Читать книгу Марина Цветаева. Нетленный дух. Корсиканский жасмин. Легенды. Факты. Документы - Светлана (Лана) Анатольевна Астрикова-Макаренко, Светлана (Лана) Анатольевна Макаренко – Астрикова - Страница 15

А вот что писал обо всем этом «романтический эготист"* (* Старинное слово, обозначающее крайнюю степень эгоизма, впервые было употреблено Ф. Стендалем – автор), «страдающий версалец,» третья сторона трагического и яркого «пражского костра чувств» – Сергей Эфрон:

«… И моя любовь и полная беспомощность, слепость Марины, жалость к ней, чувство безнадежного тупика, в который она себя загнала, моя неспособность ей помочь решительно и резко. – все это ведет к стоянию на мертвой точке».. Но чем же можно было разрешить это «стояние» читатель? Разрушением семьи? Странный взгляд со стороны. Нет, не было у Сергея Яковлевича той леденящей орлиной глубины взора внутрь себя и внутрь людей, которыми так отличались Марина, а потом – Аля.

На что мог подтолкнуть супругу – поэта, человека» без брони» (* Собственные слова М. Цветаевой о себе) ее безмерно страдающий от уколов ревности муж, прочти она когда – нибудь такие вот строки о себе: «Марина – человек страстей.. Отдаваться с головой своему урагану для нее стало необходимостью… Почти всегда все строится на самообмане. Человек выдумывается и ураган начинается… Что – не важно, важно – как.. Не сущность, не источник, а ритм, бешеный ритм. Сегодня отчаяние, завтра – восторг, любовь, отдавание себя с головой, а через день снова – отчаяние.. И все это при зорком, холодном (пожалуй, вольтеровски циничном, уме). Все заносится в книгу (* то есть – черновые тетради, записи – автор). Все спокойно, математически отливается в формулу. Громадная печь для разогревания, которой нужны дрова, дрова и дрова.. Ненужная зола выбрасывается, а качество дров – не столь важно… Тяга пока хорошая – все обращается в пламя. " * (* С. Я. Эфрон – М. А. Волошину – декабрь 1923 – январь 1924 года. Датировка уточнена. Цитируется по книге А. Труайя. «Марина Цветаева». 234 – 236. Личное собрание автора) Остается только гадать.

Марина Цветаева. Рисунок К. Б. Родзевича.

Да, у Цветаевой все неизменно обращалось в пламя Творчества. В несгораемое пламя Души. Писались поэмы, строфы стихов, заполнялись отчаянием и холодом человеческого анализа «Сводные тетради». Но Сергей Яковлевич вряд ли в них заглядывал. Он все – таки считал себя порядочным человеком. И продолжал далее в письме к Максу Волошину, трагично и беспощадно: " Марина рвется к смерти. Земля давно ушла у нее из под ног. На мое предложение разъехаться, две недели она была в безумии. Рвалась от одного к другому, не спала ночей, похудела, впервые я видел ее в таком отчаянии. И,. наконец, объявила мне, что уйти от меня не может, ибо сознание, что я где – то нахожусь в одиночестве, не даст ей минуты не только счастья, но и просто покоя. (Увы – я знал, что это – так и будет!) Быть твердым я здесь не мог, ибо Марина попадала к человеку, которому я верил…» (Там же, стр.236.) Какая странная фраза! И как ожог, моя догадка изнутри, из души: если Эфрон уже тогда был завербован К. Родзевичем в ряды» борцов за идею», – во всяком случае, попытки такие предпринимались не единожды! – не был ли тогда же готов – внутренне, сутью своею, этот, всегда мучительно сомневающийся, «вечный паж» отдать свою босоногую Королеву в запачканном сажею платье, для приручения и покорения – другому? Товарищу, соратнику по взглядам. Даже и внешностью похожему – на него. Замечу, что и тогда, и позже, некоторые современники называли Эфрона «страшным человеком» – именно из – за проглядывающей повсюду из мягкой обворожительной оболочки «рыцаря – версальца» личины расчетливого и холодного эгоиста, человека, способного совершить непредставимое, невозможное. Все вплоть до убийства, «и при этом, зажмурив глаза, как тоскующий Пьеро, красиво уронить розу в песок..» (* Анна Саакянц. Жизнь Марины Цветаевой. «Бессмертная птица Феникс». )

Своим страшным, убийственным для нее самой «взглядом Сивиллы», который порою выжигал до дна, как ствол дерева, все струны Души, самые нежные и тонкие, Марина видела суть своего любимого едва ли не яснее других… И мучительно продолжала оставаться рядом. Согласитесь, была причина «земле уйти из под ног, душе рухнуть вниз». Более, чем была..

И еще, не потому ли падало все в этом чувстве, как с обрыва, что Марина слишком мучительно и горестно думала тотчас же, паралелльно, и о том, будет ли в этом самом – предполагаемом, новом, возможном, «выпрошенном» Родзевичем, и таком – непрочном, никак ни защищенном мужскою силою Духа доме, «доме на песке», – место для ее любимой дочери? Расстаться с нею она не мыслила. Но Родзевич к Але был совершенно равнодушен, более того – чуждался ее, даже и с некоторою долей недоумения: что нужно от него этой большой девочке с косою до талии и ясными глазами, смотрящими словно вглубь души?! Ему было неприятно от взгляда Али при их редких встречах. Он всячески избегал их. Марина не могла не заметить этого. И сама сделала выбор. Тяжелый и горький для себя. Навсегда. Это произошло 12 декабря 1923 года, в среду.. В дневнике Марины после этой даты стоят слова: " …конец моей жизни. Хочу умереть в Праге, чтобы меня сожгли».

Расставшись с К. Родзевичам она пришла к вершинам своего творчества: драме «Тезей» и двум поэмам..«Конца» и «Горы» Вот и все, что осталось от Любви… «Все – осталось», – как всегда любила говорить она сама, выделяя в чем – либо главное..

Изложенное сейчас на этих страницах – всего лишь догадка, не более, кто то может строго назвать ее «авторским домыслом, нелепым и слабым». Пусть так. Не спорю.

Но в итоге все сложилось так, как сложилось. Марина навсегда осталась рядом с близкими ее и самым отрадным воспоминанием Али долгие годы были картины тихого осеннего или зимнего вечера, когда она, вместе с матерью, сидела у стола за шитьем в уютной маленькой комнатке с зелеными шторами и слушала чтение отцом вслух романов Диккенса, Толстого, прозы Пушкина. Это было для Алечки тихим праздником души: видеть родителей вместе, слушать их разговоры, пить с ними чай, раскрашивать картинки в альбоме, повторять с отцом немецкий урок, а с Мариной – французские глаголы, вслух учить смешно – непонятные чешские слова. Алю, кстати, вскоре забрали из гимназии, не было денег платить за обучение, а отцу еще нужно было закончить курс и продолжить занятия при кафедре для филологической диссертации. Выбрали из двух зол меньшее. Девочка особо не страдала, с Мариной ей было гораздо интереснее, она знала слишком многое, больше, чем в гимназии, и к тому же пришлось переехать из Праги в пригород – деревню Вшеноры, где родители нашли более дешевое жилье. Окна старого домика из трех комнат и террасы выходили прямо в лес. Але там нравилось: был изумительный воздух, пение птиц по утрам, журчание ручьев, долгие прогулки с Мариной по горным тропкам. Марина много писала в то время. Читала Але завораживающие строчки из «Поэмы Горы» и трагедии «Тезей». И горько подводила итог своей жизни.