Читать книгу Когда придет Большая Черепаха - Софья Шаер - Страница 9

Анджей справляет малую нужду. В санитарной комнате он один. Хотя все относительно, ведь санитарная комната – это не только отхожие места, но и прачечная, и душевая, и там сейчас работает персонал. Строго говоря, это целый блок. Так что, пожалуй, народу вокруг достаточно. Тем не менее, мужской туалет пуст, и когда, грубо толкнув дверь, в помещение входят трое крепких ребят, рассредоточившись за спиной у Анджея так, чтобы не дать ему возможности сбежать, он не думает, как сказочно им повезло, что они тут одни. Эта троица давно за ним наблюдает.

Они молчат и ничего не предпринимают. Правильно – потому что не бить его пришли. Пока – не бить. Так что он спокойно заканчивает свои дела, застегивает ширинку и нарочито медленно поворачивается к зрителям. Тот, что стоял прямо у него за спиной – высокий блондин с кривой челкой, они примерно одного роста, но у этого типа плечи шире и комплекция внушительнее. Глаза водянистые, кожа бледная, в правое ухо вставлен настоящий гвоздь. На лбу – три косых шрама, и у двух других на роже точно такие же, но те двое пострашнее. Нет, не в том смысле, что выглядят угрожающе, просто реально – уроды. Один скалится «волчьей пастью», у второго – то ли парез лицевого нерва, то ли на самом деле морда такая кривая.

Анджей с деланно удивленным видом оглядывается по сторонам и спрашивает:

– Господа, здесь, насколько я вижу, не один писсуар. Что за очередь?

Блондин, который все это время что-то жевал, смачно сплевывает на пол.

– Смелый, что ли? – презрительно цедит он сквозь зубы, делая шаг вперед.

– Не без этого, – в тон ему отвечает мужчина, не двигаясь с места. – Чего надо?

– Познакомиться хотели. Я – Свен, это – Волк и Косой. Мы тут что-то типа народной дружины. Держим Ребра с десятого по двенадцатое, ну и за остальными приглядываем. Мы – Охотники на тигров, – он усмехается и проводит пальцем по одному из своих шрамов.

Анджей скрещивает руки на груди и бросает в сторону:

– А я-то думал, вы втроем кошку пытались изнасиловать, но не вышло.

Усмешка с лица Свена тут же сползает, но он оказывается куда уравновешеннее обычной панцирной шпаны, которая есть везде.

– Не советую нарываться, – произносит он с угрозой.

Мужчина примирительно поднимает ладони.

– Ладно, Охотники, неудачная шутка. Ну, так от меня-то вам чего надо?

Свен бросает короткий взгляд на своих дружков, потом подходит к Анджею вплотную и обманчиво доверительным жестом кладет руку ему на плечо.

– Да мы тут покумекали с ребятами. Не мог ты из своего Панциря свалить без вещичек и так легко пешочком к нам причапать. Ты как-то прошел через тоннели, и сегодня уже бегаешь на своих двоих. Значит, хавал ништяки по дороге, здесь таких нет. Так что лучше скинь их в общак по-хорошему, и мы разойдемся, как лучшие друзья, – говорит ему главный Охотник самым доброжелательным тоном.

Но у него нож на поясе и, скорее всего, еще какой-то сюрприз припрятан за голенищем. А у тех двоих – кастеты, и они недвусмысленно ими поигрывают. В принципе, можно справиться, не оставляя лишних следов, но тогда все быстро сообразят, что к чему, а не хотелось бы. Он тут только второй день.

Анджей изображает задумчивость.

– Очень заманчиво, Охотник. А что взамен?

Этот простой вопрос вызывает у троицы специфическую реакцию. Сначала начинает ржать Свен, частично опровергая первое впечатление – ну, не такой уж этот парень уравновешенный. Его подпевалы подхватывают, причем Косой гогочет, как горный тролль из сказки, да и воняет от него так же, даже здесь чувствуется («Значит, не парез, – думает Анджей, – просто дебил»), а Волк хрюкает, так как его неприятный дефект сильно искажает звуки.

– Взамен? Ну ты сказанул, братиша! Взамен! Взамен мы твою башку тебе же в задницу не засунем! И твою телку трахать не будем, а ты ее уже наверняка тут присмотрел. Ты не понял что ли? Весь Панцирь под нами ходит! С нами принято делиться просто так. С такими борзыми, как ты, разговор короткий.

Мужчина разочарованно вздыхает.

– Ну нет, так не пойдет, ребята. В моем Панцире за такие штуки принято платить.

В этот момент дверь открывается, и какой-то мужик пытается войти, но Свен рычит:

– Вышел!

А Волк, который как раз стоит рядом, выпихивает бедолагу в коридор и захлопывает дверь. Анджею в подбородок упирается острие ножа. Он не уворачивается, хотя из проколотой кожи тут же начинает капать кровь.

– Гони колеса! – требует Свен.

– И где я их, по-твоему, ношу? – Анджей остается спокойным, хотя это мелкое хулиганье его уже порядком достало. – В кармане казенных брюк? А главное, зачем они мне здесь, если я уже дошел до цели? Пораскинь мозгами, парень! С такой фармой по чужой территории не разгуливают! Думаешь, вы уникальные тут, что ли? Да таких банд в каждом Панцире по две-три штуки! Так что уж извини, но прямо сейчас я тебе ничего не отдам! Дошло? Или повторить более простым языком?

Да, кажется, эта простая мысль Свену в голову не приходила. Если туда вообще что-то когда-то приходило, кроме колюще-режущих предметов.

– Чем докажешь? – задает он самый идиотский вопрос из всех возможных.

– Могу поссать на тебя – проведешь анализ, давно ли я принимал эти колеса. Или сходи в тоннеле блистеры поищи.

– Вот как значит, – медленно, словно жвачку, тянет слова Охотник.

Потом отходит в сторону, кивает подручным, и те, обрадованные, что можно наконец-то пустить в дело кастеты, угрожающе надвигаются на наглеца. Да, вот это плохо, получить удар будет весьма некстати. Ну да ничего…

– Эй, Косой! – насмешливо бросает Анджей, глядя в глаза сопернику, но при этом не выпуская из поля зрения второго. – А ты, часом, не в конкурсе на самую страшную рожу участвуешь? Так тебе, наверное, одноклассники сказать забыли, что он уже кончился! Или ты не играл?!

Косой на такую реплику реагирует именно так, как и предполагал мужчина. Умом он не отличается и, видимо, Свен его держит в качестве кувалды, так что парень с ревом бросается на Анджея. Но тот легко уворачивается, кулак врезается в кафельную стену, и старая плитка идет трещинами, а потом с грохотом осыпается на пол. Анджей, тем временем, успевает взять Косого в захват и развернуть, выставив перед собой живым щитом, как раз вовремя, чтобы подставить его под удар Волка. А у того – тяжелый кастет с шипами, и сила инерции – страшная штука. Слышится треск, ребра ломаются, как сухие ветки. Косой издает невнятный вопль, и Анджей, не дав им опомниться, бросает обмякшее тело в Волка. Это происходит очень быстро, вряд ли схватка длилась больше минуты.

Свен молча наблюдает за происходящим, поигрывая ножом, и пока его дружки неуклюже пытаются встать, глядит на Анджея в упор. Тот отвечает вопросительным взглядом и разводит руки в стороны, мол, ну давай, видишь, я не вооружен. Но все-таки у лидера этой банды есть мозг. Может, не очень развитый, да, и все равно побольше, чем у этих двух имбецилов на полу.

– Ты это зря, братиша, – наконец говорит Свен, пробуя ногтем лезвие ножа. – Мы все равно твою фарму заберем.

– Да на кой она вообще тебе сдалась? Думаешь, это какой-нибудь веселый наркотик?

– Нет. Ты не один такой умник. Мы тоже хотим свалить отсюда, когда придет время.

– Какое еще время? – спрашивает Анджей, вытирая кровь с подбородка.

– То самое, – осклабившись, поясняет Свен, – когда придет Большая «Ч». И вот когда она попытается втиснуть сюда свою жирную задницу, я хочу быть далеко.

– Тебя это не спасет.

– Посмотрим.

Анджей принимает боевую стойку.

– Хочешь со мной подраться?

Несколько секунд Охотник оценивающе смотрит на него, раздумывая, стоит ли оно того.

– Не в этот раз, – наконец, решает он, – но не расслабляйся.

Свен убирает нож в грубо сработанные кожаные ножны на поясе. Волк и Косой уже встали на ноги. И в дверях они сталкиваются с женщиной, сгорбленной, седой и со шваброй в руках. Анджей не догадывается, что перед ним стоит девушка, старше его на несколько лет, но, по местным меркам, она уже одной ногой в аппаратной.

Увидев разгром вокруг: крошево из плитки, грязные следы и кое-где – потеки крови, уборщица приходит в неистовство.

– Вы тут чего наделали, сукины дети?! – орет она, воинственно замахиваясь на троицу грязной тряпкой. – Засрали все, а Тереза теперь убирать должна?! Да я вас, говнюков…

Удивительно, но спорить с Терезой ни у одного из Охотников желания не возникает, и они просто проскакивают мимо. Причем у Косого сегодня, видимо, несчастливый день, потому что он таки огребает от бабы тряпкой по шее. Анджей тоже спешит ретироваться, но гневные вопли сопровождают его всю дорогу, пока он не добирается до выхода из санитарного блока. Во истину, разгневанная уборщица – это куда страшнее шайки гопников! А те, кстати, уже успели раствориться где-то в полумраке коридоров.

Да уж, начало дня выдалось неприятным, что и говорить. К бытовым неудобствам: холоду, пробирающему до костей, маленьким нормам воды, скудному рациону и прочим прелестям он привык в Панцире-3. Но там все было как-то честнее. Нищета – неприкрытой, пороки – явными, добродетели – истинными. А в этом мире все не то, чем кажется. Здесь не живут, здесь будто бы играют в жизнь, гротескно и неумело копируя реалии, которые давно остались в прошлом. Театр посреди руин, полумертвые от болезней и голода актеры, швея в платье тридцатилетней давности и гимн во имя Большой Черепахи. Какой-то сюр!

Но Анджею – хочет он того или нет – придется влиться в это сумасшествие. Его поселили в свободной скене на первом Ребре, где он и провел эту ночь. А утром всевидящий, всезнающий и всемогущий Драматург вызвал чужака из толпы и вынес вердикт: «Просто так в Панцире-7 никого не кормят, так что сегодняшнюю норму, будь добр, отрабатывай. Какую пользу ты можешь принести нашему сплоченному трудовому коллективу, товарищ психолог?» Анджей уже успел подумать над этим ночью, поэтому без запинки ответил, что готов поработать с детьми, которым наверняка не сладко живется в таких условиях. Драматург на это ухмыльнулся и сказал, что более счастливых детей в мире не сыскать, но ладно, вреда от этого точно никому не будет. Потом он едва заметно кивнул кому-то, кто стоял за спиной Анджея, но мужчина не успел рассмотреть, кто это. Хотя догадывался, что это могли быть либо Лулу – его соглядатай, либо ее жених Отто, и кто-то из них только что получил ценные указания.

***

– А он – красавчик, правда? – спрашивает Марта, мечтательно улыбаясь, и кокетливо заправляет за ухо тонкую, в три волосинки, прядь. – Новенький, я имею в виду.

Лулу нарочито равнодушно пожимает плечами и лениво отвечает:

– Да, ничего такой.

Она делает вид, будто очень занята: пересчитывает мел в коробочке, выравнивает стопку ученических картонок, сданных на проверку, бесцельно переставляет вещи с места на место. Словом, занимается чем угодно, только бы не смотреть на помощницу: заметит еще ненароком странный румянец на скулах учительницы! Лулу медленно вдыхает и выдыхает, пытаясь унять неистово колотящееся сердце, но это не помогает. И дело вовсе не в том, что ее организму так отчаянно не хватает Феррум-капсул. Просто Анджей придет с минуты на минуту. А после того, что случилось между ними вчера…

После худсовета все поздравляли Лулу с победой, и гость из Панциря-3 подошел к ней в числе прочих. Ничего особенного он не сказал, это было что-то вроде: «Отличное начало. Надеюсь, постановка выйдет удачной». В общем, одна из тех фраз, которые всегда говорят в таких случаях вежливые люди. Но когда Анджей улыбнулся и сжал ее пальцы в своей ладони, Лулу показалось, что сердце провалилось в желудок. Ей все пожимали руки и все улыбались, и она искренне отвечала, но с ним… это было и жутко, и приятно одновременно, и она еще никогда такого не чувствовала. И вот это оказалось страшнее всего, потому что прикосновения Отто не вызывали у девушки дрожи в коленях, а любимый стоял рядом, и… В общем, запаниковав, Лулу отдернула руку, и выглядело это так, словно она брезгует, словно все еще считает Анджея зараженным.

Теперь ей стыдно, она не знает, как себя вести, и не понимает, почему так остро реагирует на самые банальные жесты. Или не хочет понимать…

– Эх, вот бы мне такого жениха! – продолжает вслух мечтать Марта, старательно выводя на доске слова «Психологическое тестирование». – Но, конечно, мне не светит. Десятое Ребро, ха! – она грустно ухмыляется, показывая тем самым немаленький жизненный опыт. Впрочем, к двенадцати годам, когда ты прожила, считай, половину жизни, конечно, тебе уже известна суровая правда. – Нет, женой Магистра мне не стать. А вот у тебя есть шанс! – Марта подмигивает учительнице.

– Думай, что говоришь! – сердито одергивает девчонку Лулу и сама удивляется, сколько злости вызвало у нее это шутливое замечание. – Я помолвлена! Что за неприличные намеки? И смотри внимательнее, что ты пишешь! У тебя «тестирование» через «э»!

Марта обескуражена такой реакцией.

– Извини, Лулу, – бормочет она сконфуженно. – Это просто шутка, я не подумала…

Помощница не заканчивает фразу и снова отворачивается к доске, а девушка мысленно дает себе подзатыльник за эту вспышку. Большая «Ч», ее же просто подкололи! Но вообще-то Марта права… по крайней мере, в том, что у учительницы, в отличие от нее, есть шанс. Да, такова классовая система в Панцире. На самом деле, это очень похоже на шахматы. Но, собственно, что такое черепаший панцирь, если не огромная выпуклая шахматная доска? Перескакивать через клетку в брачных партиях запрещено. Подмастерья вообще не могут выбирать никого, кроме своих, остальные имеют право присмотреть мужа или жену на одно Ребро ниже. Поэтому, да, если Лулу – Кандидат, а Анджей – Магистр, они вполне могли бы составить пару. Штука еще и в том, что после второй помолвки твой статус автоматически меняется на более высокий, если супруг принадлежит к другому классу.

И здесь уже возможны рокировки. Понятное дело, никто не знает, кого именно переведут в Магистры в день Исхода Большой «Ч», но прикинуть можно, и если заблаговременно создать пару с таким Кандидатом, есть все шансы сильно улучшить уровень жизни. Да, в Панцире не все происходит по любви.

Пара Отто и Лулу отличается от других, хотя бы потому что между ними – пропасть аж в три Ребра, что делало бы их союз невозможным, если бы не одно «но». Отчасти вместе они как раз из-за этого «но». Между ними нет особой страсти. С другой стороны, они знают друг друга с рождения, наверное, ее и не должно быть. В любом случае, у них все взаправду, а не по расчету.

Дверь открывается, и в класс входит мадам Фаин.

– Он еще не пришел? – спрашивает она, вместо приветствия, хотя ответ и так очевиден.

Мадам преподает основы этики и гуманизма. Она возглавляет Школу последние пять лет, и сама уже – весьма пожилая женщина, ей недавно стукнуло двадцать шесть. У нее некрасивое, квадратное лицо, обрамленное жесткими черными волосами. Коллеги уважают мадам Фаин, ученики – боятся, как Слона, потому что, несмотря на приверженность гуманистическим идеалам, наказывает она весьма жестоко. Нарушение этики в ее глазах выглядит примерно так же, как поедание общественного мела в глазах Лулу – как чудовищное преступление! И она твердо убеждена, что заставить детей уважать нормы морали можно единственным способом: придумать такую систему наказаний, чтобы одна только мысль о повторении кары вызывала первобытный ужас.

«Гуманное общество, – любит говорить мадам Фаин, – можно построить только там, где люди не дерутся за ресурсы, равны во всех отношениях и имеют доступ ко всем благам. Иначе говоря – нигде. Но шрамы от порки на ягодицах будут напоминать тебе о твоем бесчеловечном поступке каждый раз, когда ты попытаешься сесть. Что поделать, такова наша природа! Если вспомнить прошлую цивилизацию и те страны, в которых общественное сознание находилось на самом высоком уровне – скажем, в Скандинавии или в Азии, можно заметить, что система наказаний там была жестче, чем где-либо еще. Именно поэтому люди были законопослушны, ответственны и счастливы, ведь за послушание полагается вознаграждение».

– Лулу, вы всех детей подготовили? – деловито спрашивает она, подходит к столу и усаживается на учительское место, которое заблаговременно освободила для нее девушка, как только директриса вошла в класс. Теперь она стоит за плечом у мадам Фаин и бодро рапортует:

– Да, мадам! Мы отобрали пять мальчиков и пять девочек разного возраста со всех Ребер, чтобы было показательно, как вы и просили. Образцовых по успеваемости и поведению.

– Они помылись? – сухо уточняет директриса, постукивая ногтями по столешнице.

– Да, для них организовали бесплатный душ, и еще я попросила Асю наскоро подлатать им одежду, чтобы все явились в лучшем виде. Сейчас получают карамель на складе – по штуке на каждого. Думаю, они будут здесь с минуты на минуту.

– Очень хорошо. Надеюсь, вы понимаете всю ответственность, Лулу? – мадам Фаин поворачивает голову. – Драматург ясно дал понять: наши дети – самые благополучные в мире, воспитаны в лучших традициях гуманизма и не желают никакой другой жизни.

Императивы девушке понятны. Лулу – хороший работник, никогда не задает вопросов, не размышляет, просто делает, что велят, ведь власть имущие никогда не ошибаются. Потому они и у власти. Но в глубине души ей не очень нравится весь этот спектакль. Девушка уверена: дети и без всяких подарков в виде конфет пройдут проверку. Она просто не понимает, как они могут быть не счастливы, если растут в таком прекрасном месте, как Панцирь-7?

Собственное детство видится Лулу золотой порой! Тогда тоже было туго с водой, плохо с едой, они все время мерзли и штопали старую одежду. Но ранние годы запомнились девушке вовсе не этим, а совсем другим: особенным, ни на что не похожим запахом старых книг; поиском сокровищ в укромных уголках Панциря вместе с Отто и Наташей; тайным местом в Библиотеке, о котором знала только она одна; мамиными сказками о мире на поверхности, которые она читала в бледном свете дежурных ламп; нарисованными мелом на потолке скены созвездиями; а еще – загадочными звуками снаружи, от которых по спине бежали мурашки, потому что маленькой Лулу казалось: однажды ночью она услышит, как придет Большая Черепаха. Если она долго-долго не будет спать, то первой узнает и встретится с ней раньше других жителей. Но, конечно, сон всегда успевал сморить девочку раньше…

Вот таким было детство. Лулу провела его на седьмом Ребре, не в самых благополучных условиях. И хотя она уже взрослая, хотя мамы давно нет, воспоминания о тех временах всегда согревают сердце. Вот почему сейчас девушка хмурится. Она не может понять, для чего весь этот цирк. Как будто они решили поставить гоголевского «Ревизора» и притвориться кем-то другим. Но Анджей никакой не ревизор! Он просто остался один, и они должны стать теперь его новой семьей. Всю жизнь на цыпочках не простоишь. Какой смысл скрывать изъяны?

И все же… раз Драматург так решил, значит, так надо. Наверное, просто он хочет показать Анджею, что в Панцире-7 люди не хуже, чем в его родном, чтобы, значит, ассимиляция прошла безболезненно. Поэтому на вопрос мадам Фаин учительница отвечает:

– Конечно. Я уверена, дети нас не подведут.

Они ждут появления учеников молча. Только пальцы директрисы выбивают нервную дробь по деревянной столешнице. Темный звук, тревожный, и похож на детский кошмар Лулу. Она стоит во мраке тоннеля, а из глубины на нее надвигается нечто, издающее мерный стук металла о металл. Этот сон – отголосок самого страшного детского воспоминания до сих пор будит ее по ночам.

Наконец, появляются дети. Обычно они врываются в класс, обгоняя и толкая друг друга, чтобы занять место получше – лучшими считаются места, которые дальше от двери, потому что там меньше чувствуется вездесущий сквозняк. Но сегодня ребята входят строем по парам, как, видимо, и сказала им входить мадам Фаин на тот случай, если Анджей появится раньше. Лулу эти дети, которых она привыкла видеть каждый день, кажутся какими-то нарисованными: кожа на лице и уши вымыты до скрипа, мальчики аккуратно причесаны, у девочек волосы заплетены в косички, а у тех, кому плести не из чего – заколоты красивыми, праздничными заколками. А еще все девочки – в платьях, которые никто никогда не носит в повседневной жизни из-за холода, и руки у некоторых уже покрылись гусиной кожей.

Дети здороваются и рассаживаются по местам, как сомнамбулы. Достают свои картонки и молча ждут указаний. Анджей заходит в класс несколько минут спустя, и Лулу замирает. Еще минуту назад она не могла унять сердцебиение, а теперь сердце замерло на половине удара. Ученики разом поворачивают головы, как будто получили мысленный приказ.

Анджей говорит: «Доброе утро!», обращаясь ко всем сразу, и это звучит приветливо, но только одна Лулу видит, как его брови на секунду сходятся над переносицей. «Он не это хотел увидеть, – мгновенно понимает девушка, подмечая мельчайшие детали. – Понял, что мы его дурачим, что вовсе не так выглядят дети в обычной жизни». Но она должна продолжать игру, как и Марта, как и мадам Фаин, которая тоже выполняет приказ старшего. Дети приветствуют гостя нестройным хором голосов.

– Это все ученики? – спрашивает Анджей, подходя к учительскому столу, и теперь он обращается только к директрисе. – Мне казалось, в Панцире-7 намного больше детей.

– Верно, – сдержанно отвечает она. – Но не все могут присутствовать на уроках каждый день. Кому-то приходится присматривать за младшими братьями и сестрами, пока у родителей Часы, а другие в это время проходят обучение профессии.

– Ясно, – в тон ей отвечает мужчина, хотя Лулу видит: он не поверил ни единому слову. Класс выглядит так, словно это фотография из журнала. Тем не менее, он не спорит и обращает все свое внимание на неестественно тихих детей. – Что ж, привет, ребята. Меня зовут Анджей. Но вы это и так уже знаете, верно? Я прибыл сюда из Панциря-3. Это ужасно далеко, и дорога сюда заняла целых три дня!

Он улыбается, очевидно, ожидая какой-то реакции. Ну, например, любопытства. Пожалуй, если бы в школьные годы Лулу к ним на урок заглянул человек из вне, они бы очень оживились. Но сейчас оживления не происходит. Дети не перешептываются, не переглядываются, даже не ерзают на стульях и не улыбаются в ответ.

– Возможно, вам было бы интересно узнать, как живут в люди в других местах? – пытается подбодрить их Анджей, так ничего и не дождавшись.

Ученики, все как один, косятся на мадам Фаин, которая сидит за спиной гостя. Та едва заметно качает головой, и дети синхронно повторяют этот жест. Мужчина бросает на женщину короткий неодобрительный взгляд.

– Ладно, – он хлопает в ладоши и сцепляет пальцы в замок, а потом предпринимает еще одну попытку расшевелить ребят, – в общем, дома я работал психологом. Помогал людям справляться с трудностями. Но каково же было мое удивление, когда я узнал, что здесь все абсолютно счастливы! Это невероятно, и мне бы хотелось познакомиться поближе с каждым из вас. Я ведь здесь всего второй день, – Анджей заговорщически подмигивает им, словно хочет сделать своими сообщниками в какой-то игре, – наверняка не знаю уйму всяких секретов. Итак, кто-нибудь хочет поделиться, как вы, ребята, тут живете?

Самая старшая из девочек медленно поднимает руку.

– Я хочу рассказать, – произносит она звонким голосом.

– Отлично! – радуется психолог этому маленькому прогрессу. – Как твое имя?

– Карин. Кандидат, Ребро шесть, – бойко отзывается ученица.

– Ну что ж, Карин, я тебя внимательно слушаю, – доброжелательно улыбается Анджей и кивает, показывая, что можно начинать. Но девочка молчит еще несколько секунд, так как ждет другого кивка. А потом начинает тараторить с такой скоростью, словно чья-то невидимая рука перевернула клепсидру, и ей нужно уложить всю свою речь в одну минуту. – Это огромная честь и счастье – жить в просвещенном обществе Панциря-7! Высокие идеалы гуманизма и духовные ценности – наш главный приоритет. Каждый из ныне живущих, как и те, что жили до нас, служат единой цели – Возвращению великой праматери всего сущего, Большой Черепахи. Наша миссия реализуется как в созидательной деятельности, так и в кропотливой работе на благо общества. Служа Искусству и Музам, мы сохраняем индивидуальность, а в труде познаем счастье коллективизма, и в этом заключается наше благополучие! Мы – часть целого, и вместе двигаемся в направлении…

Лулу стоит у стены, чуть ближе к классу, чем мадам Фаин, а потому видит, как все больше и больше сходит краска с лица психолога, по мере того, как Карин повторяет наизусть предисловие к учебнику этики. Не выдержав, Анджей жестом останавливает девочку.

– Очень хорошо, Карин, достаточно, – произносит он, продолжая улыбаться, но уже не так естественно, как вначале. – Я понял, что ты знаешь наизусть учебник. Но мой вопрос был немного не об этом. Ты можешь своими словами рассказать о том, как вам живется здесь?

Карин замирает на полуслове, резко бледнеет и бросает панический взгляд на суровую и непробиваемую директрису. Лулу ясно видит в ее глазах вопрос: «Мадам, я сказала что-то не так?», но та хранит молчание, и учительница приходит на выручку. В конце концов, зря она тут стоит, что ли?

– Все хорошо, Карин, – успокаивает ее Лулу. – Ты можешь ответить, не стесняйся.

– Ну… – мямлит ученица, уставившись в стол. – Нам тут хорошо. Мы… у нас есть… уроки… и мы благодарны, что нас учат, потому что Школа – важный социальный институт…

Она пытается вернуться на знакомую твердую почву прописных истин, но психолог не дает ученице такой возможности.

– Хорошо, а что вы делаете вне Школы? В свободное время?

– Помогаем родителям. Они нас учат, чтобы мы тоже могли потом взяться за Часы.

– То есть, опять учеба? – хмурится Анджей. – Но вы ведь когда-то отдыхаете?

Карин виновато потирает шею и бросает теперь уже умоляющий взгляд на мадам Фаин.

– Иногда. В воскресенье можно поиграть в Комнате Отдыха. Там есть шахматы. И шашки. И еще… Мы тут очень счастливы, честное слово! – в отчаянии восклицает девочка, не зная, что можно добавить к этому, и впервые смотрит на гостя из Панциря-3. У нее дрожат губы, и директриса, наконец, снисходит до ученицы.

– Ты хорошо ответила, Карин. Можешь сесть, – сухо велит она.

Та буквально падает на стул, опускает голову и остается в этой позе.

– Ну что ж, Анджей, – резюмирует мадам Фаин, он оборачивается к женщине. – Надеюсь, вы убедились, что наши дети воспитываются в лучших традициях гуманизма? А это значит, что они абсолютно счастливы, даже если развлечений в Панцире не так много. Карин забыла упомянуть, что вне уроков Магистры, Кандидаты и Одаренные обучаются искусствам, и это делает их еще счастливее. Верно, класс? – строго обращается она к детям.

– Да, мадам Фаин, – дружно отвечают они и заученно повторяют: – Искусство – наш язык общения.

Директриса выглядит удовлетворенной. Но Анджей не собирается сдаваться так быстро.

– Отлично, – говорит он, глядя в глаза женщине. – Раз искусство играет настолько важную роль в жизни вашего маленького общества, я, с вашего позволения, дам классу еще одно задание.

На лице мадам проступает недовольство. Впрочем, это выражение исчезает так же быстро, как и все прочие. Ни одна эмоция не овладевает ее мимикой надолго.

– Прошу, – говорит она почти безразлично.

– Прекрасно, – психолог снова оборачивается к детям. – Тогда я попрошу вас…

Но в этот момент он как-то неловко достает руку из кармана брюк – ничего особенного, так стоять, многие прячут руки в карманы, чтобы пальцы не мерзли – и оттуда случайно выпадает какой-то маленький блестящий предмет. Лулу не сразу понимает, что это, но когда узнает давно забытое, у нее перехватывает дыхание… это же шоколадная конфета в фольге! Они не видели таких уже… ну, года два или три точно, раньше их еще давали по праздникам. Но дети в классе не маленькие, они тоже помнят и в один голос сдавленно охают. И это самая эмоциональная реакция за все время их общения с психологом.

– Ох, простите, – извиняется Анджей и быстро поднимает с пола наполовину растаявшую конфету. – Наверное, бывший владелец этой одежды забыл в кармане… – он осекается, видя, что дети смотрят на лакомство, как завороженные, и глотают слюни. – Вы… вы голодные?

Они молчат, но взгляд выдает ребят с головой.

– Вам хотя бы иногда дают сладкое? – настороженно спрашивает психолог.

Но тут мадам Фаин решает вмешаться. Она встает с места, подходит к мужчине и твердо произносит.

– Они не голодные. Они – дети. А им только дай волю – и килограмм умнут за обе щеки. Они сегодня ели карамель. Дайте сюда, пожалуйста, я сдам обратно на склад.

Несколько мгновений Анджей не двигается с места, пристально глядя на директрису. Лулу почти уверена: сейчас он просто уберет конфету в карман, не говоря ни слова. Но мужчина не делает этого, и шоколадка опускается в раскрытую ладонь мадам Фаин. По классу сквозняком проносится вздох разочарования.

– Так вот, о чем я хотел вас попросить, ребята, – Анджей возвращается к тому, на чем остановился. – У вас есть карандаши и картон, и вы используете искусство как язык общения. Не могли бы вы нарисовать для меня мир, каким вы его видите?

Ученики нерешительно берут в руки карандаши, переглядываются.

– Вы слышали задание, – подгоняет их Лулу, – вам нужно нарисовать наш прекрасный мир, красивый и…

– Нет, – перебивает ее Анджей. – Прошу, не надо переформулировать мои слова. Пусть просто нарисуют мир, и все. Будет ли он красивым или нет, я просто хочу увидеть его глазами тех, кто живет здесь с рождения. Справитесь, ребята? – он устало улыбается классу.

Лулу пожимает плечами. Мадам Фаин благосклонно кивает, и дети начинают рисовать. Сначала не очень охотно, но потом – все более увлеченно, пока не уходят в это занятие с головой. И пока трещотки в атриуме не возвещают наступление перерыва, тишину нарушает только скрип грифеля по шершавой поверхности картона. Потом дети выбегают на короткую перемену, а Марта, которая весь урок простояла у доски в надежде, что красавчик позволит ей что-нибудь написать, собирает рисунки и, щербато улыбаясь, отдает Анджею. Потом, бросив на него томный (по ее мнению) взгляд, тоже выходит из класса. Мужчина не обращает никакого внимания на ужимки ассистентки Лулу и почти сразу, как только дверь закрывается, резко разворачивается к мадам Фаин.

– Я не совсем понимаю, товарищ директор, что тут происходит? – спрашивает он так сурово, будто, и вправду, вошел в образ ревизора. – Мало того, что они запуганы до обморока, так еще и голодные, и вы заставляете их повторять: «Мы счастливы. Мы довольны»?4

Директриса остается совершенно невозмутимой.

– Они боятся не нас, а вас, Анджей. Вы здесь – чужой. Дети не привыкли разговаривать с незнакомцами, хотя сегодня утром мы объяснили им, что они не должны стесняться. Но дети есть дети.

– Вы давили на них.

– Вовсе нет. Я – преподаватель. Моя задача – направлять. А что до голода, так мы все здесь голодные, раз уж вам так это интересно. Или в вашем Панцире всего было вдоволь? И воды, и еды, и конфеты раздавали горстями? Да, у нас тяжелая жизнь. Но, как видите, мы стараемся вырастить новое поколение, руководствуясь гуманистическими ценностями.

Анджей морщится, словно от головной боли.

– Да что вы заладили про эти гуманистические ценности? В каждом Панцире живется не сладко. По крайней мере, в моем вовсе не было никакой роскоши, но мы не заставляли наших детей лгать себе и другим. Мы позволяли им плакать от голода и холода, позволяли говорить, что им грустно, плохо, хочется есть, не хватает игрушек. А то, что вы тут делаете, в психологии называется «газлайтинг»! Детям трудно, а вы убеждаете их, что им это только кажется. Да и как можно вообще думать о духовности, когда в желудке пусто, а горло пересыхает от жажды? Это попросту невозможно! Еда, вода, тепло – это базовые потребности! И если у вас получается так ловко маскироваться – это ваш выбор, но детей вы зачем насилуете? Дети честнее вас! И кстати, раз уж вы сами заговорили о гуманизме, что-то я вчера его не заметил, когда просил у вас хотя бы глоток воды! Весьма показательно: человечность – на словах, и инстинкт самосохранения – в головах. Но это как раз нормально в таких условиях. Не думайте, будто я вас упрекаю. Хотя, знаете, в нашем Панцире умирающему все-таки дали бы воды, и не один сердобольный человек, а многие. Нас учили заботиться не только о себе, но и друг о друге!

Мадам Фаин пренебрежительно фыркает, что нечасто с ней случается.

– Замечательный подход! И это мы, по-вашему, отрицаем реальность? Мы-то как раз учим, что не надо бежать на помощь первому встречному, потому что если он заразный, и эту дрянь подхватит один – все умрут. Когда речь идет о выживании, нужно думать не о собственных потребностях, а о потребностях коллектива. Позитивный настрой – это тоже забота. Вместе мы счастливы, даже если иногда бывает голодно и холодно. Мы не позволяем детям страдать, ведь какой в этом смысл? И, между прочим, ваш Панцирь – отличный пример того, что бывает, когда люди воспринимают жизнь, как бесконечную муку! Где они теперь, все эти дети, которым вы великодушно позволили плакать?

Лулу невольно вжимается в стену, стараясь стать как можно более незаметной. Напоминать об этом человеку, который пережил смерть целого мира, в такой грубой форме, да не просто напоминать, а тыкать тем, что причиной послужила неправильная идеология – это не просто неэтично, это совершенно бесчеловечно. А если мадам позволила себе такую выходку, значит, она в ярости, и лучше бы ей, Лулу, сейчас оказаться где-нибудь на двенадцатом Ребре.

Но девушка не может уйти и со страхом наблюдает за этими двумя. Анджей тоже внешне остается спокойным, только ноздри едва заметно подрагивают. И когда он начинает говорить, голос звучит очень тихо, но в нем слышится злость:

– В моем Панцире были и светлые моменты. Мы рассказывали детям о том, что однажды наше заточение закончится, мы выйдем на поверхность, увидим солнце, небо, птиц, вспомним, что такое ветер. Они жили мечтой, что однажды все закончится. Мы растили их бойцами, мы готовили их к будущему, обучали полезным навыкам, которые действительно пригодятся на свободе. А вы закрыты в своей скорлупе.

– Вы готовили их к будущему, – повторяет его слова мадам Фаин, – которое может никогда не наступить. Большая Черепаха может не вернуться, товарищ Анджей. Мы хотим, чтобы у наших детей было настоящее. А теперь, извините, у меня есть и другие дела.

С этими словами она направляется к выходу, и наступает тот момент, которого Лулу так боялась: они остаются один на один. Девушка отчаянно ищет предлог, чтобы тоже уйти, хотя Анджей, кажется, вообще забыл о ее присутствии. Он стоит, перебирая рисунки, погруженный в свои мысли, и Лулу вдруг говорит:

– Слушай, я вчера повела себя некрасиво. Ну, когда ты пожимал мне руку. Я вовсе не думала, что ты какой-то заразный или вроде того, просто… мой жених стоял рядом, и…

– Да-да, все нормально, – рассеянно отвечает мужчина, не отрываясь от своего занятия. Вряд ли он вообще понял, что она сейчас сказала. Но девушка облегченно выдыхает. Ладно, она извинилась, а дальше уже пусть сам решает.

Наконец, Анджей поднимает глаза и сокрушенно качает головой.

– Они все одинаковые, – выносит психолог неутешительный вердикт. – Взгляни.

Он протягивает Лулу пачку картонок, она просматривает несколько. Да, действительно, все картинки выглядят так, будто их копировали одну с другой: большой причудливой формы холм, в котором без труда угадывается Панцирь, густо заштрихован изнутри. В целом, очень похоже на шляпу.

– Одна сплошная чернота.

Лулу слышит голос Анджея прямо у себя над ухом и невольно вздрагивает. Мужчина так низко наклонился к ней, что кожу обожгло его дыханием. Но, посмотрев на него, девушка сразу понимает, что он вовсе не хотел сблизиться с ней, просто его все еще занимают рисунки.

– А может, это Черепаха, проглотившая Слона?5 – лукаво улыбается Лулу. – Знаешь, взрослые часто не видят в детских рисунках того, что там есть на самом деле. И я уверена: это именно Слон в Черепахе. Дети верят, что однажды Большая «Ч» придет и победит врагов, а потом мы выйдем под чистое небо. У них нет цветных карандашей, а так бы, может, штрихи были желтыми или голубыми, или розовыми. Я вижу здесь вовсе не черноту, здесь изображена надежда.

Анджей с минуту смотрит на нее, пытаясь понять, шутит она, или всерьез так думает, потом задает вопрос:

– Лулу, а ты сама счастлива здесь?

– Конечно, – она пожимает плечами. – И ты тоже будешь здесь счастлив, вот увидишь!

Он грустно усмехается. Но, похоже, на это психологу ответить нечего.