Читать книгу Комментарии к русскому переводу романа Ярослава Гашека «Похождения бравого солдата Швейка» - Сергей Солоух - Страница 5

В наше время вы можете встретить на пражских улицах бедно одетого человека, который и сам не подозревает, каково его значение в истории новой, великой эпохи…

…Если бы вы спросили, как его фамилия, он ответил бы просто и скромно: «Швейк».

Чешское написание имени главного героя Švejk весьма занятно само по себе и не без значения: дело в том, что использование славянского йотированного «j» вместо чистого тевтонского «i» делает это как будто бы немецкое имя скорее чешским. Как пишет по этому поводу Cecil Parrott (CP 1982):

«Even Brecht spells his “Schweyk” with “y” to come nearer to Czech. In his “Schweyk in the Second World War” he makes Švejk say: – I have luck with my name, because I am Schweyk with “y”. If I had written it with an “I”, I should be of the German descent and could be called up».

«Даже Брехт писал “Schweyk” с “y”, чтобы создать ощущение чешского имени. В его пьесе “Schweyk in the Second World War” Швейк говорит: – Повезло мне с фамилией, потому что я Schweyk с “y”. Писался бы с “i”, считался бы немцем и меня бы сразу призвали».

Столкновение двух языков – чешского и немецкого, – заключенное в самом имени героя, замечательным образом характеризует тот этнокультурный конфликт, который был не просто характерен для повседневной жизни довоенной Чехии, но и во многом эту жизнь определял и формировал. И не случайно взаимопроникновение и взаимоотталкивание языков – родного и неродного, – оказалось одним из самых заметных и ярких стилевых элементов романа об этой жизни. Остается лишь сожалеть о том, что способа передачи этого базового фонетического, морфологического и синтаксического противостояния переводчик на русский не нашел или вообще не посчитал необходимым искать.

См. также комм., ч. 4, гл. 1, с. 249.

К этому, безусловно, стоит добавить, что сама по себе не слишком распространенная фамилия Швейк, согласно авторитетному мнению составителя первого этимологического словаря чешских фамилий Антонина Котика (Antonín Kotík, 1840–1919), скорее всего, восходит к славянскому корню «шуй» – левый. В одной из своих работ 1897 года, процитированной Ярдой Шераком (JŠ 2010), Котик пишет, обсуждая более частую и ходовую в Чехии фамилию Швейнога:

«švej není nic jiného leč šují (levý a tedy nepravý, křivý, kosý); švejnoha tedy – křivonohý. Ostatní jména jsou nesložená, pocházejíce z jednoduchého švej s příponami… – ka (švejka)…Tak lze vysvětlit i původ tvaru s příponou – k (švejk)

švej – не что иное как šují (левый, а также неверный, кривой, косой); švejnoha, таким образом, – кривоногий. Другие несоставные имена происходят из простого švej с суффиксом – ka… (švejka)… Точно так же можно объяснить и происхождение формы с суффиксом – k (švejk)».

То есть если бы вдруг какой-нибудь чудак пожелал, как, скажем, Владимир Набоков со своей «Аней в стране чудес», при переводе гашековского романа полностью русифицировать имя главного героя, то самым верным был бы вариант – бравый солдат Осип Шульга. Впрочем, с общеславянской левизной не все согласны.

Исследователи, склонные к домашней, менее научной и, соответственно, идеологически выдержанной лингвистике, например автор швейковской энциклопедии Милан Годик (HL 1998), вполне допускают и немецкое происхождение – от слова schweig (schweigen) – молчи, молчать. Как это молчание увязывается с ногами в случае куда более популярной, чем Швейк, фамилии Швейнога, при этом не говорится ничего. А равно и о том, как пристраивается к целому набору явно однокоренных, перечисляемых Антонином Котиком – Švejnožka, Švejnoch, Švejnar, Švejla, Švejch, Švejkar и Švejda.

Так или иначе, в своем творчестве к образу Швейка Гашек обращался трижды. Впервые в 1911 году, когда были написаны и опубликованы в нескольких номерах популярного пражского журнальчика «Карикатуры», а затем и «Весельчак» (Dobrá kopa) один за другим пять антимилитаристских рассказов:

1. «Švejk stojí proti Itálii» (Karikatury, 22.05.1911).

2. «Dobrý voják Švejk opatřuje mešní víno» (Karikatury, 19.06. 1911).

3. «Superarbitrační řízení s dobrým vojákem Švejkem» (Karikatury, 17.07.1911).

4. «Dobrý voják Švejk učí se zacházet se střelnou bavlnou» (Dobrá kopa, 21.07.1911).

5. «Dobrý voják Švejk působí u aeroplánů» (Dobrá kopa, 28.07. 1911).

На русском языке – впервые в малодоступном ныне переводе М. Скачкова (Бравый солдат Швейк готовится к войне. Юмористические рассказы. М.–Л.: Гослитиздат, 1931, с. 61–65) и затем уже в переводе Д. Горбова – ГИ 1955, с. 67–85 или Ю. Молчковского (т. 2, Библиотка «Огонек». – М.: Правда, 1958, с. 287–301).

Бравый солдат Швейк перед войной:

1. «Поход Швейка против Италии».

2. «Швейк закупает церковное вино».

3. «Решение медицинской комиссии о бравом солдате Швейке».

4. «Бравый солдат Швейк учится обращаться с пироксилином».

5. «Бравый солдат Швейк в воздушном флоте».

Летом того же 1911-го Гашек дарит едва рожденного бравого солдата двум шуточным сценкам, написанным сотоварищи (Франтишек Лангер, Эмил Дробилек, Йозеф Мах и другими любителями пива и пивной пана Звержины – Zvěřiny), – «Крепость» (Pevnost/Die Festung) и «Агадир» (Agadir). Стилистически трехчастная «Крепость» примечательна тем, что, как и будущий роман о бравом солдате, двуязычна. Немецкий и чешский сосуществуют на равных правах. Кроме того, забавна и смена субъектов и объектов. То есть по ходу немудреной драмы арестовывают не Швейка, а Швейк – явившегося из небытия императора Карла IV. И именно его, императора, а не Швейка, после допроса у полковника объявляют психом и отправляют к докторам в больницу. А неизменна среди всех этих перестановок верность и преданность Швейка непосредственному начальству: «я служу пану полковнику до последнего вздоха» (sloužím panu obrštovi až do posledního dechu). Ну а в четырехчастной безделице «Агадир», написанной, как и положено классическим образчикам, целиком стишками, Швейк и вовсе не Швейк, даром что по-прежнему австрийский солдат. Он выступает этаким водевильным Отелло, безжалостно и хитроумно отправляющим в пасть львов одного за другим ходоков к своей походно-экспедиционной жене Зулейхе (Sulejka). И чеха Выскочила (Vyskočil), и мавра Гаруэзаса (Garuezas). Впрочем, есть в таком совсем уже неожиданном преображении бравого солдата и своя сюжетная логика. Сценка «Агадир», несмотря на отсутствие точной датировки, скорее всего отклик на агадирский инцидент, имевший место в водах этого марокканского порта в июле 1911-го, выглядит естественным продолжением, сивкелом, июльского же рассказа Гашека «Бравый солдат Швейк в воздушном флоте», по ходу развития которого неугомонного героя вместе с аэропланом заносит в Африку.

Вновь вспомнил Гашек о своем бравом солдате спустя шесть лет, в феврале 1917-го, уже в Киеве, где, оказавшись в русском плену, стал сотрудником еженедельника «Čechoslovan» – официального органа «Союза чехословацких обществ на Руси» (Svaz československých spolků na Rusi), анти-австрийского объединения чешских колонистов, занятого прежде всего формированием чехословацких вооруженных дружин для войны на стороне русских, ядра будущего чешского легиона (см. комм., ч. 1, гл. 11, с. 153). Новая, на сей раз уже не столько антимилитаристская, сколько анти-австрийская история о Швейке была размером с небольшую повесть и вышла в виде отдельной книги с названием «Бравый солдат Швейк в плену» («Dobrý voják Švejk v zajetí». Kyjev: Slovanské vydavatelství, 1917, 121 s. – «Knihovna Čechoslovana. Sv. 3»). В русском переводе впервые – в книге MГ 1959, с. 9–102.

Рассказы и повесть на языке оригинала входили в состав собрания сочинений Гашека; кроме того, отдельную книжку, включающую помимо упомянутых и иные тексты, связанные с событиями или персонажами романа, составил чешский гашековед Радко Пытлик – NE 1983.

Во всех случаях неизменно волнующим гашековедов всего мира остается вопрос о том, кто из современников Гашека и при каких обстоятельствах если и не стал прообразом, то подарил будущему романисту сочетание имени и фамилии Йозеф Швейк. Существует красивая гипотеза, выдвинутая чешским журналистом Ярославом Весели (Jaroslav Veselý) и позднее развитая советским славистом Сергеем Никольским (CH 1997): о том, что сочетание Йозеф Швейк – результат случайной встречи в мае 1911 года 28-летнего Гашека с 18-летним юношей, носившим именно такие имя и фамилию, а проживавшим (еще одно совпадение!) рядом с пивной «У чаши» На Бойишти, дом 463. Неувязка лишь в том, что в соответствии с записью в книге учета полиции (policejná přihláška), которую нашел и опубликовал у себя на сайте Ярда Шерак (JŠ 2010), отметка о вселении семьи Швейков (мама Катержина, год рождения 1853, и два брата Йозеф (1892) и Индржих (1896)) в дом номер 463 по улице На Бойишти сделана 3 июня 1912 года – ровно через год после публикации первого рассказа Гашека о бравом солдате Йозефе Швейке. Впрочем, нехорошо для гипотезы и то, что мама Катержина никогда не была замужем, согласно метрике из города Жижелице (Žiželice), местечка, где Катержина счастливо родилась: Швейк (Швейкова) – ее девичья фамилия, а значит, папа Йозеф Швейк-старший – главное лицо изначальной истории Весели – если не очевидное недоразумение, то явная выдумка. И тем не менее. Все могло, конечно, быть.

Еще одну вполне правдоподобную гипотезу выдвинул Милан Годик (HL 1998), предположивший, что имя и фамилию Гашек попросту занял у известного депутата-агрария австрийского парламента (Рейхсрата) Йозефа Швейка (1865–1939). Анализ чешской и немецкой периодики, а также стенограмм парламентских заседаний начала прошлого века такую возможность отчетливо и недвусмысленно допускает. Действительно, Йозеф Швейк из местечка Свата Катержина (Svatá Kateřina) у Кутной Горы (Kutná Hora), депутат Рейхсрата двух созывов (1907 и 1911 годов), на заре столетия был прекрасно известен в Чехии. Его политическая деятельность началась с шумного первополосного скандала в 1903 году, когда вдруг выяснилось, что сторонники кандидата-агрария Швейка публично звали его оппонента (и, кстати, будущего победителя выборов в округе Хрудим) социал-демократа пана Удржала (Udržal) «первосортной собакой» (rasovým psem) (Národní Listy, 14.09.1903). Сам кандидат и политик Швейк в борьбе за доверие избирателей себя тоже не слишком сдерживал, все та же «Национальная газета» (Národní Listy, 12.04.1907) в заметке под заголовком «Беспрецедентный террор аграрного кандидата Швейка» (Neslýchaný teror agrárního kandidáta Švejka) сообщала, что на очередном митинге во время предвыборной кампании уже 1907-го с трибуны прозвучало: «Всякие типы на побегушках тут бы еще распоясывались и портили нам митинг» (2 свидетеля), «Мы челюсть-то тебе поправим» (2 свидетеля), «Ворота-то о бошки ваши расколотим (2 свидетеля):

Každy pacholek zde by se roztahoval a kazil nám schůzi (2 svědci), Urazím ti sanici (2 svědci) Hodíme vám brány na hlavu (2 svědci).

И просто многократно совсем уже невинное в порядке, так сказать, ведения деревенского собрания: «Эй вы, заткнитесь» (Drž hubu, chlape!).

Но к чести господина Швейка из Свата Катержины надо заметить, что с политической победой над социалистами, которая пришла наконец в 1907 году, вся его энергия и агрессия были обращены уже на настоящего, по его мнению, врага чешского крестьянства – военную машину Габсбургской монархии. В этой связи, всем буквально запала в душу антивоенная речь депутата Рейхсрата Йозефа Швейка, произнесенная, хочется особо отметить, по-чешски в венском парламенте 10 июля 1908 года и начинавшаяся таким сильными словами (к сожалению, ныне их можно воспроизвести только по немецкой стенограмме заседания, см. Йомар Хонси, JH 2010):

Члены палаты! Позиция чешских аграриев по военному вопросу (Militarismus) достаточно хорошо известна. Мы не испытываем ни малейшего восторга по поводу того бремени, которое армейские расходы (Militärlasten) кладут на наши плечи. Армия (Militarismus) всегда была главным источником враждебности по отношению к нашему народу, который и сейчас испытывает это недружественное отношение военных властей (Militärverwaltung) в любой возникающей ситуации.

Свой антивоенные взгляды боевой депутат Йозеф Швейк из сельского избирательного округа и в дальнейшем не скрывал. И в частности буквально за два месяца до появления первых рассказов Гашека с героем-полным тезкой, в очередной раз на заседании Рейхсрата 23 марта 1911 года ярко живописала безобразную диспропорцию между военным бюджетом страны и расходами на сельские школы, в частности в родной его Чехии. Конечно, обо всем этом также спешили сообщать газеты, поэтому желание увековечить такого патриота-современника из глубинки у нашего сатирика могло явиться само собой и самым естественным образом реализоваться.

Иными словами, предположение о депутате – доноре фамилии в армейском контексте и ореоле народной речи выглядит очень даже убедительным. Но несмотря на эту убедительность, вопрос об источнике все же окончательно не закрывает. Кандидаты по-прежнему принимаются. Вот, например, еще один, на мой взгляд вполне приемлемый, Йозеф Швейк – владелец дровяного склада и торговли в Краловских Виноградах (obchodník s dřívím), рядом с лавкой которого с адресом улица Будечская (Budečské) на соседней Челаковского (Čelakovského), современной Яна Масарика (Jana Masaryka), какое-то время (1901–1902) жил будущий романист. Мог и запомнить вывеску лесоторгового заведения. Или позднее уже газетные объявления с новым адресом (теперь Карлин) этого же коммерсанта, которыми, как напоминает Йомар Хонси, пестрели столичные газеты в 1909–1910. В этой связи на память сразу приходит и то, что в первых рассказах Швейк – плотник (в русском переводе Д. Горбова; в чешском оригинале столяр – truhlář).

В любом случае, неутомимый Ярда Шерак нашел только в старых полицейских реестрах Праги времен империи десяток носителей если не полного комплекта Йозеф Швейк, то уж точно самого славного родового имени. А ведь можно еще поискать в Кладно, Кутна Горе, Будейовицах и т. д. и т. п., список большой. В общем, было, было кем и как вдохновиться Гашеку.

И тем не менее, при всем уважении ко всем этим остроумным догадкам, нетривиальным гипотезам и многотрудным изысканиям следует заметить, что в рассказах 1911-го у бравого солдата имени нет. Одна фамилия. И в пьесах того же времени он просто солдат Швейк (voják Švejk). Имя Йозеф появилось лишь в повести. Шесть лет спустя после литературного рождения солдата. В 1917-м. А до этого – ну не было имени. Вообще. То есть мог быть изначальный Швейк с равным успехом как Адамом, как Евой, так и змеем. В общем, см. комментарий о Никольском и Швейке – ч. 2, гл. 3, с. 442.

Великой эпохе нужны великие люди. На свете существуют непризнанные скромные герои, не завоевавшие себе славы Наполеона. История ничего не говорит о них. Но при внимательном анализе их слава затмила бы даже славу Александра Македонского…

Я искренне люблю бравого солдата Швейка и, представляя вниманию читателей его похождения во время мировой войны, уверен, что все они будут симпатизировать этому непризнанному герою. Он не поджег храма богини в Эфесе, как это сделал глупец Герострат для того, чтобы попасть в газеты и школьные хрестоматии.

И этого вполне достаточно.

Обращение к событиям и героям древней истории для придания значения и веса героям и событиям текущих дней – один из любимых приемов публицистов и писателей эпохи; не чуждался его и Гашек. Во многих его рассказах можно встретить отсылки к римским, греческим или библейским сюжетам. Немало таких и в первой части романа, но какого-то дополнительного смыслообразующего значения они не имеют и новых художественных связей не порождают до середины книги второй. Здесь наконец-то в главе второй – «Будейовицкий анабазис» – само сюжетное движение начинает диктоваться переосмыслением древней поговорки «Все дороги ведут в Рим», а в главе пятой той же книги – «Из Моста-на-Литаве в Сокаль» – уже сам главный герой, бравый солдат Швейк, объявляется, ни больше и ни меньше, императорским и королевским воплощением Гермеса, греческого бога плутовства и воровства.

Что же касается непосредственно вступления к роману, в обширном литературном наследии Гашека существует то, что вполне можно определить как пролегомены – то есть «рассуждения, формулирующие исходное понятие и дающие предварительные сведения о предмете», в виде еще довоенной заметки под названием «Цена славы» («Cena slávy», Svět, č. 7, 1913). В этой газетной реплике по поводу в ту пору привлекавшей всеобщее внимание картины французского художника Пьера Фрителя «Завоеватели» (Pierre Fritel, «Les Conquerants», 1892) будущий автор «Швейка», как справедливо отмечает замечательный советский гашековед Сергей Никольский (CH 1997), впервые и задается вопросом, впрочем трудно разрешимым, о том, кто более материи истории мил – кровавый деспот, воспеваемый поэтами, или же герой-подвижник, невидимый и скромный.

Со своей же стороны отмечу – по обыкновению, смеша и путая себя и всех окружающих. Так уже в самом торжественном зачине фельетона поджигателем знаменитого храма в Эфесе оказывается не Герострат, а Эфиальт, еще тот герой и муж, конечно, но прославившийся не неуместным фейерверком в месте отправления религиозных обрядов, а предательством в битве у Фермопил.

«Ve starověku žil v Řecku muž jménem Efialtes, jehož jedinou tužbou bylo, aby se stal slavným a aby se o něm mluvilo. Aby toho dosáhl, šel a zapálil nádherný chrám bohyně Diany v Efesu, jeden ze sedmi divů světa.

В древности жил в Греции человек по имени Эфиальт, и единственным его желаньем было прославиться, чтобы все говорили о нем. И ради этого, он взял однажды и поджег прекрасный храм богини Дианы в Эфесе, считавшийся одним из семи чудес свет».

В романе же о «Швейке», однако, все уже на месте. И Герострат, и Эфиальт, и Александр Македонский. И замечательно.