Читать книгу Я умер. Зарисовки о жизни, о смерти, о любви - Священник Сергий Ведерников - Страница 2

Я не писатель. И не поэт. Простой обыватель. Хотел добавить – советский. Почему бы и нет?

Все мое детство пришлось на брежневский, так называемый «застой», а юность – на горбачевскую «перестройку» и распад страны в 91-м.

Между ними были – Андропов и Черненко. Но эти вроде как не в счет. Слишком мало находились у власти и практически ничего не успели сделать. Ни плохого, ни хорошего. Хотя старались. Особенно Андропов.

И как пел Юрий Шевчук: «Ты вчера был хозяин империи, а теперь сирота…».1 Так это про нас! Про наше, «немного» потерянное позднесоветское поколение!

Я, родившийся в семидесятые, родом из той страны. Из страны, под названием СССР. Как бы пафосно это на данный момент ни звучало.

В наше современное демократично-буржуазное постперестроечное время о таких, как мы, говорят: рожденный в СССР…

А сейчас я русский деревенский поп. Батюшка. Иерей. Названий много. Суть одна. В общем – священник Русской Православной церкви. Нужно еще добавить – Московского патриархата. Так сейчас принято. Чтобы не было путаницы.

Если спросите: «Почему деревенский?» Отвечу: да просто потому, что всю свою сознательную жизнь прожил вдалеке от городской суеты. Вскормлен, если можно так сказать, деревенским молоком, рос на природе и воспитан бабушкой. Что имеет, на мой взгляд, немаловажное значение.

И никогда меня, сколько себя помню, не тянуло ни в какие города. Не мое, и все! Если только посмотреть. Да и то ненадолго. И сразу домой.

Правда, наш поселок нельзя назвать, в чистом его виде, деревней. Все же – городского типа. Но это сейчас. А раньше было просто село. И по меркам горожан, особенно столичных, – деревня! Благоустроенная, заасфальтированная, но деревня. Лес, речка, пруд, школа, больница, кинотеатр. Все в шаговой доступности, все – недалече. Ну чем не деревня?

Хотя, конечно, кому и с какой стороны посмотреть? И смотря с чем сравнивать…

Детство у меня, как и у многих сверстников, было такое – полукоммунистическое. Октябренок, пионер. С комсомолом не вышло, пролетел. А вскоре и его не стало.

А тогда, в те, теперь кажущиеся такими далекими времена партия рулила всем. И сомневаться в этом было не принято. По крайней мере, вслух. Взрослые ее костерили на чем свет стоит. Но на кухне, дома, в своем кругу. А при людях старались не разглагольствовать и держали язык на замке. Мало ли что? Знаем! Лучше перебдеть, чем недобдеть. Многие помнили времена Сталина, и – Андропова Юрия Владимировича,2 с его закручиванием гаек в начале восьмидесятых. И как говорится – береженого Бог бережет.

В то приснопамятное и не такое уж далекое время доходило, казалось, до абсурда. Милиция, в лице участковых, устраивала облавы на тех, кто в рабочее время ходил по магазинам.

Если человек мог внятно объяснить, почему не на работе, отпускали. Тех же, кто что-то бубнил себе под нос и юлил, привлекали к административной ответственности.

Было в поздней советской истории и такое. И люди помнят. Люди ничего не забывают! Так что, ругать ругали, но тихо. Как говорится: своя рубашка ближе к телу.

А нет, чтоб задаться вопросом: а когда ходить, если обед в магазине совпадал с обедом в конторе, где ты работал? Вот люди и бегали в рабочее время. А когда еще? Кушать ведь всем хочется.

«Слава КПСС!!!» – слова, написанные большими белыми буквами, с тремя восклицательными знаками, на красно-кумачовом фоне, были, куда ни посмотришь повсюду. В красных уголках любой маломальской организации, где был хоть один коммунист, да и тот в лице парторга.

Заходишь в такое учреждение, задираешь голову, а над тобой – «Слава КПСС!!!» Большими буквами! И тебя, как молотом по наковальне. Ты сразу сжимаешься, втягиваешь голову в плечи и чувствуешь себя таким маленьким-маленьким, таким незначительным. И напрочь забываешь, зачем пришел.

И еще, всеми фибрами своей неокрепшей пионерско-комсомольской души ощущаешь мощь и славу Коммунистической партии Советского Союза. Вот это эффект!

У меня сосед был художником-оформителем. Ему транспаранты эти заказывали не по одному десятку в неделю. Он их малевал, когда было тепло, прямо во дворе дома, на улице, у сараек, разложив во всю необъятную ширь на солнце, чтобы краска быстрей подсыхала. Столько портретов Ленина, Маркса и Энгельса в одном месте я потом нигде и никогда не встречал.

Портреты и транспаранты с надписями вывешивали потом над входом в различные конторы, клубы и органы местной власти. Не знаю, сколько платили за такую работу, но заказов было много. Успевай только рисовать.

Трудовые коллективы их несли на демонстрациях, в большие советские праздники. А таких, самых главных, было два – 1 Мая и 7 ноября. Первый – День международной солидарности трудящихся. И второй – Великой Октябрьской социалистической революции.

После прохождения дружной колонной под крики «Ура!!!» мимо трибуны с местным руководством этой самой партии их складывали по-быстрому в кучу в коридоре в угол, чтоб быстрее слинять и лишний раз не мозолить глаза начальству.

В такой день даже жены были снисходительны и не ворчливы. И смотрели сквозь пальцы на своих пьющих пиво мужиков. Праздник все-таки! «Слава КПСС!!!»…

Дом культуры. Вверху над входом плакат – «Слава КПСС!!!»

(фото из интернета).

А еще такие надписи были на зданиях. Высоко вверху, под самой крышей. Выложенные из добротного, местного замеса, кирпича. Чтобы их разглядеть, приходилось задирать голову, или отходить на значительное расстояние.

Те были сделаны на века. Пока здание не рухнет. Или, как говорил Ходжа Насреддин,3 «ишак не сдохнет». Да и здания то, были относительно новые. И могли, как пить дать, простоять лет сто или двести. А может и все триста. Что по меркам человеческой жизни и есть века.

И следующим нашим поколениям, в лице детей и внуков, и даже правнуков, еще долго придется, проходя мимо них, задирать голову и читать: «Слава КПСС!!!».

Мари-Турекская средняя школа. У дороги плакат: «Ударным трудом ответим на решения апрельского пленума ЦК КПСС» 1985 год. (фото из интернета).

Хрущева Никиту Сергеевича я не застал. А вот похороны Брежнева помню хорошо. И то потому, что вся родня сидела перед купленным одним из дядьев, цветным телевизором, что было тогда большой редкостью, и обсуждала под водочку и закуску происходящее на экране. А мы, малышня, крутились рядом.

А там, как сейчас, помню, все было в красном траурном фоне. Тягостно торжественно и заунывно. И голос диктора, и музыка, и медленное движение толпы. И только, когда гроб с телом при опускании в могилу то ли уронили, то ли стукнули обо что-то, страна, до этого дремавшая столько лет, оживилась, встряхнулась, очнулась от спячки и поняла, что грядут перемены.

Эти времена историки, позже, назовут – «застоем». И никто еще, ни сами историки, ни мы, ни вся многочисленная родня, не знали, не догадывались, что они, эти брежневские годы скоро, в будущем, будут считаться самыми счастливыми. И для страны вообще, и для народа, в частности. И ностальгия по «застою» еще долго будет сосать под ложечкой, заставляя многих уходить в глубокий запой…

А у нас была своя жизнь. Детская. Она мало пересекалась с взрослой. Только, когда нужны были деньги в кино или на мороженое.

И мать, и отец были вечно на работе. Видели мы их только вечером. Поэтому были предоставлены самим себе. Правда, некоторые под присмотром бабушек. У кого они были. А у кого не было и так обходились.

В своих делах и поступках мы были более самостоятельные, чем нынешнее поколение. Прав, не прав? Не знаю! Так мне кажется! Родители нам доверяли. Знали, что что-то плохое мы не сделаем. Если только пугач какой, или лягушку в сапог учительнице. Даже стекла мы били редко. Да и на лугах, где мы проводили все время, не было стекол.

С взрослыми нам приходилось сталкиваться после школьных родительских собраний, где обсуждали наше поведение и оценки.

Самые отчаянные двоечники и хулиганы, а таких было немного, (покажите мне того, у кого не было двоек), опасались вечером с улицы идти домой, понимая, что могут получить нагоняй. И тянули до последнего. До темноты. Чтоб потом по-быстрому, скинув обувь, юркнуть в кровать и закрыться от всех невзгод, родителей и учителей одеялом, тихонько шепотом спросив у бабушки:

– Как?

– Спи, охламон! Будет тебе!

Но все обходилось. И на следующий день в классе мы тихо посмеивались над «классной», думая, что зря она жаловалась на нас «предкам». Ничего-то нам не было! Ничегошеньки! Так, слегка! Ну, поругали! С кем не бывает? В одно ухо зашло, в другое вышло. Это сейчас понимаешь, что учительница желала нам добра. А тогда? Эх, молодость!..

Ближе к середине школьной жизни, к классу пятому-шестому, в стране началась перестройка.

«Решение XXVII съезда КПСС – в жизнь», «Перестройка, гласность, ускорение!». Страна на глазах менялась. По телевизору шли «Прожектор перестройки» и «Взгляд». Новое мышление! Демократизация и гласность! А по сути одна болтовня и ничего более. Все равно, что воду в ступе толочь.

И пока одни болтали и обещали новую светлую жизнь, с полок магазинов стали исчезать продукты и предметы первой необходимости. Дикие очереди, в которых мы, школьники, простаивали не по одному часу за хлебом и молоком. Давка, ругань. Карточки. Талоны.

«Нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме!»4 – было предсказано в далеком тысяча девятьсот шестьдесят первом году. Здравствуй, коммунизм!!! Вот ты какой! Еще Ленин5 о тебе мечтал. Жаль, не дожил…

Но мы были рады этой свободе. Как наши родители когда-то оттепели шестидесятых. Не зная еще, чем все закончится. Казалось, все будет хорошо! Справимся! Перестроимся! А потом заживем!

В старших классах стали появляться вопросы, на которые мы хотели получить ответы.

Почему так? Почему этак? Кто прав? Кто виноват? Куда мы идем? Что будет?

Но даже у учителей ответов на наши вопросы не было. Или они их сами не знали. А так, детство, как детство….

3 «Б» класс. 1984 год.

У бабушки в спальне стоял сундук. Большой такой, черный. Слегка потертый сверху и с боков.

Мне маленькому было уж очень интересно, что же такое она там хранит?

Сундук открывался редко, и манил какой-то загадочностью, тайной.

Глядя на него, я вспоминал строки из моего любимого «Острова сокровищ» Роберта Льюиса Стивенсона – «Пятнадцать человек на сундук мертвеца, йо-хо-хо, и бутылка рому…».

Мне всегда казалось, что там что-то есть такое, что я еще никогда в жизни не видел. И мне до зуда в ладошках хотелось в него заглянуть. Хоть на минуточку.

Став постарше и чуть похитрее, я все же сумел гвоздиком открыть маленький, совсем несложный, замочек и посмотреть, что же внутри. Лучше бы я этого не делал! Тайна исчезла.

Там были какие-то вещи, одежда, похоронный набор, старые газеты, фотографии. Обыденный обыкновенный набор любого пожилого человека…

Как-то бабушка меня позвала, открыла сундук и достала маленький алюминиевый крестик. Сказала, что этим крестиком во младенчестве меня крестили. Сделала веревочку, надела на шею: «Носи!».

Я, гордый тем, что бабушка соизволила мне дать что-то из своего заветного сундука, нараспашку, без всякой задней мысли побежал в школу.

И тут я столкнулся с тем, чего абсолютно не ожидал. Оказывается, в нашей школе и стране, крестик носить нехорошо. Сейчас бы сказали – не патриотично. А пионеру, еще и не по-советски. И когда мне велели его снять, я вопреки здравой логике и в силу характера, насупившись и исподлобья посмотрев на учительницу, сказал: «Крестик дала бабушка и, хоть режьте меня, снимать не буду!» И так и не снял.

За что впоследствии отгребал по полной от пионервожатой…

Тот старенький бабушкин крестик я потерял уже в зрелом возрасте. И даже не помню, где. Но с тех времен, сколько живу и себя помню, нигде и никогда, ни при каких обстоятельствах, его не снимаю. И надеюсь, что так будет и впредь.

Бабушка была еще жива, когда я стал священником. И даже принял ее исповедь перед смертью.

Не зря говорят: «Пути Господни не исповедимы». Все так и есть! Во всем Его воля! Нужно только принять ее и следовать ей…