись, – сказала она. – Такой хмырь! Он к девчонкам пристает…

– Как это – пристает? – удивилась Лина. Завхоз был старый и страшный, такому ли к девчонкам с поцелуями лезть?

– Если бы с поцелуями, – по-взрослому печально сказала Лена. – Говорю тебе, держись от него подальше. И на склад к нему не ходи, когда попросит помочь. Поняла?

Ничего Лина не поняла, но согласно кивнула, чтобы не обижать подружку. Занятия, которые начались с первого сентября, показались Лине легкими. У них в школе и задачи потруднее давали, и ответов по теме требовали более развернутых. Училась она хорошо, а учительница биологии и химии Ада Владимировна прямо выделяла ее из всех остальных учеников.

– У тебя, Лина, способности, – говорила Ада Владимировна. – Тебе учится надо. Мы с тобой будем готовиться, чтобы ты в институт поступила.

Надо же – в институт! У них в деревне таких не было – все, кто в Завадном рождался, и жизнь свою здесь проживал. Только одна была Анна Быстрова, которая лет шесть назад из Завадного в город уехала, а потом там с ней что-то плохое случилось, только что именно так никто и не говорил, просто объясняли – скурвилась. Что это значило, Лина не знала, только слово было очень плохое, за него детей по губам били.

В интернате время тянулось однообразно – занятие, уборка помещений, вечерние игры, а по субботам и воскресеньям в маленьком тесном кинозале показывали кино. Лина здесь увидела кинофильмы «Щорс», «Когда казаки плачут», «Волга-Волга», «Кубанские казаки». «Кубанские казаки» ей не понравились – слишком уж хорошо в деревне жили, так не бывает. Впрочем, поправляла она себя, может, в кубанских деревнях именно так и живут – и ананасы, похожие на большие шишки, у них на столе, и апельсины с мандаринами, которые Лина пробовала один раз в жизни, на новогодние праздники, они тоже едят. И море у них там теплое, как вода в бане. Лине очень хотелось побывать там и посмотреть на море, если уж искупаться нельзя.

Вечерами она лежала, глядя в темный потолок, и слушала, как ноет далекий Седик.

– Скучно! – скулил домовой. – Зачем ты уехала!

Можно подумать, что она сама уезжала!

Завхоз подошел к ней в коридоре, бесцеремонно схватил за руку и принялся Лину разглядывать. Так курица на червяка смотрит, перед тем как склевать.

– Новенькая? – требовательно сказал он сиплым голосом. – Как зовут? Лина? Это хорошо…

Он отошел, а Лина вдруг обнаружила, что одноклассницы на нее смотрят кто с жалостью, а кто и со злорадством каким-то – ага, мол, попалась!

– Вот гад, – сказала Лена. – Он и на тебя глаз положил. Слышь, Линка. Ты старайся особо ему на глаза не попадаться, чмырю болотному!

Ага, не попадаться! Интернат не город, здесь спрятаться негде.

Завхоз, которого звали Арнольдом Николаевичем, встретил ее в коридоре, схватил за руку.

– Басяева! Ты чего без дела болтаешься? Пойдем поможешь, мне на складе кое-что посчитать надо.

На складе считать оказалось нечего, Арнольд Петрович усадил ее на стул и стал угощать конфетами. Не шоколадными, так – карамельками разными.

– Ух ты, Басяева! – сипловато сказал он. И полез к Лине под юбку.

– Арнольд Петрович! – попыталась вырваться Лина, но завхоз зажал ей рот потной противной ладошкой и бормотал:

– Ничего, Басяева! Ничего! Как говорится, смелость города берет! – а сам рукой наглел все больше и больше, терпежу никакого не было, только хотелось, чтобы все быстрее кончилось, и Лину затрясло, а потом она уже ничего не помнила.

Пришла она в себя и увидела, что Арнольд Петрович лежит на полу весь расстегнутый, а лицо и шея у него ярко-красного цвета и в уголке рта слюна пузырится. И глаза у него закрыты, только веки дергаются. Лина испугалась, но все-таки задержалась, чтобы привести себя в порядок, потом выскочила со склада и убежала в спальню.

Девчонки, что там были, на нее смотрели с любопытством, но никто ничего не спрашивал, только Лена села рядом, положила Лине руку на плечо и спросила:

– Лин, он тебя обидел? Козел старый!

– Слушай, Ленка, – сказала Лина. – Ты знаешь, он ничего плохого сделать не успел. Кажется, он умер!

– Да ты что? – ахнула подружка. – Ты… его?

– Да ты что, – возмутилась Лина. – Сам он, представляешь?

А утром приехал милиционер. Был он молодой, шутил со всеми, даже с директором – строгой Верой Ивановной, потом долго разговаривал с учителями, записывая их разговор на бумагу, а потом вызвал в кабинет Лину.

– Извините, – сказал он директору, – мы вдвоем поговорим.

– Она несовершеннолетняя, – нахмурилась Вера Ивановна. – Без педагога нельзя!

– Вот потом и оформим, – весело сказал молодой милиционер и нагло подмигнул ей.

Оставшись наедине с Линой, милиционер некоторое время ходил по комнате, потом поставил свой стул напротив Лининого, сел на него верхом и сказал:

– Ну, рассказывай!

– Что? – не поняла Лина.

– Все, как было! – сказал милиционер.

И Лина ему все рассказала, и про конфеты, и про рот, который ей Арнольд Петрович зажимал, и про то, как он на полу краснорожий лежал.

– А ты его ничем не ударила? – спросил милиционер.

– Чем? – снова удивилась Лина.

– Ну, не знаю, – сказал милиционер, откровенно разглядывая Лину. – Железкой какой-нибудь… Склад ведь, там все есть.

– Была нужда, – сказала Лина и натянула юбку на колени, уж больно пронзительно и нагло милиционер смотрел на ее ноги. – Сам он… – и, вспомнив слова Лены, вдруг почему-то добавила: – Старый козел!

– Значит, никаких развратных действий он в отношении тебя не предпринимал? – смущаясь, сказал милиционер.

– В трусы лазил, – сказал Лина, застеснялась, опустила голову и шепотом добавила: – Больше ничего!

– Иди, – сказал милиционер, тоже не поднимая головы. – Вот здесь подпиши и иди.

А потом ее расспрашивала Вера Ивановна и все качала головой, словно совсем не удивлялась рассказу Лины.

– Иди, Басяева, – сказала она. – Говорили мне…

Вечером перед сном Лина почему-то вспомнила наглого милиционера. Нельзя сказать, что она ничего не понимала, в почти пятнадцать лет дур не бывает, конечно, она понимала, чего от нее хотел Арнольд Петрович и почему ее хватал за колено милиционер. И от этого было особенно противно, потому что Лина все представляла себе совсем иначе, и суженого-ряженого видела совсем непохожим на лысого завхоза и наглого милиционера. Ей суженый-ряженый представлялся кем-то вроде молодого Баталова, чья фотография хранилась у Лины в тумбочке, и виделось все кисейно-воздушным, белым, с розами, которые падали с голубого бездонного неба. Лина полежала немного, поплакала, обижаясь на несовершенство мира, потом поговорила немного с Седиком, узнала последние деревенские новости, а потом вновь в ней заговорил рассудительный голос, который рассказывал ей о мире.

– Чистец буквицецветный, – сказал голос. – Многолетняя трава. Цветки собраны в колосовидные соцветия по десять-двенадцать цветков на конце стебля. Собирают в ранней стадии цветения и сушат, тщательно следя за тем, чтобы на заготовку не попали роса или дождь. Запах слабый, ароматный, чуть горьковатый. Настойки чистеца и жидкий экстракт применяются в акушерско-гинекологической практике.

Кто-то осторожно коснулся ее плеча.

– Линка, – горячо прошептала сидящая на соседней постели Лена. – А он, правда, с тобой ничего такого не сделал?

– Ничего, – сказала Лина. – Засипел, задергался, я и убежала. Наверное, сердце не выдержало.

– Слюной подавился, – сказала с ненавистью подружка. – У-у, козел!