Читать книгу Второе родильное отделение. Женский роман - Света Тень - Страница 16

***

Я завидовала девчонкам, что они могут спать на животе, а они мне, что я могу кормить сидя, что я вообще могу сидеть, им можно только стоять или лежать, все мы тут обиженные да покалеченные. Но жизнь налаживалась. Мы много смеялись, сейчас уж и не помню над чем, но в основном над собой. Заводилой была озорница Ольга, когда детишки в детской поднимали ор, она говорила: «О! опять хор имени Пятницкого поёт!».

Странное дело, каждая из нас могла точно определить по голосу своего малыша, вот он – материнский инстинкт. По утрам мы пили кофе с шоколадкой и плевать нам было на диету, радостей в жизни не так много. Мы были очень дружны, помогали друг другу, делились гостинцами, постоянно болтали и хохотали, от чего мой живот всё время болел.

Наконец я смогла покормить своего сыночку, наконец наш режим совпал. Он голоден, а я не под капельницей. Я дала ему грудь, получилось далеко не сразу, но под чутким руководством опытной Наташи у нас это получилось. Малыш жадно сосёт, а у меня внутри живота какие-то странные, схваткообразные болезненные и одновременно приятные ощущения – это рефлекторно сокращается матка. Так уж мудро придумано природой – кормишь малыша грудью и матка постепенно приходит в норму. Малыш сыт, но не торопится отпускать грудь. Так мы с ним и просидели в обнимку целый час, пока не пришла нянечка и не забрала детей.

Но я была несправедлива к медперсоналу. Не все они были сволочи. Была одна очень добрая, душевная, старенькая медсестра Екатерина Васильевна. Она всегда меня жалела, уколы ставила совсем не больно, даже в живот, в вену всегда попадала с первого раза. Она разрешала мне по вечерам звонить со служебного телефона, главное, чтобы никто не видел. Ведь для меня поход на второй этаж был поистине геройством, а у телефона была всегда очередь (ведь он один на весь роддом), долго стоять я не могла, да и холодно в коридоре, уступать мне, разумеется, никто не собирался, поэтому завидев очередь, я возвращалась в палату ни с чем. А поговорить с любимым, ой, как хотелось.

И вот как-то вечером Екатерина Васильевна вытащила из меня эту чёртову трубку из живота, мол, лекарства в неё не назначают, что ты, деточка, будешь мучиться, давай-ка я её уберу. Врач про неё просто забыл. И мне сразу стало легко, оказывается, это она доставляла мне ту жуткую боль при каждом движении, да это и неудивительно, в моём животе находилось метра два этой мерзости. Я, наконец, могла стоять прямо. Я очень благодарна этой пожилой женщине за её материнскую заботу и доброе сердце.

Как-то в коридоре я встретила Жанну, девчонку с которой я лежала в патологии, она родила мальчика, родила удачно, даже не порвалась, но полна впечатлений, не самых приятных, больше рожать не будет, ни за что! Про вторую Жанну она мне тоже рассказала, ту всё-таки прокесарили, через два дня после меня, она лежит в первом отделении на втором этаже. Как же мне её жалко, как ей ставят капельницы? У неё же уже тогда вен не было, одни синяки.

Доктор Лариса была непостоянна в своих высказываниях. Как-то утром она заявила, чтобы мы перед осмотром напились воды, потому как пойдём на УЗИ, но потом напомнила, чтобы мы не забыли пописать. В общем было непонятно, как себя вести? За что мы дружно получили нагоняй, одни, за то что не напились, другие за то, что не пописали.

Насчёт пописать. В нашем отделении было два туалета. Один нормальный рядом с предродовой, а второй с душем и биде в приёмной, который даже не закрывался, а так как он был ещё и проходным двором, там туда-сюда бегали медсёстры и врачи. Нормальный туалет предназначался для врачей и для тех кто рожает. Нас оттуда гоняли. Нам полагалось писать, какать и подмываться у всех на виду. Это было тонким и изощрённым издевательством. Поэтому я предпочитала с трудом подниматься на третий этаж в патологию и совершать туалет именно там, в нормальных условиях и с закрытой дверью. Однако не всё так просто. Первые три дня мне каждый вечер делали клизму. Я с радостью ожидала этой процедуры, после операции на брюшную полость как-то особенно остро чувствуешь все бурления в животе, к тому же какать полагалось каждый день, а тужиться нельзя. Но делалось-то всё это в проходном дворе, да, в роддоме у меня начисто отбили всякий стыд, всё что естественно – небезобразно. Я сижу на унитазе с довольной рожей и очень шумно сру (пардон, совершаю акт дефекации) и испытываю при этом самое что ни на есть неземное блаженство, а мимо бегает молодой замученный медбратик с вёдрами и делает вид, что меня не замечает, плевать, в том нет моей вины.

На пятый день мы организованной толпой пошли в смотровую. Нас смотрела заведующая отделением. Это было нечто. Стоя в очереди я повстречала всю заплаканную Юлю, она лежала тоже на первом этаже, только в правом крыле, там было отделение недоношенных. Она рыдала из-за того, что её малыш возможно умрёт, ей его не отдают и не выписывают, он весь напрочь больной, печень разваливается, порок сердца – целый букет заболеваний. Не жилец он на этом свете! А всё потому, что она курила во время беременности. Я не могла её успокоить, хотя ясно, что дело не столько в её курении, сколько в питании, точнее его отсутствии. Но тем не менее лучше бы ей, такой молодой, не курить. Мне было безумно жалко эту шестнадцатилетнюю девчонку, так рано хлебнувшую горе, сама сирота, она и в мыслях не допускала отказаться от этого ребёнка. Сомневаюсь, чтобы он выжил, чтобы отобрать у смерти подобное дитя нужно иметь много денег и большое везение. А с другой стороны, выживает сильнейший, но легко говорить, если тебя лично это не касается. Мой ребёнок был здоров, почти, ему сделали УЗИ и сказали, что возможно у него энцефалопатия и через месяц УЗИ необходимо повторить, а пока прописали месяц пропить каментон. УЗИ было платное, но на детей мы денег не жалеем.

Про это стоит рассказать отдельно. УЗИ. Я приношу своего малыша, распелёнываю его. До этого я ни разу не видела его целиком, разве можно назвать тугоспелёнутый солдатиком свёрток младенцем? Одни щёки. А тут у меня наконец появилась возможность его разглядеть. Это чудо мой сын! Голова покрыта тонкими, светлыми, нежными волосиками. Маленькие, худенькие ручки и ножки, нежные пальчики, ноготочки, всё как у меня, только гораздо меньше. С рук и ног облазит кожа, мой сынишка весь шелушится. На одной ножке чуть заметное родимое пятнышко и ни одной родинки! На ручке бирочка с номером палаты, фамилией и датой рождения. А какой он всё же большой, до сих пор для меня загадка, как он помещался у меня в животе? Когда моего сынишку начинают смотреть по УЗИ, он недовольно захныкал. Постепенно крик перешёл в дикий истошный ор.

– Голодный? – спрашивает доктор и сама себе отвечает, – нет, желудок полный, странно.

А чего тут странного, спал себе малец, а тут разбудили, ворочают как попало, он уже бился в истерике, и я боялась, что он выскользнет из моих рук и ударится, ведь я первый раз держала его голенького. Но осмотр закончился, я его кое-как запеленала, сунула титьку, он ещё пару раз обиженно всхлипнул, зачмокал, успокоился, объелся молока, срыгнул и заснул.

Возвращаюсь к осмотру, тем более что как раз подошла моя очередь. Я очень боялась. Я вообще боюсь кресла, а тут ещё все девчонки выходили заплаканные. Заведующая была красивой, стройной и жестокой женщиной лет сорока. Она следила за собой: дорогая косметика, холёные руки, стройная фигура, но взгляд надменный, холодный, презрительный. В своём сером строгом костюме она напоминала мне эсэсовку (непонятно почему, но она была без халата). Именно такими представляла я себе женщин гестапо. Она жестом указала мне на кресло. Надо ли говорить, что я с трудом, кряхтя на него взбиралась. Мне очень сложно было развернуться, но самое сложное лечь, не забывайте про операцию, шов был ещё совсем свежим. Думаете, мне кто-нибудь помог? Как же! Даже наоборот. Заведующая сказала раздраженно: «Давай побыстрей, чего возишься, жирная корова!». Она стала меня смотреть, было очень больно и я расплакалась, прямо там на кресле, от боли и унижения. Она была резкой и грубой, она не утешала меня, нет, наоборот стала ещё больше ругать, мол, какая нежная, и чего это я такая жирная, как свинья и прочие гадости. Типа я сейчас строю из себя недотрогу, а как ребёнка делала? Я для неё чуть ли не проститутка. Садистка. В слезах я вернулась в палату, Таня тоже рыдала у себя в углу. Шура, увидев нас в таком состоянии, наотрез отказалась идти на осмотр и правильно сделала.

Нас готовили к выписке. Таня рыдала, потому что её отправляют в больницу, начался воспалительный процесс, чего-то они там понапортачили, ребёнка оставляют здесь.

– Он будет искусственник, – рыдала она, – я никуда не поеду.

А вечером её увезли с температурой под сорок.

Пришла Лариса и заявила Шуре, что пока она её не посмотрит, её не выпишут. Лариса вообще не любила Шуру, всегда при виде её ворчала: «Понаехали тут. Езжайте к себе назад, чурки проклятые». Но при чём здесь Шура мне непонятно, ведь она просто приехала с мужем, да и если наше правительство разрешает им здесь жить и работать, то почему она-то ворчит? Но Шура наотрез отказалась лезть на кресло, как я её понимаю.

Вечером я наябедничала Саше по телефону. Рассказала, как меня смотрела заведующая, как обзывала, опять расплакалась – я такая чувствительная. Шура тоже пожаловалась своему супругу на вредную и противную Чайку.

На следующий день нашу Ларису было не узнать. Вероятно, Шурин муж, как настоящий восточный мужчина, подарил Чайке дорогой коньяк и букет цветов или дал денег. Жену он держал в неведении, да это и неважно, что он сделал, только Лариса совсем изменилась, говорила с Шурой очень ласково и вежливо, на кресло уже не гнала и выписала домой так, без осмотра, а про чурок так и вообще больше не заикалась.

Ко мне отношение тоже резко изменилось в лучшую сторону, чего это я раньше мужу не пожаловалась? Мой муж может быть очень страшным, я всегда считала, что приручила зверя, иногда я его и сама боюсь, я-то знаю, как он может смотреть и говорить. Нет, он не угрожает, есть что-то невидимое, но вполне осязаемое. Он пытался вызвать на беседу заведующую, но она предпочла не выходить, а бедной Ларисе было не отвертеться, как-никак лечащий врач. Он прямо спросил, почему его жену оскорбляют, унижают и делают ей больно? На что Лариса испуганно пролепетала: «Да что вы, никто вашу жену не обижал, просто женщины после родов такие ранимые» и прочую чепуху. Ну что она могла сказать? Да оскорбляем, нам это нравится, мы извращенцы и женоненавистники, поэтому и работаем здесь за нищенскую зарплату? Только после этого разговора она стала со мной тоже добрая и ласковая. С остальными по-прежнему хамила, те мужьям не жаловались, не довелось.

Но мне не отвертеться-таки от ещё одного похода в смотровую, мой муж взяток не давал, а зря. И надо же, о чудо! Ласковая Лариса смотрит меня совсем небольно, ведь может, когда захочет. Говорит со мной нежно и осторожно, как с душевнобольной: «Алиса, не бойся, смотри, я беру маленькое зеркало для нерожавших». Вот сволочи, значит, тогда они запихали в меня большое зеркало, как будто я родила? Да я даже в родах не была, мои родовые пути девственно малы – точно садюги! Им бы в тюряге бандитов да шпионов пытать, а не роды принимать. И что же их там всегда так очень интересует? И ведь друг другу не доверяют, вроде бы коллеги, нет, нужно самой посмотреть, убедиться. Но я же не музейный экспонат, чтобы на меня смотрели все кому не лень.

Наконец-то выписывают, ура! Вся палата в восторге, нас выписали в один день. В один день легли, в один день уезжаем домой, седьмого марта, как раз к празднику. Омрачает только история с Таней, не повезло девчонке. Но о плохом думать не хочется, да и помочь мы ей ничем не можем, а жаль.

Так охота домой, что тут же прощаешь все обиды и унижения. Немного страшно, а как же я буду пеленать, купать, кормить, хватит ли молока? Тут-то хорошо, за нас всё это делала нянечка. Шура и Наташа в себе уверены, они опытные, обе скучают по своим первым детям. Мы лежим на кроватях в нетерпении и мечтаем. Я сначала схожу в душ, ванну пока ещё принимать нельзя. Так охота нормально помыться, а не в этом стриптизном душе, где все на тебя пялятся, кому не лень. Совсем забыла сказать ещё одну неприятную особенность нашего второго родильного отделения, а тут вдруг вспомнила. У нас на окнах не было штор – ещё один способ унижения. На втором этаже шторы были, на третьем были, а у нас не было. И вот какие-то любопытные мужики, охотники до бесплатных удовольствий, нагло за нами подглядывали с крыш сараев, очень приятно, когда на тебя пялятся. Ну да ладно. Итак. Домой, какое счастье! Никаких уколов, никаких капельниц, никаких кресел. Нет, дома кресло есть, но совсем безобидное. Да, трудности будут, бессонные ночи, но это всё пустяки, приятные хлопоты.

Заботливая Наташа давала нам уроки пеленания и правила обращения с младенцем. А ещё она дала один хороший совет: «Умоляю вас, девочки, пользуйтесь хотя бы первый месяц по ночам памперсами (в смысле ребёнку надевайте), будете спать по ночам». Как она была права, хорошая девчонка, интересно где она сейчас, как живёт? Но я опять отвлеклась. Лежим, мечтаем. На чём я остановилась? Ах да, душ, потом я выпью чашечку кофе, не этой растворимой гадости, её только в больнице и можно пить, а настоящего молотого кофе с мороженым и кусочком горького шоколада. Потом я позвоню друзьям и подругам, хотя скорее это они мне будут звонить и поздравлять. Потом я разверну малыша.

Так, а как же мне назвать моего мальчика. Я девять месяцев придумывала имя девочке, а тут мальчик. У всех дети с именами. Я смотрю на личико своего спящего сына, разглядываю и думаю. На кого же ты похож? А похож он на актёра Яковлева из фильма «Ирония судьбы или с лёгким паром», Ипполит, имя само соскочило с языка. Это судьба, я уже семь дней придумывала имя сыну, как только он родился. На ночной рубашке в районе живота у меня красуется буква «И», это после укола в живот пролитая кровь приняла причудливую форму буквы. И Наташа мне сказала, что ребёнка я должна назвать на букву «И»: Игорь, Иван, Иосиф, Ирод, Игнат, Илларион, Икар, всё было не то, а Ипполит ему очень подходит. Детей забирают после кормления, и я в нетерпении бегу (ползу) звонить Саше на работу.

– Я придумала имя, наш сын вылитый Ипполит. – На том конце провода молчание. Саша переваривает, идея ему совсем не нравится.

– А как мы будем звать его ласково? Иппа?

– Почему? Мы будем уменьшительно звать его Поль, красиво.

– Ладно, дома поговорим, во сколько тебя выписывают?

– В три.

– Целую, пока.

Я не могу сидеть на месте, в воздухе витает преддверие праздника, я люблю весь мир, я готова плясать как стояк, так и коровяк. Я в возбуждении и не могу сидеть в бездействии, собираю вещи, сдаю постель. Время тянется, ещё три часа до выписки, обедаем. Жаль расставаться с девчонками, мы так сдружились, чисто теоретически мы договариваемся, когда наши дети подрастут, встретиться, но в глубине души мы знаем, что это никогда не произойдёт, разве что случайно. А по радио идет передача про Австралию.