Читать книгу Дикий и неистовый. У тебя было слишком много свободы - Стелла Фракта - Страница 17

Эрик вел машину – как-то нервно, непривычно (хотя, может, я просто приучился к плавному стилю вождения Стеллы), – и мне на заднем сидении было жарко. Я был в куртке, пусть и расстегнутой, и детали пазла никак не собирались в мыслях – мне все время казалось, что это какая-то семейная поездка.

Я прекрасно понимал, что больное сознание просто достраивает картинку в благоприятной обстановке, а моя привязанность обоснована лишь событиями прошлых трех (ну, четырех) дней, но не объективными причинами.

Мне было несвойствено испытывать доверие и прочие добрые чувства; я до сих пор не верил, что в моей жизни наконец-то наступила хорошая полоса, и потому на каждый позитивный момент я искал несколько портящих его деталей.

Просто чтобы не терять бдительность.

Впрочем, сейчас ничто не могло омрачить настроения, особенно после того, как оставив на парковке через квартал белый кроссовер Эрика, мы равноправно шагая в одну линию, направлялись в ресторан.

Высокий столик у окна с видом на оживленную улицу, уютный полумрак и приглушенное освещение, ненавязчивая музыка, атмосфера непринужденности и уик-енда… и, конечно, очень красивая женщина напротив, украшающая вечер.

Я заметил, как Эрик ведет ее под руку с гордым видом «она со мной», как на незнакомке задерживают взгляды и мужчины, и женщины в зале; и дело было точно не в длинном шелковом черном платье, сдержанном и закрытом, не в естественно лежащих по плечам каштановых локонах (она выглядела в меру повседневно).

Ее муж с превеликим удовольствием помог ей со стулом, как бы невзначай, касаясь обнаженного плеча, а затем уселся рядом со мной слева так, чтобы лицезреть королеву во всех ее проявлениях.

Ну или чтобы не задевать никого левым локтем.

Вскоре Эрик углубился изучать винную карту, изредка поглядывая через буклет на незнакомку, а я пытался сосредоточиться на выборе блюд. Все прошлые разы моих визитов в заведения я заказывал то же самое, что и Стелла, но сейчас я хотел проявить индивидуальность.

Индивидуальность в стейках – это, конечно, ребячество, но еще и шанс проявить самостоятельность.

Когда я понял, что выбор будет тривиальным, я ничуть не расстроился – так у меня останется время на нечто более важное.

– Пока про нас никто не вспомнил, – заговорила незнакомка, чуть наклоняясь вперед, имея в виду официанта, – расскажите мне, как прошел ваш день.

Эрик отложил карту, беря в руки меню, тоном идеального лжеца отвечая:

– У меня – как обычно. Работал над проектом, забыл пообедать, долго приводил в порядок рубашку.

Рубашка и впрямь выглядела идеально… но как же можно было не сказать о музыке!

– Он учил меня играть на фортепьяно, – выдал я мужчину с потрохами. – Он рассказывал мне теорию музыки.

– О! – ахнула Стелла, и ее темные глаза распахнулись от изумления.

– Ну я же просил тебя! – прошипел Эрик, закатывая глаза. – И как тебе доверять после этого?

Он не злился, он просто не ожидал, что я сболтну лишнее.

– Я не могу такое утаивать! Это слишком… значимо.

Собеседник хмыкнул, но ничего не ответил.

– Я рада, – в свою очередь, поддержала меня Стелла. – Это очень хорошая новость. Правда.

И снова искреннее и теплое чувство плескалось на дне ласкового взгляда незнакомки, от которого становилось одновременно приятно и волнительно – после таких моментов хотелось рассказывать ей обо всем на свете, лишь бы каждый раз в ответ получать эту дозу внимания.

– А как твой день? – решил сменить тему Эрик. – Ты обещала поведать о баре.

– Да, – всплеснула она руками. – Все отлично – скоро начнется самое интересное.

Оказалось, что весь переполох в последние дни был вызван намерением открыть бар, и она решала кучу вопросов и знакомилась с внутренними процессами.

Занятно, что, судя по всему, она отлично разбиралась в том, с чем ей предстояло работать, особенно если дело касается увеселительного рода заведений.

– Самое смешное, что у прежних владельцев есть еще ночной клуб на севере Бруклина, и они из последнего стараются и ведут дела… – вещала женщина уже после того, как мы сделали заказ, вновь перегнувшись через стол и не сдерживая смешок. – Кафц все подбивает меня на сделку, и знаете почему?..

Мы вопросительно на нее уставились, завороженно следя за жестикуляцией ее изящных рук.

– Ты помнишь клуб, где выступает он и его черти? – обратилась она к мужу, а тот уже приподнимая бровь, кивнул; затем она пояснила мне, добавив: – Кафцефони и еще пятеро музыкантов играют там свой экстрим-метал, регулярно собирая залы человек на триста.

– Неслабо, – отозвался я.

Действительно, любой чужой успех в музыкальной сфере у меня вызвал уважение, пусть я и понятия не имел, что за музыку могут играть в клубах какие-то, как незнакомка выразилась, черти.

– Так вот это тот самый клуб. Ну у него и амбиции, – закончила она с улыбкой.

– Я не удивлен, что ему нужна ты, – подал голос Эрик. – Он, по-моему, способен только скакать по сцене. Чтобы ты понимал, – повернул он голову в мою сторону, – то, что они творят – первобытная дикость.

– Это – эпатаж! – возразила Стелла.

– Не оправдывай их.

– Они творят перформанс!

– Под низкочастотное звуковое месиво!

– Он просто завидует, – подмигнула мне женщина, а Эрик фыркнул и закатил глаза.

– Нисколько! Выступать перед толпой наркоманов – то еще удовольствие. Спасибо, я пас.

Официант тем временем разливал вино, и я задумчиво наблюдал, как бордовая жидкость заполняет на треть пузатые, дающие сверкающие блики бокалы.

Я, словно это было само собой разумеющееся, пригубил из бокала терпкий напиток по примеру моих сотрапезников, и от горько-сладкого вкуса свело челюсть.

Нет, мне явно не стоит налегать – вряд ли четырнадцатилетний подросток, хоть и под присмотром (и во взрослой одежде), выглядит уместно, будучи пьяным.

Я и так в последнее время веду себя неадекватно, я и без вина могу сболтнуть лишнего или позволить себе дерзить там, где не следует.

Мне хотелось оставить хорошее впечатление о вечере не только в своей голове, но и в головах Стеллы и Эрика.

Пока мы ожидали блюда, разговор плавно перешел на тему путешествий и европейских столиц, а затем мы почему-то стали обсуждать велосипедистов в Германии и Ульмский собор.

На вопрос Эрика, откуда я, будто бы не понаслышке, так много знаю, в том числе и понял шутку Стеллы про карривурст, мне пришлось ответить, что я какое-то время жил в Германии (ну как жил – выживал, перебираясь с места на место), добираясь из Вены автостопом в Нидерланды.

Сказал я все это по-немецки, шутки ради, а потом добавил, что вообще я из Австрии, и потому мне пришлось многое повидать, чтобы попасть в их американскую мечту.

Незнакомка в этот момент на меня странно смотрела – как, впрочем, и каждый раз, когда я мог ее чем-то поразить.

– Учитывая, что у нас австрийская фамилия, это кажется символичным, – произнесла Стелла задумчиво и тоже по-немецки, робко улыбнувшись.

У моя челюсть почувствовала притяжение к полу, и я невольно открыл рот в изумлении.

– Ее фамилия, – уточнил Эрик, уже по-английски, полушутя указывая длинным пальцем в сторону жены. – У нас ее фамилия.

– Какая? – выдохнул я, и любопытство перебороло стремление плыть по течению, не спрашивая лишнего.

Да и вообще – я, конечно, знаю, что брать фамилию жены тоже можно, но чаще всего бывает наоборот… но это не мое дело.

– Райхенберг, – ответила незнакомка. – А в Германии было бы фон Райхенберг – раз уж мы про них вспомнили.

Она хохотнула, а я не совсем понял про «фон», растерянно взирая на женщину напротив.

– В начале прошлого века отменили австрийские титулы, и теперь я не графиня, – пояснила она, усмехнувшись, и в досаде на свое тугодумие, я с готовностью закивал. – А у тебя какая фамилия?

– Майер. Не думаю, что это фамилия моих родителей – я рос в приюте, и там всем подряд давали случайные имена, – пожал я плечами, замечая опять этот странный, но уже печальный взгляд.

Вот только не надо меня жалеть!

Да, кто-то рождается графиней, пусть и уже без титульной приставки, а кто-то, как я, довольствуется простым и распространенным именем.

Потом принесли ужин, и беседа перетекла в иное русло, оставив позади вопросы фамилий и прошлого. Я наслаждался обществом, поедая рибай с овощами-гриль, слушая увлекательные сюжеты повествований Эрика о культуре Азии и, в частности, национальной колоритной музыке.

– Это абсолютно другая парадигма – немудрено, что для европейского слуха четвертитоновые мелодии кажутся чем-то диким, – рассуждал он.

Я, в свою очередь, пытался вообразить половину от половины тона, исходя из информации, полученной сегодня днем, и довольно быстро понял, в чем заключалась особенность, о которой он говорил.

– Ага, только поклонников у данной парадигмы ничуть не меньше, чем фанатов андеграунда, – Стелла отрезала кусок стейка, но рука так и не донесла его до рта, замерев с вилкой на весу. – Мне вот один заявил: «Ваш Бах убил музыку своим равномерно темперированным клавиром»! Сам играет на безладовой гитаре, размером с укулеле, курит какую-то вонючую траву.

Эрик рассмеялся, делая глоток вина.

– Я давно тебе советовал сменить круг общения, – молвил он, намекая, вероятно, на тех самых чертей, чье творчество так раздражало главу семейства.

Между прочим, как Стелла упомянула чуть ранее, у двоих из них академическое образование – один профессиональный виолончелист, а другой – пианист, да еще и с квалификацией в звукорежиссуре. Но Эрик, видимо, судил по образу, в котором они предпочитвали преподносить свои умения.

Я же ничего не мог сказать в оправдание ни одной из сторон спора – я симпатизировал тяжелой музыке, пусть и знал ограниченное количество жанров и исполнителей; у меня не было, как у современной молодежи, фонотеки в телефоне и неограниченного доступа ко всему, что предоставляет всемирная паутина.

Надо будет попросить Стеллу дать послушать, что играют ее черти.

Весь оставшийся вечер прошел безукоризненно – мы болтали, улыбались и обменивались репликами, пусть ничего не значащими, но обусловливающими интеракцию. Я расслабился и был собой, напрочь забыв всю предысторию; они, казалось, тоже видели во мне меня – настоящего и вовсе не отвратительного.

А от мягкого взгляда, который то и дело дарила мне незнакомка, я был готов стать еще лучше.

Вернувшись домой, мы не разбрелись каждый по своим углам, а остались в гостиной доспорить, зачем французским католическим монашкам белая накрахмаленная шляпа с широкими, торчащими в стороны, полями: я утверждал, что для соблюдения дистанции с больными, за которыми они ухаживали в госпитале, а Стелла – что так монашки не могли прислониться к чему-нибудь, дабы не уснуть.