Читать книгу Дневник мистера Нельсона - Стейси По - Страница 2

«03 сентября, 1995 г.

Четверг

17:00

Когда я приехал домой, было только три часа дня, но устал я так, что мог уснуть прямо на пороге.

Солнечные лучи, пробиваясь сквозь тонкие льняные занавески (не самое лучшее дизайнерское решение Розы), мягко падали на бежевый ковер с длинным, несколько примятым ворсом. Ковер мне тоже не нравится, но выкинуть его при переезде я не смог. Слишком привык к нему.

В коридоре летала пыль. Маленькие бледные точки неспешно проплывали мимо меня, и мне захотелось открыть окна. Выгнать их отсюда. Потому что, кто знает, сколько частиц бывших хозяев этого дома я сейчас вдохнул.

Я прошел вдоль длинного ряда коробок с разными надписями, сделанными черным маркером. «Мягкие игрушки Эндрю». «Розины бриллианты». «Разные мелочи. Разобрать последней». Проходя мимо Розиных «бриллиантов», я каждый раз улыбаюсь, потому что знаю, что в этом белом ящике лежат несколько браслетов из серебра, три пары не самых дорогих сережек и целая стопка журналов и книг по психологии. Украшения Роза не очень любит. Ну или просто мне так говорит.

В гостиной почти на полную громкость работал телевизор, и до меня доносился знакомый голос Опры Уинфри1. Я заглянул в комнату, ожидая увидеть Розу, сидящую на нашем диване фисташкового цвета, тоже прихваченного с собой со старой квартиры. Мы купили его в мебельном магазине по акции, а потом подобрали коврик подходящего оттенка, так что в нашем бывшем жилище смотрелось все вполне гармонично.

Роза должна была сидеть на диване с чипсами и запивать их клубничным соком, отвратительно сладким и липким, и смотреть этот ящик, который мы тоже притащили с собой из Нью-Йорка. Она всегда это делает – сидит и смотрит телевизор, пока меня нет дома. Она старательно избегает новостные программы, потому что терпеть не может политику. Думаю, если спросить её, кто сейчас возглавляет Америку, она ответит, что Буш.

Как только я прихожу домой, Роза изображает активную деятельность, а после – усталость. Говорит, что мне не понять, как тяжело заниматься домашними делами.

Но сейчас в гостиной никого не оказалось.

Я позвал жену по имени, и мне никто не ответил. Должно быть из-за телевизора она не услышала.

Такое случается иногда, правда? Когда обращаешься к кому-то, а тебя не слышат. Не отвечают не нарочно, а потому что поглощены каким-то занятием. Потому что заняты работой, или читают, или моются.

Я, однако, напрягся и прислушался. Мне вдруг стало казаться, что что-то не так. Моя и без того не совсем здоровая голова закружилось, а в желудке пару раз толкнулся мой сэндвич. Я подумал, что что-то случилось или только еще случится в скором времени.

Наверно, так и работает предчувствие.

Я вылетел из нашей светлой гостиной и рванул в сторону детской, подгоняемый каким-то почти осязаемым страхом. Черт, у меня даже пот на лбу выступил, и маленькие капельки, быстро остывавшие от моего бега, стали собираться у висков. Никогда не думал, что меня так испугает молчание жены. Я распахнул белую дверь с прилепленным к ней на скотч изображением робота, вырезанного из детского журнала, и с замиранием сердца уставился в самый центр комнаты.

Сын сидел на полу, целый и невредимый, и сосредоточенно расставлял игрушечных солдатиков вдоль железной дороги.

Сердце всё ещё колотилось как бешеное, и я, даже не пытаясь отдышаться, присел на колени перед Эндрю:

– Здравствуй, сынок. Как твои дела? Неплохо, а?

Его волосы, пепельные, намного светлее моих, слегка завивались. Вихры торчали по всей макушке. Я не смог удержаться и запустил в них пальцы, чтобы почувствовать, что он настоящий и действительно сидит сейчас передо мной. Хотелось прижать его к себе, крепко-крепко, чтобы он всегда был рядом. Чтобы я носил его в себе, чувствовал его частое дыхание.

Но Энди только недовольно поднял на меня глаза, серо-голубые, с уголками, немного опущенными книзу. Розины глаза. И когда он так на меня смотрел, я всегда видел Розу.

– Ну хорошо, хорошо. Не буду, – я миролюбиво поднял руки, немного разводя их в стороны. – Где твоя мама, разбойник?

Энди ткнул пальцем, измазанным в синих пятнах, куда-то вправо. Там, за стенкой, находилась маленькая каморка, в которой бывшие хозяева хранили лопаты, швабры и прочий инвентарь. Мы с Розой решили переоборудовать её под что-нибудь более интересное, но что именно – еще не решили. Зато купили краску светло-синего цвета. Роза сказала, так комнатушка будет казаться больше.

Я не спорил, потому что это бесполезно.

– Она там, наверно, уже красит? – спросил я у сына.

Энди закивал.

– А тебя с собой не взяла?

Он помотал головой из стороны в сторону, опуская глаза и едва слышно вздыхая.

Энди умел хитрить, и сейчас я видел, что он не так уж и расстроен, как хочет показать.

– Тебе ещё нельзя, Энди. Ты можешь надышаться краской.

Оглядев его комнату, я понял, что он снова рисовал большую часть дня. Кисточки были раскиданы по всему полу. Пятна гуаши были на пижамных штанишках сына, совсем немного на ковре и одно – на занавеске. Роза будет кричать, это точно. В красках перепачкались некоторые игрушки. Цветные картинки пестрым ворохом лежали на подоконнике. Досыхали.

Я спросил, можно ли мне взглянуть, и после кивка сына стал перебирать наброски квадратных домиков, маленьких клумб, ракет и кораблей, детских качелей и машинок. Чаще всего мой взгляд натыкался на собак, которых Энди рисовал до странности тщательно. Ни одна не была похожа на другую: тут были и спаниели со смешными ушами-блинчиками, нарисованными ярким желтым цветом, и доберманы с длинной вытянутой мордой, как у лошадей, и маленькие шпицы, которые получались у него похожими на пушистых баранов.

Энди рисовал хорошо. Во всяком случае, лучше своих ровесников. В Нью-Йорке он даже пару месяцев занимался с преподавателем. До того, как в нашу машину влетел Форд Бронко с обкуренным парнишкой за рулем.

Машина не подлежала восстановлению, но мы, на удивление, вышли из нее почти невредимыми. Это было Божье чудо. По-другому назвать я это событие не могу до сих пор.

Не повезло случайным прохожим. Форд, отскочив от нас, своим боком снес двух молодых женщин, беспечно идущих по тротуару. На одной из них было яркое розовое пальто с небольшими карманами спереди. Я запомнил его потому, что Роза хотела такое же в позапрошлом году. В конце концов, она купила серую удлиненную куртку, но то пальто я почему-то никак не мог стереть из памяти.

Женщины болтали и смеялись за секунду до столкновения. Я точно в этом уверен – слышал через открытое окно их смех. Он до сих пор звучит у меня в ушах, когда я вспоминаю тот день.

Одной из жертв этой аварии едва ли было двадцать пять лет. Они скончались на месте, прямо на наших глазах.

Роза плакала, глядя на то, как врачи скорой помощи наспех накрывают два тела белыми простынями. Легкая ткань облепила их, пряча от любопытных взоров прохожих. Бесформенные кучки на обочине – вот чем они стали после смерти. Врачи правильно сделали: переломанные руки и ноги, вывернутые под странными углами – совсем не подходящее зрелище для шастающих мимо детей.

Но я знал, что одна женщина лежит головой в сторону магазинчика, в котором я несколько раз покупал себе эклеры. А голова второй смотрит в мою сторону. И ладони её тянутся к колесам искореженного Форда. Как будто молят их остановиться раньше, где-нибудь за углом, или вообще не проезжать в этот день по улице.

Я мог различить их носы и подбородки под этой тонкой простыней. Казалось, мог разглядеть даже очертания ушей. Потом шея и грудь, неестественная, застывшая. Не дышавшая.

Я долго смотрел на них: наблюдал в окошко скорой помощи, как их грузят на каталки, кутают во что-то черное. В одно мгновенье чуть не закричал, чтобы врачи остановились – мне показалось, будто одна женщина встает. То был лишь порыв ветра, потревоживший смертное покрывало, но волосы на моей голове встали дыбом.

У меня распухла и посинела левая нога, потому что ее зажало где-то там, под педалями, и я не сразу смог её вытащить. Из носа лилась кровь. Это было всего лишь небольшое кровотечение, но я сначала подумал, что проломил себе голову, потому что затылок невыносимо болел. Еще меня тошнило, так что молодой смазливый юноша-врач диагностировал мне сотрясение. Для моего мозга это могло иметь печальные последствия, но в тот момент я об этом не думал. Радовался, что живой.

Роза сломала запястье – при ударе она пыталась удержаться рукой о переднюю панель. Она какое-то время рыдала, но это, скорее, от шока. Позже жена призналась мне, что боли не чувствовала: просто не могла представить, что повернет голову назад и увидит мертвое тело Энди, распростертое на сиденье, с раскрытым в беззвучном крике ртом и пустыми глазами.

А я даже не подумал об этом. Не успел. Я дернулся назад, как только в глазах прошла темнота. Энди выглядел целым. Это удивительно, но медицинские работники во время осмотра нашли только пару синяков на ребрах. Ремни действительно спасают жизни, чтобы вы там ни думали. Только вот он почему-то молчал. Не плакал и ни просился к маме в карету скорой, когда Розу увели. Какое-то время он смотрел на водителя Форда – тот сидел на асфальте, привалившись спиной к фонарному столбу. Его правая рука покоилась на бордюре, извернувшись под неестественным углом, но никто из врачей еще даже не начали её осмотр. По его небритым щекам текли крупные слёзы. Рядом с ним стоял только коп.

Оплакивал ли парнишка жизни несчастных женщин или свою, загубленную, уничтоженную парой глубоких вдохов запрещенного вещества? Может, в тот момент что-то подобное хотел спросить у меня Энди. Губы его несколько раз распахнулись, а потом он поднял на меня непонимающий взгляд. Я подхватил его на руки, успокаивающе гладя по спине. У ребенка стресс, что еще я мог подумать?

С тех пор прошло полгода, но Эндрю так и не сказал ни слова. Отсутствие речи при сохранности речедвигательного аппарата, сказали нам позже. Он все понимает, но не говорит. Не может или не хочет, не знаю.

Роза пыталась со мной скандалить. Говорила, что это из-за меня наш сын теперь ненормальный. Она имела в виду мой небольшой недуг, конечно. Детский невролог сказала ей, что такое вряд ли возможно, но Роза несколько недель исходила ядом и рыдала. Я не обращал на это внимания. Потом она начала учить Энди писать. На мой взгляд, это было ни к чему, но она упорствовала. Хотела, чтобы он мог общаться с нами. Сейчас Энди уже пишет кое-какие слова в блокноте, но я боюсь, он совсем привыкнет и больше не захочет говорить.

Раньше у него не было своей спальни, и мы с женой долго думали, прежде чем выделить эти сто пятьдесят квадратных футов в его распоряжение. Я не хотел оставлять его одного и переживал так, что уже почти отказался от этой идеи, но Роза и здесь настояла. Сказала, что хочет, чтобы в доме был хотя бы один мужик, и рассмеялась. Я потом до вечера с ней не разговаривал.

Энди продолжил заниматься своими делами, и я с грустной улыбкой вышел и прикрыл за собой дверь. Опра все еще вещала что-то чересчур забавное, потому что её гость время от времени весело гоготал, так что сначала я выключил телевизор, а потом заглянул на кухню.

Роза уже закончила красить и сейчас стояла у плиты в белой футболке и обтягивающих чёрных джинсах. На заднем кармане с правой стороны и на бедре я заметил небольшую россыпь маленьких голубых точек.

Она стояла босиком на холодной плитке сероватого цвета, и взгляд мой упал на её ноги с маленькими пальчиками. Красный лак на ногтях почти стерся, и, на самом деле, издалека пальцы выглядели не очень красиво. Как будто ошметки сырого мяса прилипли к коже.

Когда Роза спросила у меня, как прошел мой день, я воздел руки к небу и состроил страдальческое лицо. Мне хотелось позвонить ей еще из школы и рассказать ей все, чтобы к моему приезду она была уже спокойна, но я не стал этого делать.

– Что, ученики закидали тебя помидорами? Рубашка вроде чистая, – смеясь, проговорила она. У нее был отличный день – так было всегда, когда она делала что-то непривычное для нее или «творческое», как она сама говорила. Однако, я в очередной раз готовился стать причиной, по которой её настроение испортится.

На сковородке брызгались маслом маленькие кусочки курицы, щедро посыпанные травами. Пахло вкусно, и рот мой был заполнен слюной.

Солнце по-прежнему ярко светило в окно. Я щурился, сидя за столом на кухне и обвивая ногами металлические ножки стула. Пыль так и плыла мимо меня. Розино лицо мне сейчас не разглядеть, но это даже к лучшему. Когда рассказываю ей нечто подобное, я предпочитаю не видеть её глаз.

Она снова повернулась к плите, приоткрывая стеклянную крышку на сковородке, но тут отдергивая руку. Наверно, раскаленная капелька масла попала ей на кожу, потому что я увидел, как она прижала кисть к своим губам.

Сзади моя жена выглядела весьма привлекательно. Даже с собранными в пучок волосами и деревянной лопаточкой в руках. Я подумал, что мы уже давно не были с ней близки, я имею в виду, в постели, а потом удивился, как это мне такое долгое время этого не хотелось. Ведь каждый вечер я ложусь с Розой в одну кровать, под одно одеяло. Она обнимает меня своими теплыми тонкими руками, переплетает наши пальцы и кладет голову на моё плечо. Иногда (примерно пару раз в неделю) я подолгу целую её в губы, после чего желаю приятных снов. Затем она засыпает, и во сне отворачивается от меня, отодвигается к краю кровати. Она одета то в эту свою глупую пижаму с рыжими мандаринами, которую я подарил ей на рождество, то в одно только белье. Я смотрю на Розино тело, мысленно сравнивая его с телами кинозвезд вроде Деми Мур или Джулии Робертс, и нахожу его вполне удовлетворительным. Под Розино дыхание и я плавно проваливаюсь в сон.

Когда все стало так?

Я посмотрел на ее тонкую талию, очертания которой из-за солнца просвечивались сквозь футболку. Меня охватило желание подойти к ней, схватить, поцеловать в шею. Хотя бы чтобы проверить, нет ли у меня теперь с «этим» проблем. Она бы наверно обняла меня, поцеловала в ответ. Женщинам ведь тоже это нужно, правда?

Я выпростал ноги из ножек стула и опустил ступни на пол. Холодно, просто ужас, как холодно. Почему бы ей не обуть что-нибудь? Надо принести ей тапки. Позже.

Я уже сделал два шага к ней, готовясь подхватить её за бедра и усадить на столешницу. Я примерно прикинул силу, которая мне потребуется для этой нехитрой манипуляции. Она могла стоить мне сорванной спины – не так давно врачи обнаружили протрузию между какими-то дисками, но я был непоколебим. До тех пор, пока она не развернулась и, улыбаясь мне, не спросила, слышал ли я вопрос. Возникшее желание вдруг испарилось, и я почему-то почувствовал себя идиотом. И с чего я решил, что она чего-то захочет?

Рассказ о том, как прошёл мой день, заставил Розу присесть на краешек начищенной до блеска столешницы и слегка приоткрыть рот. Губы её при этом образовали небольшой ровный круг.

– Ты сломал нос мальчишке, а потом тебя назвали гомосексуалистом.

Если говорить кратко, то да. Так все и было.

– Не сломал, Роза! Чуть не сломал. Это разные вещи, – возмутился я, но дальше она уже не слушала.

Роза злилась дольше, чем обычно. Может, это связано с тем, что у неё больше нет сил меня терпеть, а может, это просто переезд так на нее влияет.

20:00

Прошло уже три часа, а Роза все ещё смотрит на меня исподлобья. Терпеть не могу, когда жена так делает – она становится похожа на разгневанную лягушку.

Сейчас она сидит во дворе – я вижу её силуэт на качелях. Наверно, убежала туда курить. Считает, что я совсем дурак и не учую этот тошнотворный запах, который в тепле начнет исходить от её рук и волос с удвоенной силой. Погода испортилась, понемногу капал дождик. Вряд ли Роза просидит там долго. Но, если я в скором времени отправлюсь в ванну, как и собирался, то не услышу, как она войдёт. Двери здесь практически не скрипят.

С тех пор, как мы переехали в небольшой городок Дип-Линн, расположенный в долине реки Мерримак, штат Нью-Гэмпшир, прошла неделя, и я, как и Роза с Энди, ещё не успел привыкнуть к новому дому. По ночам, когда на автопилоте шел в туалет, натыкался на углы, на мебель и цветочные горшки, держа в памяти план нашей старой квартиры. Утром иногда не понимал, где нахожусь.

Но здесь было тихо и спокойно, и это мне нравилось. Пусть всё пока и казалось чужим, начиная от двускатной крыши глуповатого зелёного цвета и заканчивая дверными ручками, уродливо загнутыми вверх. На эти ручки я обратил внимание в первый же день, когда одна из них ухватилась за шлевку моих брюк и вырвала её с корнем. Плохие ручки компенсировал большой гараж, пристроенный к дому, и удобные качели во дворе, которые бывшие хозяева оставили нам задаром.

Роза не хотела переезжать так далеко, но из-за меня нам пришлось сменить не только дом, но и штат. Я пытался оправдать себя тем, что Энди будет полезен свежий воздух и перемена обстановки, но выглядело это довольно жалко.

Всё, что находилось дальше семнадцати милей от крупных городов, моя жена считала глухой деревней. Я объяснил ей, что у нас под боком будут магазины, рынки и даже парочка её любимых ресторанов быстрого питания, но она согласилась на переезд только после того, как я пообещал ей бассейн.

Уезжать из квартиры, где мы прожили семь лет, было грустно. Мне казалось, я оставляю родовое гнездо, где на каждом углу таится память предков в виде старых ваз и портретов. Хотя, это, конечно, была глупость. На самом деле мы покидали небольшую двухкомнатную квартирку, к тому же находящуюся достаточно далеко от центра Нью-Йорка. Но ремонт был отличным, потому что нанятая нами бригада старалась на совесть, а мебель мы поменяли всего за год перед отъездом. В общем, покупатели нашлись быстро.

Если бы меня не уволили, я бы и не задумался никогда о переезде так далеко. О причине моего увольнения Роза, кстати, так и не знает и, надеюсь, не узнает никогда в жизни. Я сказал ей, что произошло внеплановое сокращение, и жена долго возмущалась. Хотела даже жаловаться и доводить дело до суда. Мне с трудом удалось её отговорить.

Главным было то, что в Дип-Линне мне предложили место, и я был рад согласиться.

– Вставай, Нельсон! Ты опоздаешь в школу, – кричала этим утром Роза.

Кричала она громче, чем следовало бы, чтобы меня разбудить. В этом доме кухня находилась прямо напротив спальни, и я прекрасно слышал, как она уже полчаса возилась там с новой кофемашиной. У Розы сложные отношения с техникой, так что, не удивлюсь, если она сломает этот аппарат сегодня же.

– Я уже не сплю, – пробурчал я в ответ, надеясь, что она услышала и больше кричать не станет. Прошло столько лет, а я все еще ненавижу разговаривать с ней по утрам.

Перевернувшись на спину, я приоткрыл глаза и уставился в потолок, белый и высокий. В дальнем углу комнаты заметил толстый слой паутины. Странно, что Роза все еще не убрала ее. Она терпеть не могла подобные вещи.

Я бросил взгляд в окно, широкое и мокрое с наружной стороны. На улице, судя по всему, было холодно. Серые тучи заволокли всё небо, как перепачканная грязью вата. Черные стволы полуголых деревьев, одиноко растущих на нашем заднем дворе, торчали из земли в разные стороны и создавали впечатление заброшенного ботанического сада. Надо спилить все к чертовой матери. Вершина горы Монаднок, утопающая в тумане и чуть-чуть припорошенная снегом, возвышалась над пока еще пестрым осенним лесом.

Горы мне не нравились. И этим утром особенно. Я чувствовал себя маленьким и одиноким, лежа на просторном матрасе под тяжелым прохладным одеялом.

Может, вообще никуда не идти?

Отвернувшись от окна, я полежал еще какое-то время в кровати. Потом поднялся быстрее, чем нужно, и в глаза мне бросились разноцветные звездочки. Ухватившись за шкаф одной рукой, я стал натягивать тщательно выглаженные Розой серые брюки со стрелками.

Оглядев свои ноги, я подумал, что, наверное, нужно было попросить ее погладить черные. Все-таки в первый день на новом месте нужно выглядеть строго. Подходить к ней с этой просьбой теперь означало выслушивать поток отнюдь не красноречивых высказываний о моей безответственности, так что оно того не стоит.

Серые так серые.

Наскоро умывшись и почистив зубы, я посмотрел на свое отражение. Что такое с моими щеками? Висят, как у престарелого бладхаунда. Я попробовал улыбнуться, чтобы кожа немного натянулась. Роза делает себе специальный массаж лица каждое утро. Может, мне тоже стоит начать? Я растянул губы в подобии улыбки, и они обнажили небольшую щель между верхними передними зубами. Я с негодованием сомкнул их.

– Ну что, волнуешься? – Роза поставила передо мной чашку ароматного кофе, когда я вернулся на кухню. Ладонь ее незаметно легла на мое плечо, и я почувствовал, как меня переполняет благодарность за ее поддержку.

– Немного, – признался я. – Надеюсь, я смогу их хоть немного заинтересовать. Иначе потом могут быть проблемы, – отпив из предложенного мне стакана, я сильно обжег губы и язык. После такого вкус не чувствуется.

– Брось, дети любят тебя. Через пару недель даже отстающие болваны будут ходить на твои уроки, чтобы увидеть, что ты на них вытворяешь.

Она мазнула меня по щеке поцелуем, больше приятельским, нежели супружеским, но на такие мелочи перестаешь обращать внимание, если состоишь в браке дольше пяти лет.

Ничто не длится вечно, и даже самая сильная страсть рано или поздно гаснет. Мы с Розой знали это, и воспринимали нынешнее положение вещей адекватно. По крайней мере, так мне казалось. Говорить с ней о наших отношениях было не в моих правилах, поэтому я довольствовался Розиной заботой и привязанностью, стараясь не думать о настоящих её чувствах.

Всю дорогу до школы я высовывал обожжённый язык изо рта, в надежде хоть немного его охладить и вернуть чувствительность. Ничего не помогало.

Парковки около школы не было, и мне пришлось оставить свой старенький Хендай Акцент под высоким старым деревом, растущим у хлипкого забора с торчащими кое-где гвоздями. Дерево опасно качалось и скрипело, но других мест уже не было. Всю обочину и большую часть газона заполонили автомобили учителей, родителей и учеников старшей школы.

Здание, издалека похожее на протухший лимон с морщинистой кожурой, при ближайшем рассмотрении представляло собой трехэтажный бледно-желтый прямоугольник с облупившейся крышей и белыми окнами. Огромная коричневая дверь в середине прямоугольника походила на вход в амбар. Ходить сюда за знаниями я бы точно не стремился.

В разные стороны от крыльца вели заасфальтированные дорожки, широкие и узкие. Вдоль дорожек ровными рядами тянулись аккуратно постриженные кусты, вперемежку с ними стояли недавно покрашенные скамеечки. Я заметил пару статуй, торчащий среди всего этого благообразия, но разобрать, кого они изображают, не смог.

В коридоре я встретил директора школы. Это была маленькая суховатая старушка с коричневой бородавкой над глазом. Я сначала не заметил её, но она принялась кашлять, чтобы привлечь моё внимание. Старушка была одета в тёмно-фиолетовый костюм, состоящий из юбки до колен и пиджака, к лацкану которого была приколота брошь. Маленький шмель с глазами-изумрудами. Выглядело это все вместе очень органично.

– Доброе утро, миссис Джонсон, – проговорил я и пожал протянутую мне сморщенную руку, покрытую пигментными пятнами, и на всякий случай улыбнулся.

Имя директрисы я вспомнил только благодаря тому, что записал его на последней странице своего дневника. У меня там что-то вроде записной книжки, где люди пишут списки с номерами телефонов. Сегодня в машине я прочитал этот список, чтобы не облажаться.

– Доброе утро, мистер Нельсон, – бодро отозвалась она. – Без опозданий, хвалю! Вам достались мои любимчики – пятый класс, – она прищурилась, будто её слепил яркий свет. —Детишки спокойные, вы их быстро полюбите, – глаза миссис Джонсон смеялись, но лицо было как маска, сохраняющая безразличное и строгое выражение.

Я растерялся.

Она ещё раз окинула меня оценивающим взглядом с ног до головы и сказала:

– Вам прямо по коридору и налево. Я бы вас проводила, но очень спешу.

– Хорошо, я понял. Спасибо.

Видимо, я стоял перед ней как истукан, потому что миссис Джонсон чересчур внимательно вгляделась в моё лицо и добавила уже мягче:

– Вы им понравитесь, мистер Нельсон. Не переживайте.

Она подмигнула мне, развернулась и шустро поковыляла в сторону столовой на своих маленьких острых каблучках. Интересно, сколько лет этой даме, подумал я. Было бы здорово познакомить её с Розой. Жена обычно в восторге от таких женщин.

Я посмотрел на свои старые наручные часы, доставшиеся мне ещё от деда. Стрелки еще передвигались, пусть и не с такой легкостью, как лет двадцать назад. До начала занятий оставалось пять минут, и я решил, что успеваю заглянуть в сортир.

В коридорах детей становилось больше, но все же не так много, как в моей прошлой школе. Сразу было видно, что все друг друга отлично знают: младшие ребята здоровались за руку со старшеклассниками, девчонки всех возрастов собирались в большие компании у кабинетов, чтобы успеть поболтать до звонка. Маленькие сплетницы. Что с вами будет дальше? Я заметил, как симпатичная рыжая девчонка в голубом комбинезоне что-то шепнула на ухо своей подруге, брюнетке со вздернутым носом и родинкой на лбу, и показала на меня. Увидев, что я смотрю на них, обе захихикали, но взгляд не отвели. Я смутился, может быть, даже покраснел, неловко кивнул им и двинулся в сторону туалета.

Видимо, я всё-таки нервничал, потому что настроиться мне никак не удавалось. Я раз за разом оглядывал грязные стены, выкрашенные бледно-зеленой краской, и читал надписи, оставленных на них маркерами. «Мистер Дэвис – ослиное дерьмо», гласила одна из них. Интересно, как скоро обо мне напишут нечто подобное.

Когда моча, наконец, тонкой струйкой полилась из моего члена в унитаз, я постарался расслабиться.

Это всего лишь дети, думал я. Что с того, если я им не понравлюсь?

Брюки все-таки надо было надеть чёрные. В них я кажусь стройнее и выше. В этих серых я будто старше на десять лет и тяжелее на пятнадцать фунтов.

Я нажал на кнопку смыва одним пальцем. Затем им же отодвинул шпингалет и, насвистывая себе под нос мелодию из детской считалочки, с силой толкнул дверцу плечом.

В ту же секунду раздался громкий звук удара, а потом дверь отскочила обратно, чуть не стукнув меня по лбу. Снаружи кабинки раздался громкий вскрик, затем пару ругательств и глухое шипение. Поняв, что дверь кого-то сильно задела, я аккуратно выбрался из туалета и увидел перед собой мальчишку лет одиннадцати. Он был худой и длинный. Одет в драные джинсы и белую, как снег, футболку, на которую с подбородка капала темно-красная кровь. Мальчик закрывал лицо ладонями. Он немного согнулся, и я испугался, что его сейчас вырвет. На самом деле он все еще пытался спасти свою одежду, это я понял уже дома, записывая в дневник подробности сегодняшнего дня.

А тогда в моей голове крутилось только одно: «Боже мой, я разбил ему нос!»

– Эй, приятель, прости, – я протянул к нему руки. Хотел развернуть к себе. – Сильно я тебя, да?

– К чёрту вас, мистер. Что, сами не видите? – огрызнулся он, отскакивая от меня.

Глаза он зажмурил так плотно, что казалось, что у него их и вовсе нет. Склонившись над раковиной, он стал смывать кровь с лица. Светло-розовые потеки побежали к сливу. Сквозь грязь и брызги крови на зеркале я видел в отражении, что по щекам его текут слёзы.

Когда мальчик умылся, на носу и щеках его стали видны мелкие светлые веснушки. Они ему очень шли, но за них его, вполне возможно, дразнят. Он выглядел очень напуганным, хотя хотел казаться раздраженным. Белая футболка наверняка была парадной, подумал я. Кровь вряд ли удастся отстирать.

Он не выглядел ребенком богатых родителей. Более того, он даже не выглядел любимым ребенком, потому как красные кеды его были истоптаны так, что левая ступня почти наполовину съезжала в бок с подошвы, а цвет шнурков уже нельзя было разобрать, такие они были пыльные. У стены валялся портфель, явно поношенный, с оторванным ремешком.

Когда он немного привел себя в порядок, я все-таки развернул его к себе. Светло-каштановые волосы, пухлые губы. Он даже не худой, он щуплый и тонкий. Пока я осматривал его нос, он упорно не глядел на меня, выискивая что-то на полу.

– Нос немного опух, но не думаю, что это перелом. Прости меня, ладно? Я не знал, что ты за дверью, – сказал я и немного отошел от ребенка.

Он насупился и ничего не ответил. Голубые слезящиеся глаза смотрели внимательно, но беззлобно. Я решил, что он это всё больше от испуга или обиды, чем от боли. Все дети так делают. Они ведь даже боль чувствуют по-другому. Не так остро, как взрослые, так ведь?

– Не знаю, какие у вас правила, но, наверное, ты можешь сегодня уйти с занятий, —неуверенно проговорил я, надеясь, что он обрадуется и не побежит к миссис Джонсон жаловаться. В первый день это было бы очень некстати. – Я могу договориться с твоим преподавателем. Где у тебя урок?

– В 101А. Математика. Преподавателя не знаю, обещали прислать кого-то нового, – он замолчал, а потом добавил:

– Старый умер в конце июля.

Я глубоко вздохнул. Что ж, наверное, я это заслужил.

– Я твой новый учитель математики. Мистер Нельсон, – сказал я и протянул ему свою руку.

– Майкл Томпсон.

– Приложи лед дома, Майкл Томпсон.

Он пожал мою ладонь своей маленькой мокрой ручонкой, затем подхватил свой рюкзак, кивнул мне и вышел.

В расстроенных чувствах я направился в свой класс. Ощущение надвигающей катастрофы теперь росло во мне с каждой минутой. Мне стало казаться, что меня прокляли, потому что иного объяснения происходящего у меня не было.

Нельзя, чтобы меня выгнали еще и из этой школы. Во-первых, Роза окончательно во мне разочаруется. Возьмет Энди и уедет к своей матери или сестре, как и грозится во время наших особенно крупных ссор. А во-вторых, если даже они с Энди останутся, то нам всем будет просто нечего есть. Мы, конечно, отложили небольшую сумму на всякий случай, но я не думаю, что денег хватит надолго. И придется снова продавать дом.

Когда я вошёл, ребята нехотя поднялись со своих мест. Они смотрели на меня так, как будто я уже успел им надоесть. Их было девятнадцать. Для деревни с населением в три тысячи с лишним человек, это, наверно, было даже многовато. Одеты они были проще, чем нью-йоркские дети. Не такие лощеные, не такие зализанные.

В ту минуту я подумал, что смогу уделять время каждому из них, и решил, что дисциплина будет образцовой. Через десять минут я осознал, что ошибся по обоим пунктам.

Я пожелал детям доброго утра, представился и написал свою фамилию на доске. Все, как полагается. Здравствуйте, я новенький.

Как только я оказался к ним спиной, послышались смешки и перешёптывания, но к этому я был готов и знал, как себя вести. Все-таки я преподаю почти десять лет.

Я старый бык, невозмутимый, уверенный в своей силе. Красные тряпки на меня уже не действуют.

Стоя у доски и смело водя по ней мелом, я записал сегодняшнее число. Шум не прекращался.

– Тот, кто хочет поговорить, выйдет сюда прямо сейчас и решит пару примеров, – я написал все, что хотел и повернулся к классу.

Я бурый медведь, свирепый и мощный, готовый вцепиться в глотку тому, кто посягнул на мою территорию.

– Есть желающие?

Дети молчали и буравили меня глазами. Я счел это добрым знаком, сел и открыл журнал посещаемости.

– Давайте проверим, все ли на месте. Заодно познакомимся, – я старался говорить громко и энергично. Дети выглядели сонными, нужно было растормошить их. Тормошить, но не плясать перед ним, вот главное правило.

Все из списка были на месте. Не хватало только парнишки, которому я врезал дверью. Что ж, ничего, он не пропустит ничего слишком важного. Начну с чего-то полегче, разберусь с тем, что они уже знают, пойму где у кого пробелы.

– Извините, сэр, – с последней парты раздался звонкий мальчишеский голос.

– Да?

Он встал, одёрнул свои черные штаны, чуть протертые на коленках, и попросил меня:

– Не могли бы вы повторить своё имя еще раз? Не успел записать.

Темные курчавые волосы мальчика торчали во все стороны, лицо было вытянутым, а глаза болотного цвета немного выступали из орбит. Все это придавало ему поразительное сходство с бараном.

– Я ведь написал на доске, – удивленно ответил я, на всякий случай посмотрев себе за спину. На тёмно-зеленой поверхности выделялась белая надпись.

– Видите ли, сэр, у меня проблемы со зрением. Очень плохо вижу.

– Садись ближе в следующий раз, идёт? Меня зовут мистер Нельсон.

– Как-как? – мальчик немного сморщился и потянулся вперед головой.

– Мистер Нельсон.

В самом деле, у этого ребенка что, еще и со слухом проблемы? Куда только родители смотрят.

– Простите, сэр, снова не расслышал.

Я повторил свою фамилию в третий раз, и только тогда заметил на лицах детей довольные и наглые ухмылки, которые никто из них даже не пытался скрыть. Некоторые, казалось, вот-вот согнутся пополам от беззвучного смеха.

«Так тебе и надо, мистер Болван», – читалось в их глазах.

Только тогда я понял, что этот паршивец, похожий на барана, просто-напросто издевается надо мной!

– Можно теперь узнать ваше имя? – спросил я, кипя изнутри. Нервы мои, расшатанные с самого утра, теперь были натянуты и готовы порваться. Я старался не показывать вида, но они всё равно, должно быть, всё поняли. Я жалел, что под руку мне в туалете попался не этот мальчишка. Он, думая, что я не разгадал его шутку, сказал:

– Адам Коллинз, сэр. Но я так и не расслышал ваше.

– Вы только что подставили весь ваш класс, мистер Коллинз. Прошу вас подняться и выйти к доске с вашим учебником. Задание номер 121. Следующим к доске пойдет ваш сосед по парте. Затем молодой человек перед вами, и так по цепочке. Каждый получит оценку.

Восемнадцать пар глаз недоуменно уставились на меня. В них появилось раздражение и досада. Потом дети стали пялиться на Адама, шепча ему проклятия и пожелания облажаться. На губах его потухала ухмылка, зато появлялась на моих. Он подхватил свой учебник и нехотя поплелся через класс. На меня он не смотрел.

Этот раунд я выиграл, детки. Я покажу вам, кто тут главный.

Когда я сам с головой погрузился в книгу, читая условия несложных задачек, с задних парт до меня донеслось: «Чертов педик!»

Вот так, собственно говоря, началась моя первая рабочая неделя».