Читать книгу Дневник мистера Нельсона - Стейси По - Страница 3

Майкл Томпсон вышел из школы в девять часов утра.

В это время одна половина взрослого населения Дип-Линна уже потела на небольшой табачной фабрике, а другая отсыпалась после бурной ночи. Безработные мужчины, скупающие изо дня в день алкогольную продукцию соседнего штата, прикрывались то отсутствием вакансий, то сломанной машиной (до фабрики нужно еще доехать), то скверной погодой.

Майкл думал, что, если бы он уже был большой, то непременно бы работал бы на фабрике. Ему нравилось, как пахнут сигареты.

Со звонком дети начали раскладывать тетрадки, как сонные мухи шевеля лапками. Майкл видел их в окно на первом этаже. Второй класс, малолетки. Майкл уныло спускался по ступеням школьного крыльца вниз. Кровь, запекшись в носу жесткими корками, щекотала и колола слизистую.

Мимо пронеслась птичка. Она была чуть больше воробья и с красной головкой. Парочка таких чирикали в клетке у миссис Дори, что сидела с ним по вечерам в детстве, пока его мать мыла полы в барах. Пурпурная чечевица, вспомнил он.

Было в этом что-то неправильное. В том, что он идет домой, хотя сегодня у него семь уроков. Нужно трудиться, говорила ему старая миссис Дори. Нужно всегда быть полезным, всегда быть занятым делом. Иначе какой от тебя толк для этого мира? Труд сделал из обезьяны человека, вот о чем нужно помнить всегда.

А Майкл Томпсон сейчас пойдёт домой и, скорее всего, приляжет на какое-то время в постель, пока ему не станет лучше.

Поднялся ветер, и пыль, сначала завертевшись у него под ногами, бросилась ему в лицо. Ресницы затрепетали, борясь с мелким песком, норовившим попасть в глаза. Мальчик потер их обеими руками, чувствуя, как веки начинают еще больше чесаться.

Не задумываясь над тем, что он делает, Майкл сунул в нос палец, чтобы достать из него то, что мешало. Но, в переносице заболело так, что на глаза выступили слезы, а из носа снова пошла кровь. Платочек, который он тут же достал из кармана и свернул так, чтобы засунуть его уголки в обе ноздри, быстро пропитался кровью, и в носоглотку стало отдавать металлом.

Тошноты и головокружения он уже почти не чувствовал. Значит, всё не так уж и плохо. Он смог бы отсидеть все занятия или хотя бы половину из них. Тем более, математику он любил, не то что его лоботрясы-одноклассники. Задачи не всегда решались верно, но «А» красовалась почти на всех его тестах. Когда есть варианты ответа, думается все же легче.

Майкл гордился собой. Иногда даже показывал оценки матери.

Пустые дорожки, щедро посыпанные листьями, упаковками от жвачек и печений, заставили Майкла испытать чувство неловкости. Хотя за кого он, черт возьми, стыдиться? За этих недоумков, что смеются над ним? Миссис Дори учила, что нельзя создавать грязь, когда можно с легкостью убрать. Но миссис Дори здесь сейчас нет, и вообще, наверно, нет больше в этом мире, и он, Майки, всегда обязательный и честный, позволит себе один разочек пройти мимо. Он закинул рюкзак на одно плечо и медленно побрел, шаркая ногами по листве и мусору.

Где-то высоко на дереве протяжно закричала птица. Майкл даже не повернул голову. Любое движение могло заставить платочек выпасть.

Он чувствовал, как рюкзак похлопывал по пояснице. Лямка опасно натягивалась, готовясь оторваться от тяжести тучного и пыльного ранца. Пусть рвется, но не здесь.

Дорога до дома сейчас казалась Майклу бесконечной. Для начала нужно было пройти почти всю Бейкер-стрит, утопающую во все еще густых деревьях, рассаженных во дворах наиболее представительных жителей Дип-Линна. Кое у кого кусты были в форме маленьких слонят или кошечек, а здесь это уже кое-что значит. Счастливые семейства, имевшие такие дворы, держались особняком и прочили своих дочек за соседских сыновей, которым, в свою очередь, состоятельные папаши готовились купить или уже купили подержанный Форд.

Не доходя до небольшой церкви, со всех сторон окруженной ухоженным садиком – одним из главных достопримечательностей городка, нужно свернуть на Инглиш-стрит. Там Майкла обычно караулила скандальная дворняга, норовившая цапнуть за щиколотки случайных прохожих. Лестрейды, считавшиеся её хозяевами, изо всех сил старались не замечать такого поведения своего питомца. Их соседи тоже ничего не предпринимали. Ждали, пока бестолковое животное не цапнет кого-нибудь так, что Джону Лестрейду придется ее застрелить.

Но сегодня белой суки на дороге не было, и Майкл вздохнул с облегчением. Он быстро зашагал по узкой дорожке, вьющейся прямо у чужих заборов.

Возвращаться домой Майклу Томпсону никогда не хотелось. В школе было не так уж и плохо, если не влипать в неприятности, и он был готов сидеть там до самой темноты.

Сейчас он придет домой, немного приберется и будет листать свои журналы про автомобили. А может, снова заберётся на чердак и отыщет пыльную коробку, в которую мама сложила все отцовские вещи, что он после себя оставил. Там есть старые пластинки, несколько чёрных футболок, ржавые значки и пара-тройка бинтов, вонючих и не очень чистых. На самом дне коробки, под разорванными надвое фотографиями, лежат взрослые журналы, с голыми женщинами в разных позах. Или, по крайней мере, раньше лежали. Сейчас, может, мать их уже выкинула, но, даже если и так, он не сильно огорчится.

Тогда он будет чинить свой велосипед. Ездить в школу на нем все же не стоило – старшеклассники могли отнять и сломать еще раз, но можно будет хотя бы кататься в свободное время.

– Привет, Ди-Ди! – крикнул Майкл, проходя мимо небольшого дома с давно не кошенной лужайкой.

В самом центре её красовался старый круглый колодец из серого кирпича, поросшего зеленым мхом. В прошлом столетии он был гордостью хозяина дома – в этом считался главным недостаткам двора. Какой глубины был колодец и что было там внизу, на дне, никто не знал наверняка, и местная детвора наперебой рассказывала страшные истории об утопленниках, восстающих в полночь. Иногда в таких россказнях главным героем был Ди-Ди – то в роли жестокого убийцы, то несчастного призрака. Некоторые родители, имеющие в черепной коробке хотя бы зачатки мозгов, заслышав подобное, несильно шлепали детей по губам. Нечего обижать и без того убогих, говорили они. Остальные только глупо улыбались или не обращали внимания.

– П-п-гх-ивет, – ответил Майклу мужчина лет тридцати пяти, очень похожий на испанца. Он был загорелым, с темными волосами и правильными чертами лица. Скромная полуулыбка на его пухлых губах, скрытых бородой, выражала признательность и смущение. Майклу нравилось его лицо. Он даже, пожалуй, мог назвать бы его красивым. По крайней мере, таких добрых глаз не было ни у кого в Дип-Линне.

Поношенная клетчатая рубашка висела на его узких худых плечах. Под ней на мужчине ничего не было, и Майклу были видны волосы, черными завитками покрывающие грудь Ди-Ди.

«Ди-Ди» – так звали его те, у кого было сердце. Остальные не стеснялись обращаться к нему полным прозвищем – Дурачок Джон.

– Почему не косишь? Вон как заросло, – шутливо пожурил мужчину Майкл, указывая рукой на густую траву. Тот рассмеялся басистым грудным смехом и поднялся со скамейки, широко разводя руками.

– Отдыхаю, – услышал Томпсон в ответ. Отдельные слова иногда выходили у мужчины удивительно чисто.

Майкл видел, что Ди-Ди хотел сказать что-то еще. Он остановился, давая время мужчине, но тот только беззвучно открывал и закрывал рот, видимо, не находя в себе сил для продолжения. Майки тихо вздохнул.

– Отдыхай, да не засиживайся, – наконец, деланно-весело крикнул Майкл Томпсон. Он помахал ему рукой, и Ди-Ди помахал в ответ. Тогда мальчик пошел в сторону дома, иногда оглядываясь, чтобы белая дворняга в случае чего не застала его врасплох.

Изо дня в день на пути Майкла Томпсона из школы домой и в школу из дома вставал сквер Рейгана, через который он не хотел идти больше всего. Ему не единожды приходилось не по своей воле барахтаться в грязном фонтане и собирать свои тетрадки, раскиданные по дорожкам парка.

Он помедлил, стоя под ржавыми резными воротами. Огляделся и прислушался. Убедившись, что ржание Лукаса Брауна не доносится из дальних закоулков парка, Майкл быстро засеменил по выметенным дорожкам. Пахло свежескошенной травой, и Майкл замер на несколько секунд, чтобы полюбоваться ровненьким газоном. Здесь уже успел поработать Ди-Ди, подумал мальчик. Значит, отдых его вполне заслуженный.

На улицах ни души. Как будто все умерли, что ли. Майкл представил, что с ним будет, если все действительно так и случилось. Что, если пока он болтал с Ди-Ди, произошел апокалипсис? Или кто-то распрыскал из громадного баллона смертельно опасный газ, и все задохнулись? Нет, тогда бы и он задохнулся. А может, так все и есть – может, он действительно мертв. В чем же тогда отличие его живого от него мертвого, если он по-прежнему находится здесь, в этом отвратительном Дип-Линне?

Проходя мимо бара «Дрянная Утка», Томпсон остановился и приблизился к грязному окну, выходящему прямо на дорогу. Большая четырехугольная рама из облупившегося дерева казалась окном в домик всеми забытой старушки. Правда, по вечерам включали гирлянду, повешенную внутри над стеклом. Та красиво переливалась разными цветами, и от этого заведение казалось чуточку привлекательнее. Сейчас огоньки не горели и перед Майклом была обычная забегаловка, куда порядочные мужчины не заглядывают. Или заглядывают, но так, чтобы никто об этом не узнал.

Сначала Майкл ничего не увидел кроме своего отражения. Затем в стекле показался чей-то силуэт и застыл прямо напротив. Томпсон стал щурить глаза, вглядываясь свозь серые разводы внутрь помещения. Вдруг силуэт дернулся вперед, и перед ребенком оказалось круглое женское лицо. От того, что появилось оно так внезапно, мальчик дернулся назад, угодив пяткой в щель между двумя плитами, что служили здесь тротуаром. Руки взлетели вверх, чтобы поймать ускользающее равновесие.

Смотрящая на него в упор темноволосая женщина за стеклом оказалась Хлоей. Фамилии Майкл не помнил. Хлоя работала здесь официанткой уже десять лет. Она была хорошенькой, с большими губами и тонким носом, и завсегдатаи этого места оставляли ей щедрые чаевые. Детей у нее благодаря своевременному применению контрацепции не было, так что на жизнь ей вполне хватало.

В грязном отражении Майкл увидел, как мимо него неспешно проезжает машина шерифа. Мальчик обернулся на нее – хотел постараться разглядеть, сидит ли на заднем сиденье какой-нибудь преступник? Хотя, конечно, в Дип-Линне не было опасных злодеев. Они обитают там, где есть, что брать.

Наверное, их много в Нью-Йорке, подумал Майкл. Может быть, когда он вырастет, ему тоже стоит стать полицейским? Он будет носить с собой пистолет, защищать добропорядочных граждан. К тому же, работая полицейским, он, должно быть, заработает больше, чем работяга с табачной фабрики, а? Тогда он сможет забрать отсюда мать. Сможет обеспечивать и её.

– Майкл, тебе чего? Позвать Сару? – Хлоя говорила негромко, но ярко-розовый рот открывала широко, губами обозначая каждую букву, чтобы мальчик через стекло понял её.

В ответ он только помотал головой и быстро отошел от сомнительного заведения. Видеться с матерью сейчас означало объяснять, почему он не на уроке, а ему этого не слишком-то хотелось. Потому что сначала Сара не поверит и начнет кричать прямо здесь, посреди улицы, а еще, чего доброго, додумается ударить его несколько раз по мягкому месту. Он надеялся, что Хлоя забудет о нем, как только вернется к своим подносам. А если и скажет матери, то пусть Сара забудет об этом к вечеру, пожалуйста, Господи.

Мать Майкла работала в «Утке» уборщицей, и её зарплаты хватало бы на неплохую одежду и вкусную еду, если бы почти все деньги Сара Томпсон не тратила на выпивку.

Произошло все так, как и бывает обычно. Отец Майкла ушел из семьи, когда сыну не было и года; в городе говорили, что он нашел себе девушку поумнее и посостоятельнее и переехал. Мать так и не смогла прийти в себя после предательства мужа. Очень уж она любила этого строгого симпатичного военного, потерявшего в 1983 году в Ираке большую часть левой руки. Пара фужеров вина за ужином переросли в шесть банок пива в день или полбутылки виски вечером, и Майкл Томпсон перестал надеяться на нормальную жизнь.

Он быстро привык готовить ужин из того, что находилось в холодильнике. Несколько кусочков старого сыра, пара яиц и яблоко? Что ж, и это неплохо.

Мать твердила ему одно – твоё дело учиться, а не совать нос во взрослые дела. Выучишься, станешь умным и сможешь сам поступить в колледж. Потому что, если нет – денег на образование она не откладывает. Тогда Майкл останется здесь. Застрянет на всю жизнь. Майкл понимал это и учился.

Еще Майкл понимал, что, если вовремя не убираться в доме, не выкидывать пустые банки из-под пива и не отмывать следы на полу, оставленные грязными ботинками мужчин, которых мать иногда приводила, их дом скоро превратится в хлев. Пару раз ему приходилось оттирать чью-то блевотину с ковра в гостиной. Это было особенно неприятно и унизительно, и если бы мимо него, корчившегося во дворе с ведрами с пенной водой, проходили ребята из его школы, то непременно бы обсмеяли.

Сара всегда поздно возвращалась с работы: либо была занята протиранием тарелок, либо делила с кем-то бутылку виски, так что большую часть времени мальчик проводил один. Такая самостоятельность в одиннадцать лет – вот то, о чем мечтают все мальчишки. Полная свобода действий. Майкл же был сыт ей по горло.

Несмотря на «недостатки» матери, мальчик был сильно привязан к ней. Когда она после очередной попойки просила у него прощения и слезы капали из её глаз на его щеки, он обнимал её и говорил, что не злится. Он и в самом деле не злился. Он просто не представлял, как может быть иначе.

Майкл подошел к калите у ворот своего дома, открыл её, и та привычно проскрипела. Накидывать крючок на дверцу он не стал. К ним с Сарой никогда никто не приходил в это время.

Мальчишка зашаркал ногами по траве, пытаясь оттянуть возвращение домой еще на несколько минут. Последнее время убогое запустение их жилища нагоняло на него тоску. Как бы он не старался придать их дому уют, ничего не выходило. Не хватало женской руки. Они это лучше делают, хоть он и не мог сообразить, как именно. Майкл мечтал, что, когда он станет большой, у него появится свой дом, в котором всегда будет пахнуть пирогами. И встречать его с работы будет любящая жена в красивом фартуке. Он видел такие в телемагазине. Их рекламировала тучная женщина с копной рыжих кудрей и некрасивыми веснушками. Наверняка, ирландка.

Майкл не сразу услышал, как кто-то подошел к калитке – был занят разбрасыванием желтых листьев с дорожки в разные стороны. Надо бы пройтись граблями. Он сделает это позже, может быть, ближе к вечеру.

– Эй, малец! – раздалось позади него.

Мальчик обернулся и увидел за забором мистера Купера. Он был в чудаковатой черной кепке, делающей его голову треугольной. В самом центре, на макушке, торчала облезшая металлическая клепка. Купер всегда носил кепку, потому что она прикрывала начинавшую появляться лысину, которой мужчина очень стыдился. Над лысиной его никто не смеялся, зато смеялись над головным убором, но мистер Купер об этом не знал, так что носил кепку с удовольствием. На руке его висели недорогие часы с облезлым ремешком, а в руках мужчина держал небольшой коричневый чемоданчик.

Майкл знал, что у мистера Купера есть жена Лиза и что их дочь учится с ним в одной школе. Ни жена, ни дочь с ним никогда не здоровались.

– Здравствуйте, мистер Купер, – сказал Томпсон и прекратил ковырять траву носком.

– Привет, малыш. Твоя мать дома? – спросил мужчина, при этом залихватски прокручивая на пальце ключи от автомобиля.

Майкл слегка поморщился. Он вспомнил, что мистер Купер сидел за рулем той машины, которая на прошлой неделе остановилась возле их дома во втором часу ночи, и из которой, чуть пошатываясь, вышла Сара. Её помятая блузка была запачкана чем-то желтым, а туфли на высоком каблуке были застегнуты кое-как.

Еще был один случай, за который мистера Купера можно было ненавидеть, но Майкл не был уверен, что все правильно понял.

Как-то раз утром, где-то полгода назад, он проходил мимо спальни Сары. Дверь безвкусного темно-синего цвета с ручкой в форме головы львы (заказанная в том же телемагазине) была приоткрыта. Мальчик просунул голову в комнату – просто хотел пожелать доброго дня маме, но её там не оказалось.

Зато на постели спал мужчина. Майкл это понял по ногам, свешивающимся с кровати, длинным и волосатым. Он был голый, этот мужчина, и его белая тощая задница, высунувшись из-под одеяла, смотрела прямо на Майкла. В углу комнаты валялись темные джинсы. Под кроватью виднелось что-то похожее на мужские трусы.

К горлу Майкла подкатил комок, и его затошнило также сильно, как и в свой прошлый день рождения, когда он наелся несвежих хот-догов. Он бросился по коридору в свою комнату и просидел там, пока не услышал, как хлопнула входная дверь.

Тогда он отодвинул занавеску, и распахнул окно. Стал смотреть, как его мать провожает до калитки этого мистера среднего роста, с некрасивой проплешиной в самом центре головы. Мужчина и его мать шли под ручку и смеялись. Потом мама поцеловала его в щеку и отошла от него на шаг, все еще держа за руку.

– Ты ничего не забыл, Алекс? – строго спросила она, но узкие бледные губы её были растянуты в приятной улыбке.

– Ах, да… – спохватился он и стал рыться в своем коричневом чемоданчике. Через несколько мгновений мистер Купер что-то достал из него и повертел перед носом женщины. – Ты заработала, девочка, – сказал он и протянул Саре маленький пакетик, а потом звонко шлепнул её по заднице.

Майкл не знал, что именно это все значило, но предчувствие у него было паршивое. Он не раз замечал, что мама ведет себя странно после встреч с мистером Купером, и ему это совсем не нравилось. Сара была веселой, но не такой, какой обычно бывала после пары бутылочек пива. Однажды он застал её сидящей перед выключенным телевизором и заливающейся от смеха.

Мистер Купер все еще стоял у забора, ожидая ответа, и Майкл процедил:

– Она на работе.

– Черт, точно! А я думал, что она должна выйти в «Утку» только завтра, – он комично почесал затылок. – Я хотел… спросить у нее кое-что. Ну что ж, тогда бывай.

Алекс Купер приподнял кепочку, обнажая голую нежно-розовую кожу, затем развернулся и пошел прочь. Майкл раздражённо закатил глаза. Взрослые и вправду считают, что дети не имеют никакого понятия о том, что происходит?

Стоя перед зеркалом в ванной комнате, мальчишка несколько раз повернул голову вправо и влево, разглядывая горбинку на носу, появившуюся после удара. Потрогал пальцем – снова затошнило. Это ничего, думал он, мать даже не заметит. Он не хотел, чтобы она волновалась.

Майкла поколачивали старшие ребята, пусть и не так часто, как Ди-Ди. Бывало, что он приходил домой в ссадинах и синяках на лице и теле, но даже тогда Сара Томпсон не кидалась к аптечке и не заливала тело сына йодом. Иногда она спрашивала, что с ним случилось, и он отвечал ей, что упал. И никогда Сара не приходила разбираться в школу и не заявлялась под вечер к родителям обидчика, как это делали другие мамаши. Но это ведь не значит, что она не волновалась?

Томпсон был даже рад, что все так, как есть. В противном случае его бы дразнили еще и маменькиным сынком, как малыша Бобби. Тому было уже тринадцать лет, но мать до сих пор грозила из окна кулаком местной детворе, посмевшей громко петь смешные стишки о её мальчике. Майкл никогда не думал, что Саре наплевать. Просто она… хочет, чтобы он вырос мужчиной. Чтобы он уехал отсюда и стал кем-то значимым там, в другом городе, намного больше и красивее, чем Дип-Линн. Может, это будет Нью-Йорк. И, быть может, он действительно станет копом.

Многие дети жестоки и избирательны в выборе издевательств. Поскольку Майкл Томпсон никогда не давал сдачи, он был легкой мишенью для всех, начиная от Адама Коллинза, вожака стаи пятого класса, и заканчивая Лукасом Брауном, самым популярным парнишкой из старшей школы. Майкла обзывали, пинали его рюкзак на переменках, пихали окурки за шиворот и постоянно запирали в шкафчиках. Он стоически переносил все нападки и никогда не жаловался. Для того, чтобы работать полицейским, он все же должен научиться себя защищать.

Один только раз, когда Эмилия Симпсон, его одноклассница и соседка, публично осмеяла его после того, как он, стесняясь и запинаясь, пригласил её на зимний балл, Майкл захотел разрыдаться. Под дружный гогот класса он развернулся и пошел в туалет, изо всех сил держа глаза раскрытыми, чтобы слёзы обиды не потекли при всех.

Майкл жарил яичницу с беконом, когда услышал шум на заднем дворе. Он бы не удивился, если бы мистер Купер привез его мать с работы прямо сейчас, среди рабочего дня. Такое уже случалось, правда в те разы Сара усердно делала перед сыном вид, что больна.

Мальчик отодвинул несвежую шторку с веселенькими тюльпанчиками, служившую иногда еще и полотенцем для его жирных пальцев, выглянул в окно и увидел черную фигуру у калитки. Это был высокий и уже немолодой мужчина в сутане. Он запер за собой дверцу, развернулся и тут же споткнулся о вязанку дров, наколотых Майклом пару дней назад. Мальчик бросил дрова прямо у забора. Мужчина изогнулся, смешно замахал руками и, схватившись за хлипкую оградку, с трудом удержался от падения в гору мусора, сваленную тут же. Сутана запачкалась, Майкл видел это даже со своего наблюдательного пункта. Нехорошо получилось, думал он, отчаянно стыдясь своего неубранного, некрасивого двора. Священник же, наскоро стряхнув с ткани пыль, через двор направился к крыльцу.

Майкл понесся навстречу. Он распахнул дверь и крикнул:

– Добрый день, отец Томас!

– Привет, Майки, – ответил священник, улыбаясь одними уголками губ. – Как ты, а? Ничего?

Он остановился у дома, не поднимаясь на крыльцо и смотря на мальчишку снизу-вверх. Осеннее солнце светило ему в глаза, и он поднял ладонь, закрывая лицо от солнца.

– Я видел, как ты возвращался домой в девять утра. Хотел зайти к тебе раньше, но не мог. Возился с Альбой. У тебя кровь носом шла, да?

Отец Томас взволнованно взглянул на него, а потом убрал ладонь от глаз и запустил её в жидкие каштановые волосы. Его высокий лоб с залысинами блестел на солнце. Меж бровей пролегала глубокая складка.

Священнику было тридцать девять лет, и он был соседом Майкла чуть больше года. Раньше в доме отца Томаса жил судья, неприятный и вечно брюзжащий старик, похожий на шарпея, так что мальчик лишний раз даже во двор старался не высовываться. Старый маразматик вечно кричал, что он, Майкл, шумит и мешает ему отдыхать, хоть Майкл не был сумасшедшим, чтобы шуметь сам с собой. Он ведь всегда играл один. Иногда пускал воздушного змея или подкидывал вверх мяч, но только на своём участке.

Когда судья выбрал себе дом побольше и перевез свою многочисленную мебель, Майклу зажилось чуть лучше. А уж когда его новый сосед, отец Томас, завел с ним дружбу, мальчик даже загордился.

Священник приехал из Спрингфилда. Своим новым приходом он был недоволен. Он не был рад этому назначению, потому что рассчитывал совершенно на другое. Не так давно он готовился стать епископом, но после того, как его едва не лишили сана, отец Томас перестал и думать об этом.

Жизнь в Дип-Линн в первый месяц казалась ему отвратительной. Однообразные дни тянулись медленно. Чтобы заставить время идти быстрее, утро он начинал с небольшой пробежки вдоль кромки леса, пахнувшего травяным ополаскивателем для полости рта. Затем готовил завтрак, легкий, но сытный, обязательно с помидорами. Потом он шел в церковь и служил мессу, вызывая у присутствующих весьма противоречивые чувства (единственное, что приносило ему удовольствие здесь – любопытные взгляды и шепотки за спиной), а вечером читал книги или занимался чем-нибудь во дворе.

Во второй месяц он, маясь от безделья и думая, чем бы еще себя занять, вызвался вести уроки в приходской школе. Верующие были в восторге. Однако, скоро отец Томас пожалел о своем решении. Местные дети оказались неспособными и неинтересными.

Деятельный по своей натуре человек, он чувствовал, как оседает, словно пыль, что стряхнули с комода, на самое дно Дип-Линна. После нескольких попоек под покровом ночи с местными завсегдатаями «Утки» и «Мельницы», он придумал себе другое занятие – стал учить французский язык. Просто так, чтобы было, чем забить себе голову.

Друзей здесь он не завел, да и не слишком-то ему этого хотелось. Для того, чтобы не чувствовать себя одиноко в пустом доме с пятью просторными комнатами, на третий месяц он взял собаку с соседской фермы. Щенок английской овчарки оказался сукой, и отец Томас назвал её Альбой.

Прихожанам новый священник сначала совсем не понравился. Здесь у всех было одно мнение – чем человек старше, тем он мудрее, поэтому отвыкнуть от прошлого пастора-старца всем было тяжело. Однако, еще молодой, по мнению паствы, мужчина, вел себя безупречно, и скоро самые заядлые католики стали твердить, что лучшего священника нельзя и пожелать. Никто не замечал напускную доброту отца Томаса к своему приходу. Стоило ему улыбнуться своей чистой, почти юношеской улыбкой с ровными, некрупными зубами, и молоденькие девчонки застенчиво опускали глаза, а старушки одобрительно кивали. Но и старушки, и их внучки, настойчиво напрашивающиеся проводить бабушек в церковь, отцу Томасу были безразличны. Всех вокруг в этом маленьком уютном захолустье он считал завистливыми сплетниками, и когда слушал прихожан на исповеди, убеждался в своей правоте.

Единственным человеком в этой деревне, на которого священнику было не наплевать, был его маленький сосед.

Веснушчатый и худой, как жердь, подумал отец Томас, когда впервые встретил Майкла у себя на уроке в приходской школе. Уже потом, когда он узнал, что за женщина его мать, он понял, что мальчишка просто недоедает. Тогда отец Томас стал угощать Майкла домашними пирогами и конфетами. Мальчик поначалу стеснялся и отказывался; ему очень не хотелось, чтобы священник знал, что в его семье не все гладко. К тому же, было стыдно за свою мать, хоть отец Томас никогда и не упоминал о ней.

Сару новый пастор не замечал, и она игнорировала его в ответ, старательно делая вид, будто его и не существует. Даже когда отец Томас колол дрова для них на заднем дворе, миссис Томпсон, сидевшая в своей спальне, упорно не замечала громкого стука.

– Все в порядке, отец Томас, – сказал мальчишка, пряча глаза. – Это ничего, просто ушиб.

– Снова ребята из школы?

Мужчина сурово посмотрел вдаль, и в его карих, почти черных глазах заплескались недобрые огоньки. В детстве его тоже задирали из-за всего подряд. Слишком высокий, слишком умный, недостаточно наглый и не слишком крепкий. Строгое воспитание родителей не позволяло ему ввязываться в драки самому, но отпор он научился давать быстро, хотя по комплекции в то время ничем не отличался от Майкла. Он никому не позволял задевать свою гордость и едко отвечал в ответ на оскорбления.

– Нет, отец Томас, совсем нет, – быстро затараторил мальчишка, сплетая пальцы за спиной. Одна рука тут же принялась отдирать заусенцы. – Это произошло случайно. У нас новый учитель математики, и он…

– Тебя ударил учитель? – отец Томас повысил голос, что случалось с ним крайне редко. Он выглядел потрясенным. Он знал, что мальчишку обижают все, кому не лень, но, чтобы руки распускал преподаватель – это уж слишком.

– Он не бил меня, отец Томас, что вы, – запротестовал Майкл. Глаза его при этом выглядели так испуганно, что священник сначала не поверил его словам. – Он слишком резко открыл дверь, за которой я стоял.

Майклу стало стыдно за то, что он наябедничал. И к тому же, на учителя. Он почувствовал, как краска заливает его щеки, и печально посмотрел на отца Томаса. Чтобы как-то оправдать себя, он сказал:

– Мне уже совсем не больно. И знаете, мистер Нельсон, по-моему, очень неплохой человек. Это он отпустил меня домой.

– Что ж, действительно, очень хороший, – отец Томас неопределенно хмыкнул и уставился на веснушчатый нос. – Ты приложил лёд?

– Да, стало намного лучше. Раньше тошнило.

Наступило молчание, и мальчишке стало неловко. Отец Томас отчего-то не прощался и не уходил.

Майкл ненавидел такие моменты. Когда во время разговора взрослые внезапно прекращали задавать вопросы. Ему самому природная скромность не позволяла и слова из себя выдавить, особенно если человек ему нравился. А отец Томас был очень ему симпатичен.

Томпсон считал себя верующим. Бог будет помогать ему, если он будет вести себя хорошо, это ему внушила еще миссис Дори. Так что, по воскресеньям Майкл ходил в церковь, с удовольствием слушал проповеди священника, дожидался окончания мессы и возвращался домой вместе с отцом Томасом. Такая дружба была приятна им обоим, так что Майкл не чувствовал себя прилипалой.

Как-то раз, еще летом, он во время такой прогулки спросил:

– Вы никогда не сомневаетесь в том, во что верите, отец Томас?

Мужчина улыбнулся ему и покачал головой. Потом заглянул мальчишке в глаза и сказал:

– Сомневаться – это нормально, Майки. Было бы странно, если бы ты совсем не сомневался. Тогда кто-то мог бы подумать, что ты глуп. Нельзя ведь верить всем на слово.

Он замолчал, а потом добавил:

– Наверно, бессмысленно под действием веры менять свою жизнь. Хотя, и тут не могу говорить наверняка – кто знает, как оно бывает, да? Но если вера совпадает с твоим мировоззрением… с твоей душой – отчего же не верить? – он усмехнулся, заметив, что мальчишка задумался. – Верно я говорю, Майки?

– Верно, отец Томас, – на всякий случай ответил он.

Они шли по пыльной улице, солнце невыносимо припекало, и Майки изнывал от жары. Его тоненькая застиранная футболка была насквозь мокрой от пота и облепляла худенькое тело. Шорты давили в паху, потому что он давно уже из них вырос. Священник был с ног до головы укутан в чёрное. Он без конца вытирал пот со лба белым платком. Майклу казалось, что мужчина вот-вот потеряет сознание от жары, но озвучить свои мысли он не решался, и тем более предложить присесть или попить воды из колонки.

Майкл думал о том, почему отец Томас выбрал для себя такую жизнь, и представлял себя на его месте. Вот он, такой же высокий и худой, напяливает на себя черное одеяние. Утром и вечером, летом и зимой. Его приглашают на свадьбы и похороны, к нему приходят за советом и поддержкой. Его окружают люди, но он совсем один.

Да, отец Томас один. Так же, как и Майкл сейчас. Поэтому они с ним и сошлись. Больше Майкла никто не понимает.

Когда они остановились на дорожке напротив их домов, мальчик заметил, что выражение лица священника изменилось.

– Я часто сомневаюсь, Майки, – в черных глазах нельзя было ничего разобрать, и Майкл Томпсон просто стоял и смотрел в них, задрав голову вверх, щурясь от палящего солнца. – Наверно, даже слишком часто для человека, принявшего сан.

Тогда они разошлись каждый со своими мыслями, но сейчас Майкл начал понимать слова Томаса Брайта несколько иначе. Теперь ему уже одиннадцать, он считал себя почти взрослым.

Молчание прервал священник, выдергивая Майки из воспоминаний.

– Если хочешь, можешь зайти ко мне. У меня мясной пирог в духовке, – предложил отец Томас, зная, что сегодня мальчишка откажется.

Майкл иногда соглашался зайти и пообедать, но только когда еды в доме Томпсонов совсем не оставалось. А сейчас, если втянуть ноздрями воздух, можно уловить приятный аромат бекона.

О визитах Майкла к священнику другие соседи не знали, и отец Томас тщательно следил за тем, чтобы так все и оставалось. Майкл же, не понимания, что такая дружба может трактоваться людьми превратно, но не желая добивать свою раненую гордость жалостливыми взглядами со стороны, тоже молчал.

– Спасибо, может в другой раз, – Майкл всегда отвечал одно и то же, когда считал, что не стоит злоупотреблять чужой добротой. – Дома много дел.

– Что ж, тогда приходи завтра. Альба ощенилась. Можешь выбрать себе кого-нибудь, заберешь, когда подрастет.

Отец Томас попрощался и ушел, и Майкл, обрадованный такими новостями, вернулся к своей сковородке. Бекон немного подгорел, а яичница оказалась пересоленой. Это ничего, думал он. Желудку все равно, он вкуса не чувствует.

Мальчик стал быстро проглатывать пережаренные куски, и не услышал, как на улице снова хлопнула калитка. Когда во входную дверь постучали, он удивленно опустил вилку и повернулся к дверям.