Читать книгу Морегрина: Бежать. Потерять. Погибнуть. Возродиться - Светлана Шульга - Страница 10

Везение пришло после смерти деда.

Бывают потрясения, которые меняют ход всей твоей жизни. И ты понимаешь: мир уже не будет прежним. Ты перерождаешься вместе с ним. Кто-то влюбляется, у кого-то появляется ребёнок, в кого-то попадает молния, с кем-то случается авария, кто-то теряет близких. Я отношусь к последним.

Не могу сказать, что его уход был полной неожиданностью. Два инсульта парализовали ноги, и врачи говорили, что третий будет последним.

Дед держался молодцом. Сам себя лечил настоями и травками из своего сада.

«Вся сила в моём чае», – говорил он. Может, благодаря своему чаю, а может быть, благодаря своей силе, он долго обманывал судьбу и удивлял врачей. Те, в свою очередь, разводили руками и недоумённо приподнимали очки, рассматривая его очередные анализы.

Дед, дед… Время и судьба не были твоими нежными подругами, которые питают любовью и заботой. Они были беспощадны, как сварливые злые бабы, которые только и знают, что отнимать, требовать, ранить.

Я зол ни них, они рано отняли у меня твоё тепло. Я долго был зол на тебя. И мою бдительность ты смог усыпить.

Ты не берёгся и сгорел быстрее, чем мог бы. Ты был постоянно требователен, справедлив и беспощаден к другим, но беспощаднее, чем ко всему миру, ты относился к себе. И ты не жалел сил, здоровья, времени.

Однако больше всего я зол на себя: ведь не хотел же уезжать на учёбу, как чувствовал. Ты настаивал, и я послушался, как обычно, как и всегда. Тебе я подчинялся беспрекословно.

В этот раз нужно было послушать не твоё резкое «езжай, Славка», а своё сердце. Но ведь ты не разрешал слушать сердце. Вот оно и обмануло.

«Живи, Славка, и не останавливайся, не оглядывайся. Не оглядывайся на свои страхи, на слабости, на других людей, на грубые слова и на чужое неверие. Даже сердцу не верь – что эта глупая, вечно нервная мышца подскажет? Верь душе и верь природной чуйке. Кто как её называет. Но, по мне, чуйка – самое верное.»

«…Он ушёл, видать, ночью. Мы утром пришли, а он того», – рассказала мне потом тётка.

Я прилетел первым же самолётом.

Всё, что было во мне до этого, вытеснила боль.

Боль неслась по венам, умножаясь, бурля и пенясь…

Дед! Я плакал, как выброшенная на дорогу жизни, никчёмная собака. Не стеснялся слёз и ругательств. Ненавидел себя в тот момент, как ненавидят самого презренного врага. Не смог обнять тебя на прощание. Не попытался отогреть твоё остывающее сердце. Не успел сказать тебе то, что никогда не произносил вслух, я держал эти слова до часа… До последнего часа, и вот …

Я самый последний дурак на свете… Час настал, но эти слова не понадобились. Их было некому сказать. А мне нужно было тебе сказать так много: слов любви, слов поддержки, слов благодарности.

Даже когда уже совсем сдал и не мог подниматься с постели, дед оставался бодрым, остро чувствующим жизнь и журил меня, своего «единственного внука-балбеса Славку».

Да, я не был единственным внуком, но дед не признавал никого, кроме меня. Он отпускал острые шуточки про наших родственников, давал мне указания по работе в саду и даже говорил, куда мне следует отправиться пробовать свои силы после его смерти.

– Дед, никуда я не собираюсь, – сидя за столом возле его постели, я расчерчивал схему для нового проекта: – Закончу институт и останусь в твоём доме, буду ухаживать за нашим садом и работать удаленно.

Помню тот день, как сейчас. Кажется, я был совсем другим, хотя прошло всего-то меньше десяти лет – не так уж и много. Уже тогда, когда я учился в большом городе на «заочке», параллельно брал много работы. Сначала было сложно справляться, но гены Деда – это гены победителя.

– Ну и балбес, – подтрунивал он, вновь и вновь называя меня балбесом. Но «балбес», произнесённое его старческим голосом, звучало, как самое горячее признание в отцовской любви. Дед с ранних лет заменил мне и мать, и отца.

– Балбес, Славка. Всё идёт правильно, всё в жизни. Не прощёлкай возможности, не сиди сиднем. Двигайся, меняйся, ищи птицу – удачу, а найдёшь – не упускай. Не будь, как наши лодыри-родственники.

Дед не любил наших родных, они отвечали ему взаимностью. Сколько помню этого ворчуна, он никогда не одобрял никакие пороки. Хотя всегда признавал, что и сам не без них.

Он рассуждает, слегка приподнимаясь на руках и заглядывая в монитор компьютера через моё плечо. Чувствую, как внимательный взгляд пытается разглядеть линии на экране, но жилистые, покрытые морщинами руки быстро слабеют, и Дед с болезненным вздохом опускается обратно на подушки. Я увлечён чертежом, но все равно внимательно слушаю.

– Не дури, Славка! – настаивает он, шумно прихлебывая своим специальным лекарственным настоем: – Соглашайся на лучшее и всегда иди к тому, чтобы строить своё. По жизни надо летать. Что это за жизнь с подрезанными крыльями? И вообще, следи за своей чуйкой, она вещь надёжная…

– Дед! Хватит думать о будущем, как будто тебя там не будет! – я обрываю его, как всегда, когда разговор переходит в нотацию. И каждый раз слова даются через боль.

– Где-то ты умный, а где-то балбес!

Ну вот, опять! Почему все старики так любят пытать близких разговорами о своей смерти? Обернувшись к нему, я хочу сказать, что он крепкий, сильный, проживет ещё не один год. Но натыкаюсь на недовольный взгляд, гуляющий по моим чертежам через сидящие на носу очки. Видимо, он взял листы с прикроватной тумбы.

– Что не так? – спрашиваю взволнованно, ловя выражение его лица. Проект, и правда, серьёзный, корпел долго, ошибок быть не должно.

– Ну как это «что»! А сам не знаешь? – Дед сердито поправляет очки и тычет крепким пальцем в мой лист: – Ты же в центральном ансамбле собрался почти друг на друга посадить розмарин, мяту и лаванду! Понимаю, в уходе они простые: и стричь легко, и по фактуре контраст интересный. Но размеры кустов и, что особливо важно, корни-то, корни! Особенно, у розмарина. Забыл, как вымахают? Да и мяту, лучше в горшке садить сразу, чтобы корневища не расползались… Почему это не отметил?

– Корни, говоришь? – сажусь рядом с Дедом и вглядываюсь в чертёж.

– Ты зачем их так близко жить селишь? Лаванда боковыми ветками раскинется. А розмарин задавит корнями! – он тычет пальцем в квадрат по центру: – Через месяц всё загнётся, и получишь вот – целый ромб голой земли! – дед кидает лист на колени и показывает размеры куска.

– Точно… – бью себя ладонью по лбу: – Что б я без тебя делал! Спасибо! – кидаюсь его обнимать.

– «Что б делал, что б делал», – смешно передразнивает Дед и, радуясь своей нужности, размякает в моих объятьях и улыбается. Живые быстрые глаза смотрят добро и говорят то, что мужчинам не принято говорить друг другу. И Дед не говорит. Но облачать его отеческие чувства в слова и не нужно: они и так витают в воздухе и наполняют мои дни.

– Работай и учись. Иди! – как всегда, дотянувшись до моей головы, он легко взъерошивает мне волосы.

Только руки уже не такие крепкие, как раньше. Совсем слабые. Да и я больше не вырываюсь и не убегаю, а наоборот, стараюсь как можно дольше побыть с ним рядом.

Тогда я был уверен, что навсегда останусь в его доме. Буду ходить по ярким половицам, связанным вручную, на скрипучих лесенках крыльца пить специальный «Царь-чай» по дедовскому рецепту и много работать в беседке большого фруктового сада.

Но как только Деда не стало, случилось то, чего я меньше всего ожидал.

Когда сердце перестало кровоточить, когда рваная боль потери затянулась тонкой плёнкой смирения и принятия, в мою жизнь, как внезапная буря, ворвалось неведанное раньше чувство. Это было желание покинуть вчера ещё такой родной дом с синими ставнями.

Оно налетело как огнедышащий дракон, сломало все выстроенные мной баррикады и бурлящей лавой растеклось по всем уголкам ещё скулящей души.

Свобода пришла на смену боли.

Другая какая-то свобода. Та свобода, которая схожа с взрослением. Словно я проснулся в новом мире, в мире, где я совершенно одинокий, сильный, взрослый мужчина. Это было ощущение расправленных плеч, оно рвало мои рубахи, вытесняло и выжигало из уютного прошлого, которое вмиг стало тесным.

Как я ни старался, не смог больше влезть в знакомые будни, уместить себя, испуганного и нового, в прежних вещах, в атаковавших меня родственниках и даже в дедовом, скрипящем половицами, доме.

Обжигающая правда и свобода, нет, они не подарили мне крылья, они больно пнули меня под зад. Казалось, что из-под ног ушла земля, но я не упал.

Что-то сломалось от утраты самого близкого человека. Что-то разломилось, и из образовавшейся трещины показался новый мир.