Читать книгу Хунну. Пепел Гилюса - Солбон Шоймполов - Страница 5

До тонкости вжившись в роль кочевника, став неотличимым его двойником, Мэн Фэн легко приноровился ездить на лошади, как хунн, но стрелять из сяньбийского лука, как Сюуньзан, так и не смог научиться, хотя прилагал к учёбе огромные старания. Упорно желая осуществить дерзновенный план, пользуясь тем, что ханьцы перед редко проводившимися обменами, издевательски приравнивая степняков к ворам и разбойникам, всегда отрубали пальцы пленным хуннским и сяньбийским воинам, чтобы они никогда больше не могли стрелять из лука, приказал отрубить себе большой, средний и указательный пальцы на правой руке. Повелел палачам специальными пыточными инструментами нанести раны на тело, впоследствии эти раны, превратившись в страшные на вид шрамы, должны были убедить хуннов, каким жестоким мучениям подвергался в плену.

Лишь в самом конце замысла поняв, что одного сходства с кочевником, пусть и абсолютного, недостаточно, также сознавая, что недостаточно и тех сведений, которые получил от Мэй Ин и Фань Чуна, придумал легенду, что во время плена в результате каждодневных ударов по голове и жестоких пыток, он, «Сюуньзан», частично лишился памяти. Считая, что придуманная им легенда хорошо оградит его от возможных будущих разоблачений, Мэн Фэн в начале наступившего необычайно жаркого лета сто семьдесят второго года, встретившись в Сиане с Минь Кунем, обсудил с ним дальнейшие действия.

После состоявшейся встречи, став пленным жичжо ваном Хуннской державы Сюуньзаном, переодетый в лохмотья ханьского крестьянина, посаженный в повозку с железной клеткой, в сопровождении сотни конных воинов, ни один из которых не знал его в лицо, был быстро доставлен ханьцами на Великую китайскую стену и помещён в ту же самую башню, где впервые встретился с жичжо ваном. И в ней люди тайной службы Ханьской империи продержали Мэн Фэна до середины лета.

К началу встречи с варварами его, исхудавшего и грязного, в лохмотьях, со свалявшейся чёлкой и косичками, в сопровождении ста сианьских копьеносцев, трёх чиновников и шестерых тайных агентов вывели за ворота одной из башен и, отойдя на десяток шагов, остановились, ожидая прибывающих на обмен степняков. Спустя некоторое время вдали, искажаясь и расплываясь в знойных потоках нагретого воздуха, показались тридцать всадников, лёгкой рысцой гнавших впереди себя сорок ханьских воинов и двести крестьян, полонённых хуннами ещё два года назад при очередном набеге. Хунны, в остроконечных с загнутыми вверх краями головных уборах из тонкого белого войлока, одетые в коричневые замшевые штаны и в куцые льняные халаты с медными пуговицами, в коротких летних сапогах с медными мелкими шипами на подошвах, остановились неподалеку от стены и быстро разделились на две группы. Одна половина осталась с заводными лошадьми, другая, состоящая из пятнадцати человек, стегая плетями, согнала невольников в плотную кучу. Взяли их в полукружье и повели до места обмена, где в окружении ста копьеносцев, одетый в рубища, со связанными спереди руками с отрезанными пальцами, стоял оборотень – Мэн Фэн. Как только конники, выставив перед собой пленных, стали приближаться к Стене, так тотчас между её зубцами, бесшумно, как призраки, мгновенно появились арбалетчики с поднятыми вверх незаряженными самострелами, готовые по первому приказу, зарядив их, начать поражать наездников.

Увидев стрелков, хунны, не останавливаясь, подогнали пленников ближе и, не слезая с лошадей, ожидая любых поворотов событий, стали настороженно скользить недобрыми, хищными глазами по лицам арбалетчиков. При этом вызывающе теребили мозолистыми, похожими на железные крючья пальцами оперения стрел и поблескивали «кольцами лучников», надетыми на большие пальцы рук.

Наконец, пятеро из них слезли с седел и возглавляемые плечистым, среднего роста воином, с кругловатым лицом, с чёрными глазами и выглядываюшими из-под шапки двумя косичками рыжевато-чёрного цвета, не спеша двинулись в сторону трёх сановников, одетых в шелковые одежды. Едва лишь степняки остановились напротив чиновников и шестерых агентов Минь Куня, один из сановников, повернувшись к копьеносцам, громко прокричал приказ. Копьеносцы, немедля расступившись, выпустили из круга Мэн Фэна с намотанными на руках тряпками, затем двое ханьцев, подхватив его за руки и плечи, передали хуннам. Получив «жичжо вана», хунны, поддерживая шпиона с двух сторон, второпях, быстро пошли назад к лошадям.

Как только пятеро кочевников сделали пару шагов в сторону степи, к воротам башни в империю Хань двинулась толпа, состоящая из крестьян и воинов.

Дойдя до ожидающих верховых, один из степняков, тот самый плечистый воин, шедший впереди при обмене, подошёл к Мэн Фэну, обнял и воскликнул:

– Здравствуй, мой брат Сюуньзан!

Отступив на шаг назад, хотел произнести слова радости в честь его освобождения, но более внимательно взглянув в равнодушные, не узнающие никого глаза «жичжо вана», с удивлением спросил:

– Сюуньзан, друг мой! Ты что, не узнаёшь меня? Ведь это я, твой побратим Ашина!

Мэн Фэн, чуть заметно подёргивая головой, ответил:

– Кто бы ты ни был, я не узнаю тебя, за время пребывания в плену враги долго пытали меня, они каждый день били по моей голове, от этого я многого не помню, многое забыл.

Услышав слова друга, Ашина, медленно покачав головой, стал отматывать тряпки на руках шпиона, заметив отрубленные пальцы на правой руке, обернулся назад и, пылая ненавистью, с негодованием посмотрел на прижавшихся к зубцам стрелков. Развязав «побратима» и подсадив на лошадь, Ашина вскочил на любимого чёрного коня и, увлекая за собой остальных всадников, устремился в степь, увозя в самое сердце Хуннской империи ядовитую ханьскую стрелу под именем Мэн Фэн.

Достигнув и миновав границу Хуннского государства, далее не делая по пути ни одного привала, к вечеру того же дня Ашина прибыл на первый стан, где их ждали триста воинов из его тысячи, ожидающие их ратники ликующе приветствовали «Сюуньзана», радуясь освобождению из ханьской неволи.

Расседлав и пустив лошадей пастись, прибывшие с Западным чжуки хунны, держа в руках небольшие медные походные котелки, неторопливо подошли к гаснувшим кострам, к висевшим на вертелах целиком зажаренным тушам дзеренов, добытых на охоте. Отрезали сочные куски и начали ужинать, запивая нежное мясо кумысом. Они ели, пили и разговаривали, с любопытством рассматривая сидевшего возле Ашины жичжо вана «Сюуньзана». Усевшись на землю рядом с кожаным походным плащом, заставленным едой, Ашина предложил ханьцу отведать свежего мяса, попить кумыса.

Мэн Фэн, которого по приказу Минь Куня намеренно плохо кормили, чтобы к моменту обмена он выглядел как можно истощённее, хорошо усвоивший за месяцы слежки привычки настоящего Сюуньзана, взял в руки кусок мяса и, не скрывая голода, стал рвать его зубами, запивая кумысом и изредка притрагиваясь к кусочкам просяной лепёшки. Увидев, как «побратим» утолил первый голод, Ашина, взяв в руки небольшой бурдючок, заботливо налил ему в деревянную пиалу ещё кумыса, затем сказал:

– Ты мой давний друг, побратим. Мы с детства знаем друг друга. Неужели ты совсем не помнишь меня?

На что Мэн Фэн ответил:

– Прости, побратим, я не помню. Иногда мне вспоминается, что я совсем маленький бегу по берегу большой реки, купаюсь в ней, захожу в большие дома…

– Всё-таки хоть что-то, значит, ты помнишь! – воскликнул Ашина, перебивая собеседника. – Мы с тобой были соседями, родились в городе Гилюсе, всё наше детство прошло там. Наш город расположен на берегах двух больших рек – Сигиза (Селенги) и Биа (Уды). Много лет назад его обосновал великий шаньюй Модэ, построив на берегу Сигиза небольшую крепость (Иволгинское городище). Я рад, что встретил и увидел тебя, эта встреча облегчила моё сердце. На этом наши общие пути ненадолго расходятся. Ещё семь дней назад нас догнал гонец от Юлю с приказом как можно скорее отправляться в нашу дальнюю западную крепость Иву. Шаньюю стало известно, что туда с целью захвата стягивается немалое количество ханьских войск, поэтому мы, добравшись до форта, должны защитить его до подхода главных сил. Завтра по приказу шаньюя Юлю отправишься в родной город Гилюс, отдаю в твоё распоряжение пять воинов, они будут сопровождать тебя в пути. Я очень надеюсь, что, побывав на родине, полечившись в целебных источниках, подышав её воздухом, излечишься от беспамятства и вспомнишь нас.

После слов Ашины Мэн Фэн поблагодарил его за всё хорошее, что сделал для него, за то, что встретил из плена, за то, что дал в дорогу провожатых; затем, уличив себя в многословии, тут же умолк, решив в дальнейшем общении со степняками больше молчать и наблюдать, чем говорить.

Между тем наступила ночь, на небе зажглись звёзды, хунны, выставив вокруг стана караульных, стали отходить ко сну. Мэн Фэн, последовав примеру Ашины, ложась спать, подложил под голову седло, не шевелясь, долго смотрел на небосклон, вслушивался в темноту ночи, в её шорохи и звуки, принюхивался к запахам земли, травы, цветов и ликовал! То, что он задумал год назад в приграничной крепости Сэньду, сбывалось! И то, что его, спрятавшегося под обличьем варвара, не различил с детства знавший настоящего Сюуньзана его побратим Ашина, вселило в шпиона чувство безопасности и гордости за скрупулёзно сделанную работу по вживанию в образ кочевника.

Медленно, нехотя занималось тёплое летнее утро сто семьдесят второго года. Солнце, только-только показавшись над горизонтом, ещё нежарко освещало спящих хуннов и когда оно, поднявшись повыше, стало ощутимо нагревать землю, полностью осушив слабую утреннюю росу, лагерь стал оживать. Воины, быстро доев вчерашние остатки дзеренов, поймали лошадей и оседлав, стали торопливо навьючивать груз, готовясь пуститься в далёкий путь, пролегавший до хуннской крепости Иву.

Обычно хунны и сяньбийцы, отправляясь в дальние походы, брали с собой по две – три лошади на одного всадника: одна из них являлась боевой, в походе на неё никто не садился, сберегая её силы для битвы. Скакали на двух заводных лошадях, изредка останавливаясь, чтобы перекинуть сёдла, напоить и подкормить лошадей. Двигаясь таким манером, они преодолевали за короткое время огромные расстояния, пугающе быстро появлялись перед врагами и, пользуясь внезапностью, обычно побеждали их. В походе воин имел по два колчана стрел, в каждом по тридцать штук, лёгкий круглый щит, два малых оселка для заточки стрел и меча, моток ниток, скрученных из сухожилий, иголку, шило, кресало с трутом и аркан, свитый из конского волоса. У всех воинов имелся чуть кривой одноручный меч в ножнах, заточенный с одной стороны, которым они так искусно и мастерски владели, что могли разрубить человека на две части, от плеча до паха. Имелось также копьё, вернее, его жало длиной двадцать – тридцать сантиметров, уложенное в кожаный чехол, перед боем при необходимости его вытаскивали из чехла, потом насаживали на древко. И, конечно, каждый хуннский и сяньбийский ратник обладал невероятно тугим луком, длиной около ста сорока – ста пятидесяти сантиметров. Тетиву лука делали из сырой кожи и жил, снятых со спины быка, очистив кожу от волос и тонко нарезав, сплетали вместе с конским волосом и жилами. Заплетённую, ещё сырую тетиву высушивали, после на одни сутки бросали в специальный раствор, вынимали и снова сушили, намазывали смолой сосны, вновь сушили и, наконец, протерев и почистив, доводили до полной готовности. Сделанная таким способом тетива была необыкновенно крепкой, не растягивалась, не рвалась, не гнила, не намокала и была незаменимым придатком к грозному сяньбийскому луку. Стрелы у хуннов, в основном, ладились из дуба и были разных видов, их длина достигала девяноста – ста сантиметров, вес же каждой составлял сто шестьдесят – сто восемьдесят граммов, оперения в большинстве случаев делались из крыльев орла. Стрела, предназначенная для дальнего боя, называлась «кузуни», у неё был длинный, узкий двухлопастной наконечник. У стрелы, изготовленной для ближнего боя, которая называлась «тайзуни», наконечник, наоборот, был широким, трёхлопастным. Ещё один вид представлял собой стрелу с ромбовидным наконечником и назывался «байса», она, в основном, применялась против тяжёлой панцирной пехоты или тяжёлой конницы врага. Также хуннами использовались сигнально-звуковые стрелы, издававшие при полёте воюще-визжащие звуки. Все наконечники, кроме сигнальных, были калёными и перед битвой их оттачивали, как лезвия мечей, до бритвенной остроты.

Но основным, незаменимым оружием хуннов был так называемый «сяньбийский лук», являвшийся ранее изделием древних хуннских мастеров. Тайны его изготовления бережно передавались из поколения в поколение, позднее они были постепенно переняты у хуннов сяньбийскими мастерами, внёсшими в лук ряд изменений, неоценимо изменивших его качество. Изготовление сяньбийского лука хранилось в секрете – это была государственная тайна Хуннской империи. Сяньбийский лук был сложным, состоявшим из дерева, костяных и роговых накладок, оружием. Сам его остов делался из дуба, спереди на него по всей длине прорезалась канавка глубиной три миллиметра и шириной полтора сантиметра, затем в неё заливался необычным образом приготовленный клей, а сверху на канавку наклеивались выдержанные в особом зелье жилы с шеи вола. Хорошо склеенное полусырое изделие скручивали в обратную сторону в кольцо, после оставляли сушить в тени на определенный срок, потом отпускали и, усиливая без того тугую заготовку, наклеивали на него роговые и костяные пластинки, перемежая их с двумя слоями дерева различных пород. Затем изделие намного дней опускали в специальный раствор, действие раствора было таковым, что ранее наклеенные роговые, костяные, пластинки и жилы глубоко проникали, внедрялись в строение дерева, образуя единый крепчайший, тугой монолит. Далее лук вынимали из жидкости, долго сушили в тени. Срок доведения до полной готовности этими непростыми способами сработанного оружия составлял три года, и секреты его производства, передаваясь из поколения в поколение, ещё долго не будут утеряны во времени. Сяньбийский лук вместе с необычной манерой стрельбы из него, не изменяясь, просуществует ещё больше тысячи лет. Смастерённое степными умельцами оружие обладало такой невероятной тугостью, что стрелять из него могли только сяньбийские и хуннские воины, которых с самого раннего детства подводили и готовили стрелять именно из сяньбийского лука. Но не все луки у хуннов были такими тугими, существовали и другие, менее тугие, предназначенные для хуннских женщин-воительниц, для номадов и пастухов.

О хуннском или сяньбийском мальчике можно было сказать, что он родился с луком: уже с трехлетнего возраста они играли с луками и начинали учиться стрелять, до самой смерти не расставаясь с ними.

Каждый год, в конце весны, многочисленными представителями шаньюя по всем хуннским и сяньбийским аилам, по двум их городам Гилюсу и Кирети, по установленному столетия назад великим шаньюем Модэ закону устраивался смотр мальчиков, достигших десяти лет.

После смотра, невзирая на знатность и высокое происхождение, выбрав самых сильных и ловких, будь отобранный хоть сыном лули вана или самого шаньюя, на семь лет отправляли в учебные лагеря, принадлежавшие государству. Здесь они становились так называемыми «детьми шаньюя» и, пребывая под неусыпным надзором суровых и скупых на похвалы учителей, являвшихся в прошлом выдающимися воинами империи Хунну, начинали тяжелейшую воинскую учёбу. Обучаемые каждый день часами стояли с натянутыми луками, каждый день часами стреляли по мишеням, учились стрелять с лошади из воды, из самых неудобных позиций, какие только можно себе представить, учились стрелять на полном скаку, сидя в седле.

В снег и в дождь, в зной и в стужу, целыми днями, месяцами и годами выматывающим, изнурительным трудом осваивали премудрости стрельбы из сяньбийского лука. Усердно овладевали искусством владения мечом и копьём, вставали с рассветом, ложились затемно, и это продолжалось долгие семь лет. Не все мальчики и юноши выдерживали такую адскую семилетнюю нагрузку. Но выдержавшие испытания и прошедшие через подготовочные станы степняки становились самыми лучшими и сильными воинами, равным которым не было во всей Азии. Они могли на коротком расстоянии догнать мчавшую лошадь и вскочить на неё; одним быстрым, точным движением меча срезать косичку с виска человека, не оставив на нём ни царапины; в схватках с врагами легко вырывали из рук их оружие: будь то меч, копьё или щит. Умели с небывалой точностью и силой рубить врага с коня, также мастерски рубились пешими. К концу учёбы, полностью овладев навыками стрельбы из сяньбийского лука, показывали такую меткость, что без промаха попадали в любую движущуюся мишень, будь то сайгак, прыгающий в степи, или косуля, мелькавшая среди сосен. Могли стрелять, стоя со скачущей во весь опор лошади. Необыкновенная, потрясающая меткость хуннских и сяньбийских лучников была похожа на чудо: уже вытаскивая стрелу из колчана, стрелок точно определял расстояние до несущейся цели, направление ветра, моментально определял направление и скорость самого бегущего существа. Обладая с детства вжившимся в головы чувством меткости, стреляли, не целясь, наитием: натянул мгновенно тетиву, отпустил её, и стрела неминуемо поражала цель, также все они превосходно умели стрелять в темноте.

В рядах кочевников нечасто, но находились стрелки высочайшего умения, на скаку сбивавшие летящих воробьёв, ласточек, стреляли вверх учебной стрелой и при её падении уже боевой стрелой сбивали падающую стрелу, разбивая её надвое. Стрела, пущенная из сяньбийского лука с расстояния больше ста метров, легко пробивала металлический доспех парфянского воина, с семидесяти метров насквозь прошивала толстый дубовый доспех динлинского секироносца. Постоянные, ежедневные упорные упражнения и стрельбы из простых луков и стрельба из сяньбийского лука, необыкновенно сильно развивали руки и плечи воинов, делая их необычайно сильными и твердыми.

Способ стрельбы хуннов и сяньбийцев разительно отличался от других кочевых народов, населяющих Великую степь. Стреляли, как бы разрывая что-то, одновременно резко раздвигая от центра руку, державшую лук, и другую, державшую тетиву со стрелой. Тетиву натягивали большим пальцем руки, предварительно надев на палец широкое медное или железное кольцо с канавкой посредине. Загибали его в суставе, надавливали на него средним, безымяным и мизинцем. Стрелу упирали в тетиву и зажимали её между средним и указательным пальцами – натянул на «разрыв» лук, отпустил пальцы, стрела полетела в цель.

Степь подобна морю, лошадь подобна кораблю в море, так как выжить на море без корабля невозможно, так и жить в степи без лошади было нельзя. Все хунны и сяньбийцы, с детства знакомые с лошадью, мало сказать, что любили её, они боготворили, холили, лелеяли, обходились с ней как с сакральным священным божеством. Прошедшие через шаньюйские учебные становища воины знали о лошадях всё: сделав вокруг неё лишь один круг, воин точно определял возраст, нрав, резвость, выносливость, силу и болезни. Хуннская лошадь, являвшаяся незаменимой в степи, была среднего роста, обладала удивительной выносливостью, силой и неприхотливостью. Зимой сама добывала корм, разгребая снег твёрдыми, как камень, копытами. Могла беспрерывно, не зная усталости, изредка останавливаясь только на водопой, скакать больше пятнадцати дней. Узда, путлища стремян, подпруги, поводья делались из хорошо выделанной, крепкой сухой кожи. Удила и стремена изготовлялись, в основном, из меди. Седло у хуннского коня было немного выше, чем у ханьцев и жужаней, длину путлищ можно было изменить, сделать повыше или пониже, тем самым подняв или опустив стремена. Обычно хунн сидел на коне, подняв стремена, полусогнув колени, при стрельбе выпрямлял ноги и, становясь выше, увеличивал обзор для стрельбы. Седло делалось из дерева, на дерево прибивался толстый войлок, затем оно обтягивалось кожей, потник под него изготовлялся из толстого, прочного, мягкого войлока. На нём имелись различные приспособления для крепления луков в налучниках и колчанов со стрелами. Луки хуннского седла делались высокими, сплошными: редко, но всё же защищающими всадника от ударов копья или стрелы.

Всё войско хуннов и сяньбийцев было составлено только из конных воинов, подразделявшихся на тяжёлую конницу и лёгкую. Разница, существовавшая между ними, была небольшая. Они различались тем, что у всадников тяжёлой конницы спереди на панцирях и шлемах имелись железные пластины, перед битвой на голову и шею коня надевался кожаный капор с медными бляхами, а спереди за шею и за седло привязывалась небольшая попона из толстой кожи, защищающая грудь и передние ноги лошади. У воинов лёгкой конницы на доспехах не имелось железных пластин, а у лошадей – капоров и попон. Панцири делались из плечевой кожи дикого кабана или из спинной кожи быка. Прикрывая воину только грудь и живот, они завязывались с боков через спину кожаными ремнями, с верхней части панциря, защищая руки до локтей, свисали широкие кожаные пластины, связанные между собой кожаными шнурами. Удобство такой брони состояло в том, что его можно было подогнать под размер любого человека и также использовать его зимой, надев поверх толстой зимней одежды. Наряду с этими панцирями у кочевников имелись и другие виды доспехов – цельные, прикрывающие воину не только грудь, но и спину. Шлем также делался из кожи, он был невысоким, округлым, закрывающим заднюю часть шеи.

Войско делилось на тумэны, тысячи, сотни, десятки. Войском численностью в десять тысяч воинов командовали хунны, имеющие звание ваньцы, а отрядом, состоящим из тысячи воинов, – гэдэхэу, соответственно, сотней – данху, десятью воинами – цецзюй. Кроме принадлежавших воину меча, копья, кинжала и небольшого круглого щита, сделанного из толстой твёрдой, как дуб, кожи и заклёпанного с внешней стороны бронзовыми бляшками, у каждого десятого имелась булава, сделанная из дуба, с насаженным на конце железным шаром с маленькими неострыми шипами, у каждого пятого имелся малого размера боевой топор.

Примерно одну пятую часть хуннского войска составляли сяньбийцы, и это было неудивительно, так как хунну и сяньби, по существу, являлись одним народом. Они обладали общей культурой, имели единый уклад жизни, верили в одних богов, одинаково поклонялись солнцу, луне, вечному синему небу и матери-земле, говорили на одном языке и происходили от одних предков. И строй, и вооружение сяньбийского войска ничем не отличались от хуннского.

Но были и различия между ними: в подавляющем большинстве сяньбийцы разговаривали на одном из диалектов хуннского языка и, в отличие от хуннов, не держали рабов. Сяньбийка, если на войне убивали её мужа, могла выйти замуж за мужчину из любого сяньбийского рода и даже за хунна. Тогда как хуннская женщина после смерти мужа не могла выйти замуж вне семьи, она имела законное право выйти замуж за родных или двоюродных, троюродных братьев умершего мужа. Несмотря на это, хуннанки пользовались несравнимо большей свободой, чем женщины иных племён и народностей.

Небольшую часть в хуннском войске составляли дети и внуки ханьских крестьян-перебежчиков, принявших имя хунну и прошедших через воинские подготовочные лагеря. В эту часть входили и ратники других этносов, таких как динлины, хагясы, дунху, юэчжи, ухуани, кяны. Все они считали себя хуннами, не щадя жизни, сражались за степную империю.

Таким образом, в тысяче Ашины было двести сяньбийцев, десяток юэчжей и примерно около тридцати ханьцев, разбросанных по всей тысяче. Надо отметить, что среди хуннов и сяньбийцев встречалось много людей с волосами цвета соломы, рыжих с чёрными глазами, с плоскими носами или светлыми волосами, голубыми глазами, высокими носами и широкими скулами.

Но большинство кочевников представляли собой азиатов с чёрными глазами и чёрными волосами.