Читать книгу Самозванка - Скотт Вестерфельд - Страница 7

– Ton accent est terrible[6], – заявляет Рафи.

Не сомневаюсь.

– Encore[7], – командует она, и симуляция запускается заново.

Я пытаюсь – правда пытаюсь, но посреди упражнения у меня начинает заплетаться язык. Взирающий с эйрскрина приятный мужчина выглядит озадаченным. На нем берет, а за его спиной парит аэродром Парижа, поскольку эта симуляция была спроектирована для самых маленьких.

Устав от моих неудач, в дело вступает Рафи и доделывает за меня упражнение. Легко. Безупречно. И слишком быстро, чем совершенно мне не помогает.

Мужчина в берете вновь доволен.

Je le déteste[8].

Моя сестра постоянно, каждый день изучает языки. Стоит ей двумя пальцами указать на какой-то предмет, как гарнитура сирано в ухе шепчет ей перевод на французском, тремя пальцами – на немецком. Вдобавок ко всему у нее есть живые преподаватели по обоим языкам, которые обучают ее местным жестам и выражениям, чтобы не складывалось впечатление, будто она обучалась у какой-то машины.

Безусловно, в этом она гораздо лучше меня. Пока я училась воевать, Рафи обучали остроумию, практичности и мудрости.

Моя сестра недовольно машет рукой, и эйрскрин гаснет. После встречи с нашим отцом она пребывает в дурном настроении.

– Фрей, не могу поверить, что ты все забыла!

В детстве Рафи научила меня устаревшему французскому. Поэтому я могла вести светскую беседу с гостями, не заставляя ее чувствовать себя неловко. И тогда не обязательно было знать неправильные глаголы.

Потому что неправильные глаголы никому не нужны.

– Рафи, никто не будет меня проверять. Уверена, Палафоксы даже не знают, что ты говоришь по-французски!

– Они все знают обо мне. Помнишь нашу поездку в Монтрё?

Взмахом руки она снова включает экран. Перед нами появляется новостной канал, где улыбающаяся Рафи позирует с детишками в школьной форме на фоне парящего снежного сада. Она выглядит очаровательной, уверенной в себе и совершенно не похожа на ту, кто стал бы коверкать местную грамматику.

Мои же воспоминания из этой поездки связаны не со школьниками. Я пряталась в нашем гостиничном море все то время, пока моя сестра и отец встречались со знаменитостями. А после ее место перед вежливой толпой заняла я, нацепив на себя шубу из искусственного меха поверх бронежилета. Приманка для скрывающегося в снегу убийцы.

Поэтому путешествия для меня не несут никакого веселья. Я все так же вынуждена прятаться, только пространства становится меньше.

Я падаю на свою кровать.

– Сама виновата, нечего было выпендриваться.

– А нечего было говорить ему, что ты хочешь поехать!

– Мои слова не имеют значения. – Я смотрю на Рафи – пусть даже не думает отрицать.

Она отводит взгляд.

– Ладно. Это он виноват. Если бы люди доверяли ему, Палафоксам не понадобилась бы заложница.

Мне остается только пожать плечами. Так оно и есть – такова его сущность.

Но та отважная часть меня, что осмелилась заговорить перед нашим отцом, действительно хочет это сделать.

Рафи ничего не понимает. Она каждый день очаровывает людей, делает все возможное, чтобы жители Шрива не только любили, но и боялись нас. А все мои долгие годы тренировок свелись к двум минутам и четырем секундам – столько времени ушло у меня на спасение ее жизни.

– Мне нужно это сделать, Рафи.

Она шепчет в ответ:

– Чтобы помочь ему? Он ведь даже не замечает тебя.

Уязвленная в самое сердце, я отворачиваюсь. Она никогда не произносила этого вслух.

– Я хочу чувствовать себя полезной.

Рафи вздыхает:

– Ты ненавидишь его не так сильно, как я.

Подобное обвинение я слышу уже давно. Но Рафи легче ненавидеть нашего отца – он-то признает ее существование.

– Я ухожу не навсегда. По словам Доны, обеспечение безопасности руин продлится два месяца.

– Обеспечение безопасности руин? Если хочешь обмануть Палафоксов, то перестань хотя бы изъясняться как военный советник. – Рафи подходит к окну и смотрит на сад. – Почему люди воюют за этот ржавый мусор, мне никогда не понять.

– Всем нужен металл. Мы не можем снова рыть ямы в земле.

– Потому что таким образом ржавники практически уничтожили весь мир, – цитирует она. – Может быть, в режиме Красоты и было разумное зерно. Если бы все по-прежнему оставались пустоголовыми красавцами, не было бы всех этих войн.

Я смеюсь над ней – должно быть, она шутит.

Режим Красоты закончился незадолго до нашего рождения. В ту пору всем людям по достижении шестнадцати лет делали операцию. Ты становился красивым, но в этом превращении крылся и иной замысел – менялось твое сознание.

Красавцы и красотки никогда не оспаривали власть и всегда использовали ресурсы в надлежащих количествах, не более того. Города потребляли энергию, выделяемую только солнечными батареями, и перерабатывали каждый кусочек металла. Ржавые руины забросили, превратив их в стратегический запас, чтобы человечеству больше не приходилось опустошать недра земли.

Но вскоре появилась девушка по имени Тэлли Янгблад, которая стала первой мятежницей. Она свергла режим Красоты, после чего все люди вдруг стали мыслить самостоятельно. Эту реформу свободомыслия назвали «Чистым разумом», когда все пустоголовые красавцы и красотки разом очнулись. Изголодавшиеся по развитию города были готовы расширяться.

Однако свобода, увы, ведет к разрушениям.

В царящем хаосе власть захватили люди вроде нашего отца. Они принялись возводить новые сооружения, строить целые города, гнаться за очередными партиями металла. Теперь руины стали не просто напоминанием о жадности ржавников, а приглашением к тому, чтобы начать все заново.

Тэлли, может, и пропала, но до сих пор находятся мятежники, которые считают, что руины необходимо оставить в покое.

– Тебе не понравится быть пустоголовой красоткой, – возражаю я. – Они получали микротравмы мозга!

Рафи пожимает плечами.

– Зато они все время были счастливы. Им не приходилось беспокоиться из-за того, что их убьют. У них не было войн.

– Потому что для войн они были слишком тупы!

Она качает головой.

– Подобные остроумные высказывания не обрадуют твоих хозяев.

– Тогда я буду просто молчать. Они не заставят меня проявлять остроумие.

– Думаешь, проблема только в твоем остроумии? – Рафи начинает загибать пальцы. – Ты не знаешь, какие наряды сейчас носят. Ты не знаешь последних скандалов: кого больше не приглашают на вечеринки и почему. Тебе никогда не приходилось менять тему во время неловкого разговора!

Я поднимаюсь с кровати и встаю у окна, у меня дрожат руки.

– Я люблю тебя, сестренка, – мягко произносит Рафи. – Но ты ненормальная. Вместо одежды и музыки ты рассуждаешь о путях побега и импровизированном оружии. А еще ты ешь как дикарка.

Она говорила об этом и раньше – мое воспитание в качестве ее двойника сделало меня иной. Но всегда это делала с любовью, потому что я не похожа на ее богатеньких своенравных дружков. Однако то, как она говорит сейчас, вынуждает меня чувствовать себя одинокой.

Дело в том, что я могу улыбаться как Рафи, двигаться как она, копировать выражения ее лица. Читать на дисплее айскрина[9] текст речи с аналогичными паузами и интонацией. Даже на скайборде мы стоим в одинаковой позе.

Но я не знаю людей так, как знает она. Сестра способна разговаривать с любым гостем – высокопоставленным лицом, солдатом, случайным человеком – без каких-либо усилий. У нее сотни друзей, с которыми я не знакома. Я только запоминаю их лица, чтобы знать, кому помахать на танцполе во время вечеринки. Всю ее жизнь я вижу лишь в коротких обрывках, словно подглядываю в замочную скважину.

Возможно, по этой причине мне так хочется отправиться в Викторию. Хотя бы раз побывать на своей собственной вечеринке.

Я стараюсь надуть нижнюю губу.

– Я просто буду все время дуться, и они даже не заметят разницы. Два месяца проведу в твоем привычном дурном настроении.

Обычно мне великолепно удается изображать ее недовольное лицо, но сейчас она даже не улыбается.

– Фрей, ты должна стать идеальной гостьей. Если хоть кто-то догадается, что ты заложница, это будет катастрофой для обеих семей.

– Да кто в это поверит? Разве кто-нибудь раньше проделывал такое?

– За последние семьсот лет – никто. О чем тебе было бы известно, прочитай ты Макиавелли. – Ее голос становится мягче. – Но сейчас мы говорим об отце. Думаешь, он…

На миг она замолкает, а после шепотом произносит волшебные слова:

– Сэнсэй Норико.

Мы уходим в ванную, где включаем на полную мощность все краны и заполняем комнату горячим паром на случай, если в воздухе витают песчинки шпионской пыли. Какое-то время ждем, наблюдая за тем, как запотевает поверхность зеркала.

Сэнсэй Норико была наставницей Рафи по этикету. Она научила мою сестру всем изысканным тонкостям, которые мне были не нужны: как правильно есть, как обмахиваться веером, как вести себя на чайной церемонии. Обо мне она ничего не знала.

Однажды, когда нам было по девять лет, Рафи заявила, что мой реверанс никуда не годится и над ним нужно как следует поработать. Поэтому на один-единственный урок я притворилась ею.

Но у Норико был идеально наметан глаз на движения, так что она сразу поняла, что со мной что-то не так. Женщина уже хотела позвать старшего преподавателя Рафи, и это только добавило бы нам проблем. Поэтому я призналась ей, кто я и что я.

За нами явно наблюдали, потому что после этого случая сэнсэй Норико больше на занятия не пришла.

Только в двенадцать лет мы с Рафи сумели произнести вслух предположения о том, что же могло с ней случиться. С тех пор слова «сэнсэй Норико» напоминали нам о том, как опасны наши секреты.

Как только комнату заполняет густой пар, Рафи наклоняется ко мне и шепчет:

– Вдруг он с самого начала, когда мы только родились, это задумал? Решил все это время прятать тебя, на случай если ему понадобится гарантия для сделки?

Меня охватывает дрожь.

Судя по новостным каналам, вещающим за чертой нашего города, люди все время гадают: наш отец планирует все свои поступки либо действует спонтанно и придумывает на ходу. Никто не может предугадать его следующий шаг, потому что он делает то, чего не стал бы делать ни один другой человек.

Как, например, эта идея с заложником. Или со мной.

Но Рафи наверняка ошибается.

– Это все из-за нашего брата, – тихо говорю я. – Ты же знаешь.

Она отводит взгляд и всматривается в пелену дыма.

Еще до нашего рождения, когда свободомыслие только-только начало распространяться по миру, наш отец был обычным политиком. Но даже тогда некоторые уже считали его опасным.

Нашему брату, Синену, было всего семь лет. Однажды некто – кто именно, так и не удалось выяснить, – похитил его в надежде вынудить отца оставить должность в Совете. Но тот отказался, и больше Синена никто не видел.

Вот поэтому он воспитал меня двойником – последним защитным оплотом в борьбе с людьми, которые ненавидят нашу семью.

– Об этом я и твержу, – говорит Рафи. – Что, если папа воссоздает ту самую ситуацию? Когда в чужих руках оказывается его ребенок, что дает им возможность, по их мнению, контролировать его. Но это не так. Потому как на этот раз он не может проиграть.

Я изумленно смотрю на нее. Он может проиграть.

Он может потерять меня.

– Отправить заложника было не его идеей, – шиплю я. – На этом настояли Палафоксы!

Рафи вскидывает бровь. Этот жест – настороженной благоразумности – мне никогда не удавалось в точности повторить. Она подается вперед.

– А кто тебе это сказал, сестренка? – шепчет она мне на ухо.