Читать книгу Фантастическая проза. Том 3. Поезд в один конец - Сергей Синякин - Страница 2

Когда ушли гости, Гоша Минин не помнил.

Сам он открыл глаза около одиннадцати и обнаружил, что лежит на продавленном диване и накрыт старым плащом, источавшим запах пыли. Рядом лежала куча какой-то одежды. Кажется, даже что-то женское валялось. Мастерская напоминала поле боя, с которого еще не убрали подбитые и сгоревшие танки. Гоша сел на диване, с ненавистью разглядывая пустые бутылки и остатки пиршества. Все это предстояло убирать. А кто еще будет убираться в его собственной мастерской? Хотелось пить. И не только.

Страшно было представить, что небольшая компания оказалась способна выпить такое количество спиртного. Гоша насчитал три бутылки из-под коньяка, две из-под водки и пять из-под шампанского. И это не считая пива!

Он встал, чувствуя, как дрожат ноги. Да что ноги! Все тело дрожало и желало немедленно поправить здоровье. Гоша подошел к столу и с досадой убедился в том, что все бутылки пусты. Он едва не застонал от отчаяния. Деньги еще оставались, но ведь это идти надо было! На стене висела одна из его любимых картин «Печальный натюрморт». Натюрморт изображал початую бутылку молдавского коньяка, раскрытую и поломанную на неровные кусочки плитку шоколада и несколько яблок с бананами в широкой вазе. Картина была написана так, что зрителю сразу становилось ясным – хозяин к столу не придет. Гоша постоял, тупо разглядывая картину. Голова раскалывалась. Уже не соображая, что он делает, Гоша протянул руку к картине, взял из нее бутылку коньяку, подумав, выбрал самое румяное яблоко и вернулся к столу. Коньяк пряно обжег внутренности. Неприятный привкус во рту пропал. Голова, правда, еще болела, но это казалось временным явлением, Гоша уже чувствовал, как с каждым глотком к нему приходит желание жить заново. Бросить свою пошлую и пакостную жизнь и начать все заново. Он выпил еще, налил в пустой стакан и отправился к дивану, чувствуя, как стихает боль в затылке. Стало хорошо. Он сел на диван, задумчиво оглядывая мастерскую, словно прикидывал, с чего ему начать свою новую жизнь. Сделал еще один небольшой глоток, и тут до него дошло…

В два шага он оказался около картины.

Композиционная основа натюрморта – бутылка коньяка исчезла. Вместо плитки шоколада и яблока на картине белели пустые пятна. С ужасом и восторгом Гоша Минин разглядывал картину, отхлебывая из стакана коньяк, налитый из бутылки, нарисованной им самим. Он протянул руку, чтобы взять еще одно яблоко, но пальцы наткнулись на неровные мазки краски. Картина была написана маслом, с нее невозможно было что-то взять. Просто невозможно! Гоша вернулся к столу, оглядел бутылку. Коньяка в ней оказалось чуть больше половины, этикетка желтела тоже самая обычная, молдавский «Белый аист», а шоколад, наломанный прямо в серебряной фольге, оказался вполне привычным, изготовленным на кондитерской фабрике имени Бабаева. Гоша сел на стул, взял в руки яблоко, понюхал его. Яблоко тоже оказалось обычным – глянцевое, желто-красное, оно и пахло яблоком. Помнится, пришлось долго выбирать яблоки на базаре, чтоб они вписывались в задуманную цветовую гамму. Но сейчас… Он разрезал яблоко на несколько долек, сунул одну в рот. Обычное яблоко – сочное, сладковато-кислое, ничего особенного в нем не было.

На диване кто-то завозился.

Гоша обернулся. На диване, свесив голые стройные ножки, сидела смазливая девочка лет семнадцати, задорно курносая и с рыжей челкой.

– Привет, – хрипловатым со сна голосом сказало юное создание. – Выпить есть?

Девочка прошлепала босыми ногами по линолеуму, уселась рядом и плеснула в ближайший к ней пустой стакан коньяку. Она была без юбки, и узенькая полоска трусиков наводила на грешные мысли.

– Вообще-то ты жуткий свин, – сказала она. – Храпишь, как конь. На женщин внимания не обращаешь. Пьешь вот в одного.

– Ты кто? – Гоша вгляделся в ее тронутое конопушками лицо и не вспомнил.

– Здрасьте! – девочка залпом выпила. – А кто мне вчера весь вечер в любви объяснялся?

– Не помню, – искренне сказал Гоша. – Нет, серьезно, зовут тебя как?

– Викой, Викой меня зовут! – уже немного сердито сказала девочка. – Вот, блин, вчера руки целовал, портрет написать грозился, а сегодня и не помнишь ничего. Может, тебе память отшибло? Ты вчера лбом о шкаф так долбанулся, что дверца с петель слетела. Ты что, и в самом деле ничего не помнишь?

Гоша уныло помотал головой.

– Вот, блин, – сказала девочка. – Говорила мне мама, никогда не связывайся с художниками, поэтами и футбольными фанатами – от них одни неприятности. Ты же меня рисовать собирался. Хочешь меня нарисовать?

– Пожалуй, что нет, – сказал Гоша.

– А трахнуть? – спросила Вика и призывно облизала губы. Не иначе третьесортных американских фильмов насмотрелась.

– Лучше помоги убраться, – мрачно сказал Гоша. – Нет, больше ни одной пьянки в мастерской. Придут, нагадят, а убираться всегда хозяину.

Ворчал он больше по привычке, не в первый раз такое происходило, и каждый раз Гоша зарекался выпивать в мастерской. Вика встала и пошла к дивану. Выдернув из кучи тряпок, под которыми они спали, короткую юбочку, девочка принялась деловито надевать ее.

– У тебя вода-то есть? – спросила она.

Сам бы Гоша убирался дня три, докуривая чужие бычки, а женщина сделала все за час, и при этом не просто сделала, а убралась капитально, даже линолеум протерла тряпкой, отчего в мастерской все заблестело, словно и в самом деле чисто было.

Пока она убиралась, Гоша пытался честно вспомнить, было у него с этой самой Викой что-нибудь такое ночью, но так и не вспомнил.

– Ты мне выпить оставил? – спросила Вика, возвращаясь за стол.

Они разговорились.

Девочка училась в физкультурном институте и оказалась немного старше, чем выглядела. Двадцать два ей недавно исполнилось. И ничего у них ночью не было, они даже легли сначала в разных местах, только ночью Вике стало холодно, вот она и перебралась на диван, чтобы согреться немного.

– Только ты даже не проснулся, – сказала Вика. – Блин, юбку с меня стянул, сунул ее себе под голову и снова стал хоря давить. А храпишь ты, Минин, жутко! Я уж тебя и щипала, и пинала, и носок под нос совала – бесполезняк! Коньяк-то откуда? Я вчера, когда замерзла, все облазила и ни фига не нашла.

– Из заначки, – сказал Гоша и вновь вспомнил происхождение коньяка. Возбужденно вскочил, стал осматривать натюрморт. Все оставалось по-прежнему на картине: три белых пятна разной формы там, где стояла бутылка, где лежал шоколад и круглое белое пятно в вазе с яблоками.

– Слушай, – сказала из-за спины девочка Вика. – Это так задумано или ты просто недорисовал?

– Слушай, – сказал Гоша. – Ты всегда так много говоришь?

– Могу и помолчать, – обиженно сказала девочка. Подумала и предложила: – Пошли на диван?

Около двух она ушла. Перед этим долго возилась у зеркала, доставая из косметички разную косметику, чтобы разрисовать лицо. Посмотрела на себя в зеркало, хихикнула довольно, подошла к Гоше и чмокнула его в нос.

– Вообще-то ты ничего, – довольно сказала она. – А то ведь я даже подумала, мама дорогая, импотент попался. А ты прям виагра какая-то! Сильвестр Сталлоне[1] до Голливуда! Не скучай, я через денек забегу, завтра не могу, мне экзамен по спортивной психологии сдавать!

Гоша лег на диван, слушая, как стучат ее каблучки по каменным ступенькам узкой лестницы, ведущей в подъезд. Кажется, Вика даже напевала. А что, все нормально, ночь погудела в веселой компании, утречком любовью позанималась, психологическую разгрузку себе устроила, можно и экзамен идти сдавать.

И все-таки как это произошло? Нет, не Викой, с ней все ясно было, нормальная девчонка, которая борется со скукой всеми доступными ей методами. А вот как он сумел взять коньяк с картины? Гоша подошел к висящему на стене натюрморту, поковырял пальцем краску. А может, все это ему только привиделось? Нельзя ведь взять из картины коньяк, да еще пить его на пару с девушкой, закусывая нарисованным шоколадом! Бред! Расскажи такое кому-нибудь – обсмеют!

И тут он почувствовал, что в мастерской пахнет маками.

Густой такой стоял запах, словно поле рядом цвело. И Гоша Минин знал, что это за поле. Рядом с натюрмортом на стене весела картина, которая так и называлась «Мак цветет». Большое поле цветущих красных маков. Мечта наркомана.

И Гоше вдруг так захотелось погулять по цветущему лугу!

Он подошел к картине. На картине был луг, полный цветущих огромных маков. Дальше зеленела полоска леса и возвышались зеленые горы Тянь-Шаня. Красивая была картина, причем нарисована с натуры. Помнится, в тот год Саня Климан отправился на заготовки. Он с друзьями часто на них отправлялся – то в Чуйскую долину, то на Тянь-Шань. В этот раз он и Гошу поехать уговорил. Красота горных долин так поразила Минина, что он написал пять или шесть картин, из которых оставил себе лишь эту, с цветущим маком. Остальные были довольно удачно проданы на Аллее Борцов в центре Царицына, где по традиции выставлялись живописцы и мастера народного промысла, а также продавали свои самиздатовские сборники непризнанные поэты.

Сейчас, глядя на свою картину, Гоша ощущал прохладный ветерок, который доносил густой запах мака. Захотелось прогуляться по лугу. Желание было столь нестерпимым, что Гоша, глупо наклонившись, чтобы не зацепить об обрез голову, сунулся в картину. Тело ощутило пустоту, и он полетел на прохладную траву, а когда встал, то обнаружил, что стоит на лугу в окружении цветущих маков, а в воздухе был прорезан прямоугольник размером с картину, и в этом прямоугольнике просматривалась его собственная мастерская с продавленным диваном, длинным столом и висящими на стенах картинами. Вот так, значит! Он восторженно вздохнул. Оказывается, надо было захотеть. Очень сильно захотеть и все.

Он неторопливо побрел по маковому полю, потом наклонился, сорвал красный цветок, понюхал его.

– Мужик! – окликнули его. – Ты чего здесь ходишь?

Он обернулся.

На опушке ближнего леска стояли два здоровяка, подозрительно рассматривая его. У одного за плечами торчал ствол автомата.

– Я спрашиваю, ты чего здесь вынюхиваешь?

– Красиво, – сказал Минин.

Здоровяки заржали. Потом один из них негромко сказал другому:

– Я же говорю, наведет он на нас ментов. Или сам мент. Под дурака косит. Слышь, мужик, – приказал он, – иди сюда!

– Гапон, – вдруг сказал второй здоровяк, – а я его знаю. Помнишь, в прошлом году одна шустрая компания у нас половину поля оборвала? Гадом буду, он в той компании тусовался!

Гоша почувствовал недоброе. Бросив смятый цветок, он сделал несколько шагов от охранников поля.

– Греби сюда! – рявкнул второй здоровяк и потянул с плеча автомат.

– Спокойнее, Гапон, спокойнее, – сказал его товарищ. – Не пали, шума много будет. Ну ты сам посмотри, куда этот хиляк денется?

И тогда Гоша побежал. Сзади заулюлюкали, затопали, но Минин не оглядывался, он точно знал, оглянется – пропадет.

И успел.

Схватился за обрез картины, выпрыгнул в мастерскую с трясущимися руками, пересохшим ртом и безумным взглядом:

– А если и здесь найдут?

Торопливо перевернул картину рисунком к стене. Пусть отражается! Не станут же они себе лбы о бетон расшибать!

Коньяка в бутылке оставалось немного, хватило всего на глоток, но и этого было достаточно, чтобы прийти в себя. Через некоторое время Гоша уже улыбался, мысленно прикидывая открывающиеся перспективы. Надо было только очень сильно захотеть. И быть осторожным.