Читать книгу Комментарии к русскому переводу романа Ярослава Гашека «Похождения бравого солдата Швейка» - Сергей Солоух - Страница 10

– В каком «Сараеве»? – спросил Паливец. – В нусельском трактире, что ли? Там драки каждый день. Известное дело – Нусле!

В оригинале в vinárně – в рюмочной, погребке; вообще, к особенностям перевода следует отнести то, что довольно часто любое место, где выпивают и закусывают, – это трактир, безотносительно к тому, как оно определяется у Гашека. Еще один пример – собственно пивная «У чаши» (hospoda «U kalicha»).

Названия питейных и прочих веселых заведений, как и имена героев, чаще всего в романе подлинные – различных реально существовавших ресторанчиков и забегаловок. Многие, если не большинство, и поныне можно найти по тем же самым адресам. Тем удивительнее случаи, когда легкая идентификация не удается. В частности, это относится к погребку «Сараево» в Нуслях. Во всяком случае, ни один городской справочник тех лет такого злачного места не знает. Ярда Шерак предположил, что речь могла идти о замечательном уголке с девочками и дракой, который находился напротив Нусельской пивоварни, но был снесен лет сорок тому назад при реконструкции перекрестка улиц Отакара и Белеградская (Otakarova a Bělehradská). Почему нет? И география верная, и сербо-хорватский элемент на месте.

Трудно удержаться от упоминания еще одного элемента, биографически близкого уже самому Гашеку, будейовицкого. Вот, например, пишет будейовицкий краевед Ян Схинко (Jan Schinko. http://www.budejckadrbna.cz/drbna/drbna-historicka/11050-na-rudolfovskou-patrily-hospody-jeden-cas-jich-tam-bylo-az-osm.html), что на том самом Рудольфовском проспекте (Rudolfovská třída), на дальнем, загородном конце которого располагался знаменитый упоминаемый романе бардачок «Порт Артур» (см. комм. ч. 2, гл. 2, с. 326) было в лучшие времена в разных местах еще семь известных всему городу господ, в том числе и одна с названием «У Сараево» (U Sarajeva). Чем черт не шутит, может быть, она и залетела из армейской реальности в романную, согласно строгой художественной логике, хотя и вопреки железной исторической?

А какое-то Сараево, политика или там покойный эрцгерцог – нас это не касается. Не про нас это писано. Это Панкрацем пахнет.

Панкрац (Pankrác) – в ту пору самая новая и современная тюрьма Праги. Построена в 1885–1889 годах. Названа так по имени тогдашнего пригорода, в наши времена давно уже ставшего частью Праги и даже его современным деловым центром. Тюрьма же существует до сих пор, но главным образом используется как КПЗ. Официальное название – Vazební věznice Praha Pankrác.

Бретшнейдер умолк и разочарованно оглядел пустой трактир.

– А когда-то здесь висел портрет государя императора, – помолчав, опять заговорил он. – Как раз на том месте, где теперь зеркало.

– Вы справедливо изволили заметить, – ответил пан Паливец, – висел когда-то. Да только гадили на него мухи, так я убрал его на чердак.

Любопытно, что на шестом этаже дома На Бойишти, 12, не чердак, а мансарда.

Да только гадили на него мухи – еще один сюжет многократного использования. Впервые у Гашека в киевском рассказе «Повесть о портрете императора Франца Иосифа» (Povídka o obrazu císaře Františka Josefa I – Čechoslovan, 1916). С той только разницей, что в рассказе подрывной деятельностью занимались не мухи, а черный кот и присоединившиеся к нему куры.

В отдельном рассказе того же периода «Школа тайной полиции» (Škola pro státní policii – Čechoslovan, 1917) обыгрывается вся провокационная схема, но завершающаяся арестом не двух полузнакомых людей, а детективом Брауном, главным героем, всех, одного за другим, членов собственного семейства.

Тайный агент Бретшнейдер окончательно умолк, и его нахмуренное лицо повеселело только с приходом Швейка, который, войдя в трактир, заказал себе черного пива, заметив при этом:

– В Вене сегодня тоже траур.

На самом деле скорее нет, чем да. Вот что пишет по этому поводу самый известный и популярный наш специалист по истории Австро-Венгрии Ярослав Шимов (ЯШ 2003):

«А что же Франц Иосиф? Получив известие об убийстве Франца Фердинанда и его жены, престарелый император воскликнул: “Бедные дети!” – имея в виду, впрочем, не погибших, а их детей – Софию, Макса и Эрнста, оставшихся сиротами. Затем с уст усталого монарха сорвалась загадочная фраза, значение которой историки по-разному толкуют до сих пор: “Ужасно. Нельзя бросать вызов Всевышнему… Провидение восстановило тот порядок, который я, увы, не смог сохранить”. Что хотел сказать Франц Иосиф? Имел ли он в виду морганатический брак наследника, которым тот “бросил вызов Всевышнему”, или же речь шла о том, что Франц Фердинанд, по мнению его дяди, не годился для императорской короны… Бог весть…»

Как бы то ни было, особой скорби по поводу гибели племянника император, видимо, не испытывал… В Будапеште правящие круги почти откровенно радовались гибели своего давнего недоброжелателя, среди славянских подданных императора и короля царило по большей части равнодушие (хотя газеты наперебой возмущались «подлым убийством»), сочувствующие сербским националистам потирали руки, а лояльные Габсбургам обыватели отмечали, что даже в Вене «нет никакого траурного настроения. В Пратере… повсюду играет музыка».

Тем удивительнее, конечно, последствия для Европы и мира этого общего видимого безразличия.